Сундук этот по-прежнему меня зачаровывал, хотя я привыкла иметь дело с его содержимым. Вероятно, оно не представляло собой ничего уж очень особенного. Там находился, разумеется, уже описанный мною дилдо (вслед за Дианой я стала называть его «прибор» или «инструмент» — ненужный эвфемизм, напоминавший об операционной или исправительном доме, чем-то ее привлекал — и только не на шутку распалившись, она вспоминала его настоящее название и требовала «месье Дилдо», хотя и тут сокращала его нередко до простого «месье»). Помимо него в сундуке хранились фотографии пухлозадых девиц с безволосыми лобками, одетых в перья, и коллекция эротических брошюр и книг, где воспевались удовольствия, которые я назвала бы однополыми сношениями, но авторы, как и Диана, предпочитали термин «сапфическая страсть». Это было, наверное, довольно примитивное добро, но я прежде ничего подобного не видела и потому смущенно разглядывала его во все глаза, пока Диана не разражалась хохотом. Еще там были веревки, ремни и хлысты — не страшнее тех, какие можно найти в шкафу у строгой гувернантки. И последнее — запас розовых Дианиных сигарет. Очень скоро я догадалась, что к ароматному французскому табаку в них был примешан гашиш. Их я полагала главным источником удовольствия, потому что они придавали всем прочим предметам еще большую пикантность.

Я могла быть усталой и отупевшей, упившейся до тошноты, страдать от месячных болей, но, как уже было сказано, открывая сундук, я неизменно волновалась — так собака дергается и пускает слюну, когда хозяйка поманит ее косточкой.

И чем больше я дергалась и пускала слюну, тем самодовольней становилась Диана.

— Неплохой у меня собрался запасец! — хвалилась она, когда мы лежали на запачканных простынях в ее спальне и курили. В таких случаях все ее одеяние ограничивалось нередко корсетом и парой пурпурных перчаток; при мне же имелся мой дилдо, иной раз с накрученной на него ниткой жемчуга. Диана тянулась к изножью постели, гладила приоткрытую щелку и смеялась. — Это самое лучшее из всего, что я тебе дарила, — сказала она однажды. — Ведь правда? Где еще в Лондоне найдешь подобную вещицу?

— Нигде! — соглашалась я. — Похоже, ты самая бесстыдная сучка в городе!

— Верно!

— Ты самая бесстыдная сучка и самая хитропиздая. Если бы существовала страна Трахландия, ты была бы ее королевой, ей-ей!..

Вот таким набором слов мне, по желанию госпожи, приходилось пользоваться, и мой язык едва выговаривал эту похабщину. Мне никогда не пришло бы в голову разговаривать так с Китти. Ее я не трахала, мы с ней не дрючились, мы только целовались и млели. Между ног у нее была не пизда и не дыра — за все время, пока мы с ней спали, я вряд ли хоть раз назвала этот орган по имени.

Видела бы она меня сейчас, думала я, как я лежу с Дианой и закрепляю на дилдо ожерелье из жемчуга; как Диана снова тянется погладить свою щелку, потом склоняется и гладит мою.

— Ты только посмотри, что у меня есть! — вздыхала она. — Какое богатство — и все мое!

Я затягивалась сигаретой, кровать колебалась, потом я лежала и смеялась, пока Диана на меня громоздилась. Однажды я уронила окурок на шелковое покрывало и с улыбкой наблюдала, как оно тлело, пока мы трахались. Однажды я накурилась до дурноты. Диана позвонила в колокольчик и крикнула явившейся Блейк: «Погляди, Блейк, на мою шлюшку: до чего хороша, даже когда ей неможется! Видела ты когда-нибудь такое красивое животное? А?» Блейк отвечала, что не видела, потом намочила салфетку и обтерла мне рот.

Именно тщеславию Дианы я обязана тем, что получила наконец возможность выйти на свет божий. Я провела с нею месяц, переступая порог дома, только чтобы пройтись по саду, и ни разу не показавшись на лондонских улицах; но вот за ужином она объявила, что мне нужен парикмахер. Решив, что она собирается отвезти меня в Сохо, я подняла глаза от тарелки, но Диана ограничилась тем, что позвонила служанкам. Меня усадили на стул и обернули полотенцем, Блейк вооружилась расческой, домоправительница взялась за ножницы. «Потише с ней, потише!» — покрикивала Диана, наблюдая. Миссис Хупер приблизилась вплотную, чтобы подровнять мне челку, и я ощутила на щеке ее учащенное горячее дыхание.

