Стоун запер решетку. Рэй заметно побледнела. Я проводила инспектора взглядом. Почему-то в эту минуту у меня в голове крутилась только одна мысль: интересно, станет ли он моим Бывшим № 10?
Мы молчали минут тридцать: Рэй была слишком напугана, чтобы разговаривать, и побила все предыдущие рекорды. На этот раз не выдержала я:
– Так ты четыре дня просидела в номере?
– Ну, я выходила в магазин за едой.
– Ах да. За «Динг-донгами» и «Сникерсами».
– И еще за «Принглз» и «Скитллз».
– Ты хоть зубы чистила?
– Два раза в день. Один раз даже зубной нитью, – похвасталась Рэй.
– Чем же ты занималась?
– В номере есть кабельное. Все каналы. Не поверишь, там такое показывают!..
– Ты сбежала, чтобы вернуть меня?
– Мы были счастливы вместе. Я просто хотела, чтобы все стало как прежде. Я подумала, тебе не помешает расставить приоритеты.
– Ну ты и дурища.
Рэй немного помолчала.
– Теперь я понимаю, что поступила плохо.
Кажется, родители шли по коридору целую вечность. Их лица выражали смесь неясных чувств. Стоун отпер решетку и впустил их в камеру.
Мама вся покраснела от слез, но в ее взгляде читался затаенный гнев такой силы, что я испугалась.
Инспектор снял наручники с меня, потом с Рэй. Сестричка хотела подбежать к родителям и обнять: она тоже по ним скучала. Однако выглядели они уж слишком угрожающе.
Тогда Рэй склонила голову и покорно сказала:
– Пожалуйста, простите меня. Клянусь, я больше никогда так не буду.
Мама обняла дочку и снова расплакалась. Потом отдала ее в объятия папы. Тот так крепко ее сжал, что она чуть не задохнулась.
– Ты у меня поплатишься, рыбка, – сказал он.
И я поняла, что теперь все будет хорошо.
Эпилог
Преступление и наказание
Отец хотел, чтобы суд обвинил Рэй во всех смертных грехах. Однако сестричка произнесла такую жалостную и убедительную речь о том, что она действовала исключительно из добрых побуждений и любви к семье (речь заканчивалась следующими словами: «Взгляните на меня. Я и дня не проживу в исправительном доме»), что остальные Спеллманы показались судье чудовищами.
И все-таки Рэй заслуживала наказания. Судья Стивенс дал ей девять месяцев испытательного срока, включая сто часов общественных работ в больнице «Дубовая роща» и запрет выходить из дома после семи вечера. Родители согласились с таким приговором – решили, что скучные общественные работы заставят Рэй горько пожалеть о содеянном. Не тут-то было. Однажды моя сестра посмотрела по телевизору программу о том, как в домах престарелых медсестры унижают старичков, и решила на всякий случай проверить всех сотрудников «Дубовой рощи». Выяснилось, что одна медсестра крала у больных вещи, а другая регулярно проявляла возмутительную халатность. Все это Рэй записала на камеру и принесла диск инспектору Стоуну – единственному полицейскому, которого знала. Тот передал запись в соответствующие инстанции.
Реабилитационный центр «Зеленый лист»
Когда Рэй вернулась домой, дяде пришлось всерьез задуматься о сделке с Богом – он ведь пообещал лечь на реабилитацию, если племянница выживет. Однако в условиях сделки значилось похищение, а Рэй исчезла по собственной воле. Как тут быть? Вскоре дядя нашел выход из сложившейся ситуации, который не только снимал с него всякую вину, но и позволял не менять привычного образа жизни.
Он усадил Рэй на диван и сообщил ей о своем решении:
– Послушай, детка, когда ты пропала, я пообещал Большому Парню, что лягу на реабилитацию, если он тебя вернет.
Рэй восторженно облапила дядю. Тот высвободился из ее хватки и продолжал:
– Видишь ли, ты пропала не совсем так, как я ожидал. Если бы мы знали, что ты сама себя похитила и дней через пять вернешься с покрасневшими от телевизора глазами, живой и здоровой, я бы не стал заключать эту сделку.
– Так ты не ляжешь на реабилитацию?
