На часовой башне что-то грохнуло — я вздрогнула. Хор колоколов (такой же вычурный и бесполезный, как весь большой пустой рынок) возвестил время: четверть пятого. Если Флоренс работала полный день, вернуться к этому часу она никак не могла, поэтому я прождала еще час под аркой рынка, где было суше и не так пронизывал ветер. Только когда колокола пробили половину шестого, я, вконец окоченевшая, вышла во двор и осмотрелась. Мимо спешила девочка, на шее у нее висел лоток с пучками водяного кресса. Я спросила, далеко ли отсюда до Куилтер-стрит. Вид у девчушки был несчастный и промокший, к тому же мне смутно казалось, что появиться у дверей Флоренс с пустыми руками будет неудобно, и я купила самый большой букет. Он обошелся в полпенни.

Неловко лелея букет в онемевшей руке, я проделала короткий путь до нужной улицы. Вскоре я очутилась в начале широкого ряда низеньких домиков — ни в коем случае не убогого, но и далеко не нарядного: фонарей не хватало, попадались битые, там и сям на пути валялись кучи ломаной мебели и строительного мусора, который в литературе деликатно именуется «отходами». На ближайшем доме стоял номер 1. Я медленно зашагала дальше. Номер 5… 9… 11… Я с трудом переставляла ноги… 15… 17… 19…

Тут я остановилась, поскольку отсюда ясно просматривался нужный дом. Через задернутые занавески просачивался свет, и, увидев их, я внезапно пошатнулась от испуга. Я оперлась рукой о стенку, и какой-то мальчуган, проходивший, посвистывая, мимо, подмигнул мне: наверное, принял за пьяную. Когда он скрылся, я в панике обвела взглядом незнакомые дома; мне помнилось, как уверенно я приняла решение на Грин-стрит, но теперь заготовленные слова представились мне полнейшей дичью — я произнесу их, и Флоренс рассмеется мне в лицо.

Но я проделала путь и возвращаться было некуда. И вот я доковыляла до розового окошка, до двери, стукнула и стала ждать. Чувствовала я себя так, словно успела за день постучаться в тысячу дверей и на каждом пороге меня ждало жестокое разочарование. Если и здесь я не услышу доброго слова, думала я, остается только умереть.

Наконец в доме послышались шепот и шаги, дверь отворилась, и на пороге показалась сама Флоренс, точно такая же, как в день нашей первой встречи: спиной к свету, в пышном ореоле полыхающих волос, она всматривалась в сумерки. У меня вырвался судорожный вздох, в руках Флоренс что-то пошевелилось — и я поняла, что это. Это был младенец. За ними вырисовывалась комната и там еще кто-то: перед ярким очагом сидел мужчина в рубашке; он поднял глаза от газеты, лежавшей у него на коленях, и обратил на меня вопросительный взгляд.

Я снова посмотрела на Флоренс.

— Да? — спросила она.

И я поняла, что она меня не помнит. Она совершенно меня забыла; хуже того — у нее были муж и ребенок.

Это было уже слишком. У меня закружилась голова. Я опустила веки — и рухнула без сознания на порог Флоренс.

Очнувшись, я обнаружила, что лежу на коврике, под ногами у меня как будто подушечка, рядом пригревает и потрескивает огонь, поблизости слышится перешептыванье. Я открыла глаза: комната пошла кругом, ковер стал проваливаться, я тут же снова зажмурилась и не размыкала век, пока пол, как подкрученная монета, постепенно не затих.

Чудесно было после этого просто лежать в тепле и чувствовать, как в онемевшие больные члены возвращается жизнь, однако я принудила себя задуматься о своем необычном положении и потихоньку осмотреться. Дело происходило, как я поняла, в гостиной Флоренс; наверное, они с мужем внесли меня в дом и удобно уложили перед камином. Это их шепот я слышала; они стояли чуть в стороне и, не заметив, как дрогнули мои веки, с недоумением в голосе меня обсуждали.

— Откуда она взялась? — спросил мужской голос.

— Не знаю. — Это сказала Флоренс. Что-то скрипнуло, голоса смолкли; я ощутила на себе ее изучающий взгляд. — И все же, — продолжала она, — лицо как будто знакомое…

— Посмотри на ее щеку, — тихонько проговорил мужчина. — А бедное платье и шляпка? А волосы? Не кажется ли тебе, что она побывала в тюрьме? Может, она одна из твоих девиц, только-только из исправительного заведения? — Собеседники снова замолчали; похоже, Флоренс пожала плечами. — Да точно она из тюрьмы, где же еще ее так обкорнали? — Тут я обиделась и дернулась. — Смотри! Просыпается.

Снова открыв глаза, я увидела их склоненные головы. Лицо у мужчины было очень доброе, волосы короткие, золотисто-рыжие, бакенбарды большие, отчего он походил немного на моряка с сигарет «Плейерз». От этой мысли мне захотелось курить, и я закашлялась. Мужчина присел на корточки и похлопал меня по плечу.

— Привет, мисс. Ну как, вам полегчало? Пришли в себя? Ни о чем не беспокойтесь, мы друзья.

В его голосе и манере сквозила такая доброта, что я (слабость и шум в голове после обморока еще не прошли) едва не прослезилась. Я поднесла руку ко лбу, а когда убрала, мне почудилась на ней кровь. Решив, что у меня снова закровоточил нос, я вскрикнула. Но это была не кровь. Просто моя дешевенькая шляпка промокла под дождем, и полинявшая краска широкими красными струями побежала вниз.

Вот в какое пугало превратила меня Диана! От этой мысли я по-настоящему судорожно разрыдалась. Мужчина вытащил носовой платок и снова похлопал меня по руке.

— Вам, полагаю, не повредит чашечка чего-нибудь горячего?

Я кивнула, он встал и отошел. Его место заступила Флоренс. Младенца она, должно быть, где-то уложила и теперь держала руки плотно прижатыми к груди.

— Вам лучше? — спросила она.

Ее голос и взгляд были строже, чем у мужчины. Я кивнула и с ее помощью перебралась в кресло у огня. Младенца я заметила в другом кресле: он лежал на спине, сжимая и разжимая кулачки. В соседней комнате (видимо, кухне) раздался звон посуды и немелодичный свист. Я высморкалась, утерла лицо, снова расплакалась, потом немного успокоилась.

И обратилась к Флоренс:

— Простите, что явилась к вам в таком виде. — (Флоренс молчала.) — Вы, наверное, хотите знать, кто я такая…

Флоренс чуть заметно улыбнулась.

— Ну да, нам было интересно.

— Я… — начала я, замолкла и закашлялась, чтобы скрыть свою растерянность.

Что я могла ей сказать? Что я та девушка, которая полтора года назад затевала с ней флирт? Которая пригласила ее на ужин, а потом, не предупредив ни словом, заставила напрасно ждать на Джадд-стрит?

— Я приятельница мисс Дерби, — решилась я наконец.

Флоренс захлопала ресницами.

— Мисс Дерби? Мисс Дерби из фонда Понсонби?

Я кивнула.

— Да. Мы встречались с вами как-то уже давно. Я шла по Бетнал-Грин к знакомым и подумала к вам заглянуть. Принесла букетик водяного кресса…

Мы повернули головы и поглядели на пучок. Он лежал на столике у двери и имел плачевный вид, потому что я, потеряв сознание, упала прямо на него. Смятые почерневшие листья, поломанные стебли, мокрая зеленая бумага.

— Вы очень любезны, — сказала Флоренс. Я улыбнулась немного нервно. После недолгой паузы забрыкался и завопил младенец, Флоренс со словами: — Взять тебя на ручки? Ну вот, — подняла его и прижала к груди.

Появился мужчина с чашкой чаю и тарелкой с бутербродами, которую пристроил, улыбаясь, на ручку моего кресла. Флоренс опустила подбородок на голову младенцу.

— Ральф, эта леди — приятельница мисс Дерби, — помнишь мисс Дерби, у которой я прежде работала?

— Боже правый, — произнес мужчина — Ральф.

Он расхаживал по-прежнему в рубашке, но тут снял со спинки стула пиджак и надел. Я занялась своей чашкой и тарелкой. Чай был очень горячий и сладкий — вкуснее я в жизни не пробовала, казалось мне. Младенец опять запищал, Флоренс принялась его укачивать, водя щекой по его голове. Младенец захлебнулся плачем и вздохнул; я при этом вздохнула тоже, но сделала вид, что просто дую на чай, чтобы хозяева не подумали, будто я снова собираюсь заплакать. После новой паузы заговорила Флоренс:

— Простите, я, кажется, забыла ваше имя. — И пояснила Ральфу: — Мы вроде бы знакомились.