Но стрижка оказалась только вступлением. На следующее утро я проснулась в Дианиной постели и обнаружила, что она стоит одетая и смотрит на меня со своей прежней загадочной улыбкой.

— Ну-ка вставай. У меня есть для тебя сюрприз. Даже два. Первый — в твоей спальне.

— Сюрприз? — Я зевнула. Это слово потеряло для меня былой интерес — Что за сюрприз, Диана?

— Костюм.

— Какой костюм?

— Выходной.

— Выходной?..

Я тут же вскочила.

В каких только мужских костюмах я не щеголяла с тех пор, как у миссис Денди впервые облачилась в брюки. От самых простых до сценических, от военных до кокетливых, как женская одежда; от черных, тонкого сукна до желтых вельветовых; костюмы солдата, моряка, слуги, мужчины-проститутки, посыльного, денди, герцога из комедии — вот что я носила, причем умело и удачно. Но костюм, ожидавший меня тем утром в моей спальне, в доме Дианы на Фелисити-Плейс, не имел себе равных по роскоши и красоте. Я помню его до сих пор во всех его чудесных деталях.

Это были полотняные пиджак и брюки цвета слоновой кости и немного более темный жилет со спинкой из шелка. Упакованы они были все вместе в коробку, выстланную бархатом; в отдельном пакете я нашла три пикейные рубашки, все чуть разного оттенка, из плотной, превосходно выделанной ткани, гладкая поверхность которой походила на атлас или на жемчуг.

Имелись также воротнички, белые, как новые зубы; опаловые запонки для воротничков и золотые — для манжет. Имелись галстук и шейный платок из муара янтарного цвета; когда я извлекла их из оберточной бумаги, любуясь переливами оттенков, они заскользили у меня из пальцев, как змеи. В плоском деревянном футляре лежали перчатки: одна пара из лайки, с обтянутыми пуговичками, другая из оленьей кожи, благоухающая мускусом. В бархатном мешочке я обнаружила носки, подштанники и нижние рубашки — не фланелевые, как мое прежнее белье, а из шелкового трикотажа. Были и головной убор — кремовая шляпа-хомбург с отделкой в тон галстукам, и обувь — пара кожаных туфель такого теплого и сочного каштанового цвета, что меня потянуло приложиться к ним щекой, затем губами и наконец языком.

Я чуть не проглядела еще одну упаковку из бумаги — с комплектом носовых платков, таких же тонюсеньких, как пикейные рубашки, с вышитыми на них крохотными округлыми буквочками Н и К. Костюм, тонко и гармонично согласованный по тканям и цвету, очаровал меня всеми своими деталями, но последняя подробность, содержавшая недвусмысленный намек на постоянство моей связи с пылкой и великодушной хозяйкой моего удивительного нового дома, произвела на меня наибольшее впечатление.

Я приняла ванну и оделась перед зеркалом, затем распахнула оконные ставни, закурила сигарету и осмотрела себя с ног до головы. Зрелище — скажу без тщеславия — радовало душу. Костюм, как свойственно дорогой одежде, сам по себе выглядел шикарно, он сделал бы красавчиком любого, кто его наденет. Однако Диана распорядилась мудро. Светлое полотно хорошо дополняло мои неяркие золотистые волосы, поблекший румянец лица и рук, который я приобрела, когда бродила по улицам. Янтарный галстук оттенял мои голубые глаза и темные ресницы. Брюки со стрелкой зрительно удлиняли ноги и делали их еще стройнее; выпуклость под застежкой обеспечивала одна из ароматизированных перчаток из оленьей кожи, которую я туда подложила. Неотразимая притягательность этой фигуры едва ли не пугала. Ее окружала деревянная рама зеркала; левая нога была чуть согнута, одна рука свободно висела вдоль бедра, другая, с сигаретой, застыла на полпути к отливающим кармином губам. Я походила не на себя, а на живую картину — светловолосого лорда или ангела, которого пленил и поместил под стекло некий ревнивый художник. У меня захватило дыхание.

Тут в дверях послышался шорох. Обернувшись, я увидела Диану: пока я любовалась своим отражением, она любовалась мною; в упоении от своей красоты я ее не замечала. Она подошла ближе, чтобы прикрепить мне к лацкану букетик.