На плакате А. Страхова «В. Ульянов (Ленин). 1870 — 1924» у Владимира Ильича исчезли личностные черты, он все больше стал напоминать символ вождя с ритуальным жестом.
После смерти Ильича в визуальной пропаганде еще больше зазвучали агиографические мотивы. Плакат «Ленин — кормчий Советского государства» напоминает житийную икону, иллюстрирующую миф о том, что «у вождя не было иной жизни, кроме жизни в партии и для партии». Ленин стал Знаменем, этот образ стал самым популярным в пропаганде. Знамя и раньше носило сильную смысловую нагрузку — со знамениями изображались святые воины. Образ Ленина эволюционировал.
Интересно, что художники, поддерживающие миф о Ленине, творят до сих пор. Анатолий Коровкин, выставки которого проходят в наши дни, написал много портретов Владимира Ильича: полотно «Ленин с нами» — улыбающийся вождь на фоне пропагандистских брошюр и своих собственных трудов. Или картина «Знаменательная дата»: портрет задумчивого Ленина на фоне красного флага с серпом и молотом. Это так называемый соцреализм. О себе Коровкин говорит так: «Меня воспитала Советская власть. Моя мать — это партия и страна в одном лице. Я с пеленок воспитывался в духе социалистических идеалов. Социалистический строй властвовал надо мной». Детдомовец стал художником, жрецом тех богов, которых ему навязали с детства.
Образ Ленина подвергался трансформации на протяжении всей ленинианы. В 1930-х годах появилась новая иерархия вождей: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. «Сталин — это Ленин сегодня» — вот лозунг тех лет. Ритуал почитания Сталина в изобразительном плане был другим, нежели Ленина. Если Ленин был сверхчеловеком, то Сталин — вполне обычным, в окружении простых людей — рабочих, крестьян, передовиков производства, детей. Плакат буквально призывал к ликованию: ведь у страны есть такой великий вождь, который создает идеальную систему, «где счастье государства равно счастью людей».
Народ не просто восхищался вождем и ликовал при упоминании его имени, искренне пел про него песни. («Без страха восхищение выдыхается. А страх заряжает силой», — думал джиновский Сталин.) В разгар переименований именем вождя были названы семнадцать городов, морской залив, две области, три округа, четыре горных хребта.
Г. М. Шегаль написал картину «Вождь, учитель и друг» (1937). Журнал «Искусство» рассказал историю создания этого полотна: «Во время работы Второго съезда колхозников-ударников товарищ Сталин помогал одной из колхозниц вести заседание. Прочитав об этом эпизоде в газетных отчетах, художник увидел в нем яркое воплощение крепчайшей дружбы товарища Сталина с народом, пример его повседневного и мудрого руководства трудящимися Советской страны… Самой лучшей группой в картине является ее центральная группа: товарищ Сталин, внимательно, чуть склонившись, слушает вопрос председательницы Федотовой; ее лицо, простое, умное лицо русской крестьянки, обращено к нему с выражением безграничного доверия; третья в центральной группе — выступающая с трибуны ударница хлопковых полей Ташланова — также обернулась к товарищу Сталину и ждет его ответа». Пожалуй, все полотна того времени преподносят Сталина именно таким: чутким, мудрым харизматичным вождем. В окружении восторженных людей. Запечатлевают «Эпическое величие» «заботливого хозяина», «организатора великих побед».
Следующий этап истории вычеркнул Сталина из положительного искусства. Вспомнили о Ленине, который стал символом прорыва и самопожертвования ради социальной гармонии. В сущности, средства были те же, что и при Сталине — акцент делали на искренности, убежденности, естественности близкого народу руководителя. Ленинский образ стал символом коллективного разума партии.
Хрущев изображался в тех же канонах, что и Сталин, рядом присутствовал образ Владимира Ильича.
Брежнев на плакатах не был таким одухотворенным и поэтичным, как его предшественники. Сказались разочарование и равнодушие к прежним идеалам. Время героев прошло.
В искусстве, как и в политике, всегда есть место инакомыслию. Однако только Сталин смог так поставить себя, чтобы после критики, убоявшись расплаты, творцы — из тех, кого считают совестью нации, — создавали хвалебные произведения. Константин Симонов удивлялся, как он сам и его собратья могли написать на смерть Сталина неразличимо-безликие строки?
Осип Мандельштам написал памфлет, за который был отправлен в ссылку в Воронеж:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая жопа грузина.
В ссылке Мандельштам создал уже другие стихи, дающие ответ на вопрос Симонова:
Если б меня наши враги взяли
И перестали со мной говорить люди,
Если б лишили меня всего в мире:
Права дышать, и открывать двери
И утверждать, что бытие будет
И что народ, как судия, судит,
Если б меня смели держать зверем,
Пищу мою на пол кидать стали б,
Я не смолчу, не заглушу боли,
Но начерчу то, что чертить волен.
И, раскачав колокол стен голый
И разбудив вражеский тьмы угол,
Я запрягу десять волов в голос
И поведу руку во тьме плугом.
И в глубине сторожевой ночи
Чернорабочей вспыхнут земли очи,
И — в легионе братских очей сжатый —
Я упаду тяжестью всей жатвы,
Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы.
И налетит пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь Сталин.
Но это стихотворение не спасло поэта…
Однажды на банкете у Сталина подгулявший Василий Иванович Качалов утратил бдительность и вздумал прочесть несколько неподцензурных стихотворений Владимира Масса и Николая Эрдмана.
Видишь, слон заснул у стула,
Танк забился под кровать,
Мама штепсель повернула,
Ты спокойно можешь спать.
За тебя не спят другие,
Люди взрослые, большие.
За тебя сейчас не спит
Бородатый дядя Шмидт.
Он сидит за самоваром -
Двадцать восемь чашек в ряд, -
И за чашками герои
О геройстве говорят.
Льется мерная беседа
Лучших сталинских сынов,
И сияют в самоваре
Двадцать восемь орденов…
В миллионах разных спален
Спят все люди на земле...
Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле.