– Я много думал над этим вопросом. Семантически, я должен Господу один заезд в реабилитационный центр. Я пообещал и, стало быть, лягу.
Рэй снова обняла дядю. Отлепив ее от себя, он добавил:
– Я поеду в центр. Семантически. Понимаешь?
– Понимаю. Ты ложишься на реабилитацию! – ответила Рэй, гадая, что значит «семантически» и насколько это ужасно.
– Нет. Я лягу, но не реабилитируюсь.
– В смысле?
– Я проведу тридцать дней в центре «Зеленый лист». Но это ничего не изменит. Когда я выйду оттуда, то останусь прежним дядей Рэем.
– Прежним – то есть таким, каким ты был в молодости?
– Нет. Я буду новым дядей Рэем для твоих родителей и прежним для тебя. Я не вылечусь.
Рэй молча встала с дивана и ушла, наконец-то осознав, что люди не всегда действуют согласно чьим-то – даже самым продуманным – планам.
В качестве первого нарушения испытательного срока она однажды отправилась в «Философский клуб». Все просьбы Майло уйти подобру-поздорову не произвели на нее никакого впечатления, и тогда он позвонил мне:
– Твоя сестра снова в запое.
– Сейчас буду.
Когда я приехала в бар, Рэй допивала третий стакан лимонада со льдом. На этот раз она не стала сопротивляться, а, завидев меня, сказала:
– Ладно, ладно… Уже иду.
Она дала Майло щедрые чаевые и добавила, что они еще долго не увидятся.
– Лет семь?
– Ну, не так же долго, – ответила Рэй.
Я сразу повезла ее в офис Дэниела, к которому в последнюю минуту записалась на лечение трех кариесов. Я подумала, что у Рэй возникнут стойкие неприятные ассоциации, если после бара она тут же попадет к зубному врачу.
Дэниел оставался моим Бывшим № 9 и не предпринимал ничего, чтобы изменить это положение. Миссис Санчес сказала, что он встречается с настоящей учительницей, которая обожает теннис. Я спросила у Дэниела, как она одевается – так, на будущее, – но он не ответил.
Когда прошел месяц испытательного срока Рэй, у мамы сильно разболелся зуб, не помог даже запас викодина. Самолеты до Чикаго не летали из-за злющего урагана на Среднем Западе. Не справившись с болью и моими железными доводами, мама записалась к Дэниелу, и тот в срочном порядке удалил ей нерв – разумеется, под бдительным присмотром отца.
Через несколько дней Дэниел уже снимал папе зубной камень. Он порекомендовал нам хорошего стоматолога в нашем районе, но мама наотрез отказалась. Так Дэниел стал нашим семейным зубным врачом. К несчастью для него, мы записываемся на прием довольно часто, и раз в два месяца ему приходится видеть по меньшей мере одного Спеллмана.
Я снова заявила о своем уходе. Мои слова были встречены всеобщим молчанием. Вернее, так мне показалось. В действительности все члены семьи (включая Дэвида) втайне от меня делали ставки, как скоро я вернусь домой.
Угадал дядя Рэй: я пришла спустя три дня. Три самых долгих дня в моей жизни. Я носила строгий костюм, белую рубашку с хрустящим воротничком, туфли на высоких каблуках и отвечала на телефонные звонки в брокерской конторе. Прошло всего пять минут моего первого рабочего дня, а я уже отчаянно хотела вернуться на прежнюю работу. Отчаянно. Но гордость вынудила меня терпеть как можно дольше, то есть вышеупомянутые три дня.
Я вернулась к родителям со списком безапелляционных требований. Если хоть одно из них не будет соблюдено в полной мере, я подыщу себе другое место. Список (до того как Дэвид превратил его в юридический документ) выглядел так:
– не подстраивать мне свиданий с адвокатами;
– не проверять прошлое моих парней;
– уважать мою личную жизнь;
– убрать из трудового договора статью 5, пункт 4.
Родители согласились со всеми требованиями, после чего документ подписал каждый Спеллман.
Несколько недель спустя мы вместе с Рэй вели слежку. В плотном движении на дорогах я пыталась не потерять из виду Джозефа Баумгартена, дело № 07-427, когда Рэй вдруг задала вопрос, мучивший ее все это время.