— Боже милостивый, — сказал я. — Точное повторение того, что случилось с вашим отцом. Вы, детки, так ничему и не учитесь?

— Я об этом не думал, — сказал он, сердито посмотрев на меня. — Я был… Я хотел только…

— Вы хотели развлечься, — сказал я, — Благодарю покорно, но я это уже понял. С девочками, с Томми, с кем угодно. Вы просто…

— Эй, помолчите секунду…

— Нет, это вы помолчите, — рявкнул я, схватив его за шиворот. — Идиот, какие наркотики вы принимали?

— Я ничего не принимал! — сказал он. — Клянусь. Только Томми и тот парень. Мы вышли из клуба на воздух, и я еще не понял, что происходит, а он уже катался по земле. Он не так уж плохо выглядел, но затем глаза у него вылезли из орбит, он перестал шевелится, поэтому мы вызвали «скорую». Вот и вся история. Так все и было.

— Хорошо, хорошо, — сказал я. — Отлично.

Почему–то мне стало жаль его. Он хотел одного — стать кем–то. Углядел свой шанс и уцепился за него. Он выбрал неудачную тактику, согласен, но он не походил на порочного шантажиста, пытающегося выжать из нас все, что можно, а казался мне ребенком, который ищет друзей, жаждет одобрения. Я присел и вздохнул.

— Я иду домой, — сказал я и протянул ему блокнотик с ручкой. — Запишите свой номер. Я с вами свяжусь. Но ничего не обещаю, ясно? Томми не преувеличивал. Над вашим сценарием нужно еще поработать как следует.

Он старательно записал номер, а мне хотелось смеяться от абсурдности ситуации. Этот парень, подумал я, еще создаст мне проблемы. Похоже, его не слишком волновала смерть отца, он тоже скрыл правду от полиции, пытался шантажировать меня, и — худшее из преступлений — был отвратительным писателем. Так почему же я был уверен, что собираюсь помочь ему?

Прошли месяцы, и Нат Пепис начал гораздо меньше раздражать меня, поскольку со временем его визиты стали менее регулярными, а когда он приезжал, то не проявлял большого интереса к Доминик. Я продолжал работать, но теперь начал всерьез задумываться об отъезде. Меня заботили два вопроса: как примет это известие Тома, поскольку он привык к здешней жизни больше, чем мы, а я и помыслить не мог оставить его, и второе — поедет ли со мной Доминик? Она не ребенок, в отличие от моего брата, и может сама принимать решения.

Стояло лето, в доме устроили прием по случаю дня рождения Альфреда–младшего — второго, набожного сына сэра Альфреда Пеписа. На празднество, которое устроили на свежем воздухе, собралось около пятидесяти человек. Утренняя роса поблескивала на траве под лучами солнца. Клумбы цвели, поместье выглядело богатым и оживленным, как никогда.

Мы с Джеком присматривали за лошадьми и экипажами, выстроившимися от ворот до самой конюшни. Мы подносили животным лохани с водой, чтобы на жаре они не рухнули от жажды; хотя по правде, скорее это мы погибали от жары, таскаясь с одного конца поместья на другой с тяжеленными ведрами. Нам не позволяли снимать рубашки перед гостями, так что они липли к спинам от пота. Я перестал что–либо соображать — носился взад–вперед, уже не понимая, сколько времени прошло, скольких лошадей мы напоили. Солнце слепило глаза, я ничего не видел и не слышал, пока, в конце концов, наполняя очередное ведро из колонки за конюшнями, не почувствовал на своем плече руку Джека; он слегка потряс меня.

— Хватит, — сказал он, падая на траву рядом. — Достаточно поработали. С ними все в порядке.

— Ты думаешь? — спросил я, чуть не зарыдав от облегчения. — Можем сделать перерыв?

Он кивнул. В отдалении по лужайке прохаживались гости, потягивая из бокалов ледяной лимонад. Я услышал позади шаги и улыбнулся, увидев Доминик: она шла к нам с подносом.

— Не желаете перекусить? — с улыбкой спросила она, и я сомневаюсь, что другой живой душе мы бы обрадовались больше. Доминик приготовила нам хлеба и мяса, на подносе стоял большой кувшин лимонада, а по бокам — две кружки пива. Мы с удовольствием принялись за еду и напитки, не говоря ничего, пока сила возвращалась к нам. Я чувствовал, как лимонад льется по горлу в желудок — его сладость восполняла недостаток сахара в крови, я перестал трястись, но теперь меня одолела усталость.

— Так жить невозможно, — сказал я, растирая мышцы на руках, и удивляясь, какими широкими стали мои плечи за последние месяцы. Я был сильнее, чем когда бы то ни было, хотя — в отличие от Джека, чье налитое тело казалось состоящим из одних мускулов, — оставался жилистым: на моем все еще юношеском теле наросло не слишком много плоти. — Мне нужна другая работа.

— Нам обоим, — подхватил он; впрочем, он был немного ближе к переменам, нежели я. Джек решил, что не останется в Клеткли до конца лета и по секрету сказал, что собирается подать уведомление на следующей неделе. У него достаточно денег, чтобы отправиться в Лондон и продержаться там несколько месяцев, если понадобится, хотя он был уверен, что легко найдет место клерка. Я в этом не сомневался. Он купил новенький костюм, и, когда облачился в него как–то вечером, чтобы продемонстрировать мне, я был потрясен преображением. Конюх выглядел куда мужественнее любого из отпрысков Пеписов, достигших зрелости и респектабельности исключительно благодаря возрасту и деньгам; он был высок, красив и носил костюм с врожденным достоинством. А поскольку он к тому же был умен и сообразителен, я не сомневался, что он найдет работу за считанные дни.

— Вам что, больше нечем заняться? — Откуда–то сзади появился Нат Пепис, и мы сели, щурясь на солнце и прикрыв глаза руками.

— Мы обедаем, Нат, — вызывающе сказал Джек.

— По–моему, вы уже пообедали, Джек, — парировал Нат. — И для тебя я — мистер Пепис.

Джек фыркнул и снова растянулся на траве; я не знал, что мне делать. Нат боялся Джека — это было заметно, — но не похоже, чтобы дело зашло дальше разговора. Будто бы для того, чтобы подтвердить свою власть, Нат ткнул носком сапога меня в ребра, и я сердито подскочил.

— Давай–ка, Матье, — сказал он, впервые назвав меня по имени, — поднимайся и убери весь этот хлам. — