Я запомнила адрес. Грин-стрит располагалась, как обнаружилось, всего в двух шагах — узенькая улочка примыкала под прямым углом к самой Грейз-Инн-роуд; по одну сторону ряд ухоженных домиков, по другую — довольно мрачный многоквартирный дом. Номер из объявления относился к одному из домиков, на вид очень приятному. Крыльцо украшал горшок с геранью, за ним вылизывалась трехногая кошечка. Когда я подошла, она вскочила и подставила шею — чеши.

Я потянула колокольчик, и ко мне вышла седовласая дама с добродушным лицом, в переднике и шлепанцах. Услышав, зачем я пришла, она тотчас впустила меня в дом, представилась как миссис Милн и на миг задержалась, чтобы приласкать кошку. Я тем временем, щуря глаза, огляделась. Холл бы сплошь завешан картинами, как в свое время передняя гостиная миссис Денди. Относились они, однако, не к театру; насколько я смогла рассмотреть, между ними не было вообще ничего общего, за исключением яркости красок. По преимуществу они были довольно невзыскательные, иные представляли собой вырезки из книг и газет, пришпиленные к стене без рамки, но на одной или двух я узнала известные сюжеты. Над подставкой для зонтов, например, висела копия броского полотна «Свет мира», ниже красовалась индийская картинка: стройное голубое божество, на глазах пятнышки типографской краски, в руках флейта. Я задала себе вопрос, не является ли миссис Милн маниакальной поклонницей какой-либо религиозной доктрины — теософской, например, или индуизма.

Однако, перехватив мой блуждающий по стенкам взгляд, она расплылась в истинно христианской улыбке.

— Картинки моей дочери. — Словно бы это объясняло все. — Она любит краски.

Я кивнула и последовала за миссис Милн вверх по лестнице. Она отвела меня прямо в комнату, назначенную к сдаче. Помещение было обычное, но приятное, с безупречно чистой обстановкой. Главной привлекательной чертой было окно: широкое, распахивающееся в середине наподобие стеклянной двери; за ним был небольшой балкон с железной решеткой, который выходил на Грин-стрит, напротив ветхого многоквартирного дома.

— Квартирная плата — восемь шиллингов. — Миссис Милн подняла глаза. Я кивнула. — Вы уже не первая здесь девушка, — продолжала она, — но, честно говоря, я надеялась на даму постарше — может быть, вдову. До недавнего времени тут жила моя племянница, но она вышла замуж и уехала. А у вас самой не намечается в ближайшее время свадьба?

— О нет.

— Есть у вас молодой человек?

— Нет-нет.

Это ей как будто понравилось.

— Я рада. Видите ли, в доме живем только мы с дочерью, а она девушка немного необычная, очень доверчивая. Мне бы не хотелось, чтобы тут сновали туда-сюда молодые парни.

— Никакого молодого человека у меня нет, — заявила я твердо.

Миссис Милн снова улыбнулась, но затем заколебалась.

— А нельзя ли узнать… спросить… почему вы съезжаете с прежней квартиры?

Тут заколебалась я, и улыбка миссис Милн увяла.

— Честно говоря, у меня возникли небольшие разногласия с квартирной хозяйкой…

— Ах так.

Миссис Милн немного напряглась, и я поняла, что сморозила глупость.

— Дело в том… — начала я.

Видно было, что воображение миссис Милн заработало. Что ей представляется? Наверное, что квартирная хозяйка застигла меня, когда я целовала ее мужа.

— Видите ли, — начала она печальным голосом, — моя дочь…

Не иначе, ее дочка красавица из красавиц или законченная эротоманка, подумала я, иначе зачем матери так строго хоронить ее от мужских глаз. И точно так же, как безграмотное объявление в магазинной витрине, меня непостижимым образом заинтриговал этот дом с его владелицей.

Я ухватилась за представившуюся возможность.

— Миссис Милн, — начала я, — дело в том, что у меня необычное ремесло, можно сказать, связанное с театром, и мне приходится иногда носить мужской костюм. Моя квартирная хозяйка однажды поймала меня на этом и дурно отнеслась к моему маскараду. Знаю совершенно точно: если я здесь поселюсь, ни одного гостя-мужчины у меня не будет. Вы спросите, отчего я так уверена, отвечу одно: знаю, и все тут. Плату задерживать я не стану, буду сидеть тихо как мышка — вы вообще обо мне забудете. Если вы с мисс Милн не возражаете, чтобы иногда вам попадалась на глаза девушка в штанах и галстуке, тогда, наверное, я та самая постоялица, что вам нужна.

Я говорила серьезно (более или менее), и миссис Милн задумалась.

— Мужские костюмы, говорите вы…

В ее тоне не чувствовалось недовольства или недоверия — она была заинтересована. Я кивнула, развязала свой мешок и извлекла оттуда мундир (мне попалась под руку верхняя часть гвардейской униформы). Встряхнула и приложила к себе, с надеждой глядя на миссис Милн.

— Ух ты, — сказала она, скрещивая руки на груди, — да он красавчик, верно? Такой моей девочке понравится. — Она указала рукой на дверь. — Вы позволите?.. — Выйдя на лестничную площадку, миссис Милн крикнула: — Грейси! — Внизу послышались шаги. Миссис Милн наклонила голову. — Она немножко пугливая, — шепнула миссис Милн, — не обращайте внимания, если начнет чудить. Так уж она привыкла.

Я неуверенно улыбнулась. Тут же на лестнице зазвучали шаги, и Грейси, войдя в комнату, остановилась рядом с матерью.

Я ожидала увидеть писаную красавицу. Грейс Милн не отличалась красотой, но у нее, как я сразу заметила, была очень необычная внешность. Сколько ей лет, догадаться было трудно (можно было дать от семнадцати до тридцати); тонкие, как лен, волосы свободно свисали по плечам, как у маленькой девочки. Подбор одежды был самый странный: коротенькое голубое платьице с желтым фартуком, а снизу яркие чулки в стрелках и красные бархатные шлепанцы. Глаза у Грейс были серые, щеки бледные как полотно. Черты лица какие-то смазанные, словно это был рисунок, по которому кто-то нерешительно прошелся резинкой. Говорила она низким, чуть скрипучим голосом. Только тут я с опозданием догадалась: Грейс была дурочкой.

Разумеется, чтобы все это разглядеть, мне не потребовалось и секунды. Грейс повисла на руке матери и, когда нас друг другу представляли, робко пряталась за ее спину. Теперь же она с явным восторгом разглядывала мой мундир, и я заметила, что ей отчаянно хочется погладить яркий рукав.

В конце концов, это была красивая вещь.

— Хотите померить? — спросила я. Грейс кивнула, потом посмотрела на мать. — Можно?

Миссис Милн сказала, что можно. Я подержала для нее мундир, потом зашла спереди, чтобы застегнуть пуговицы. Как ни странно, алая саржа с золотой отделкой удачно сочеталась с ее волосами, глазами, платьем и чулками.

— Вы прямо как циркачка, — сказала я, когда мы с миссис Милн отступили, рассматривая Грейс. — Дочка инспектора манежа.

Грейс расплылась в улыбке, отвесила неуклюжий поклон. Миссис Милн, рассмеявшись, зааплодировала.

— Можно, я его заберу? — спросила Грейси.

Я помотала головой.

— Честно говоря, мисс Милн, я не могу без него обойтись. Будь у меня два одинаковых…

— Что ты, Грейси, — вмешалась мать, — и не думай. Мисс Астли нужен этот костюм для театральных выступлений. — Грейс скорчила гримасу, но не слишком огорченную. Миссис Милн перехватила мой взгляд. — А нельзя ли будет ей время от времени брать его ненадолго поносить? — шепнула она.

— Пусть берет хоть все костюмы разом, мне не жалко.

Когда Грейс подняла глаза, я подмигнула, и она, чуть зардевшись, опустила голову.

Миссис Милн тихонько поцокала языком и сложила руки на груди.

— Думаю, мисс Астли, вы нам очень даже подойдете.

Я вселилась немедленно. Весь остаток дня ушел на то, чтобы распаковать мой скромный багаж, Грейс вертелась тут же, то и дело восхищенно вскрикивая, миссис Милн принесла чаю, потом еще, с печеньем. К ужину обе уже звали меня Нэнси, и этот ужин, состоявший из пирога, горошка и соуса, а на десерт — бланманже в формочках, был первой за долгое время семейной трапезой, в которой я участвовала (предыдущая состоялась больше года назад в Уитстейбле).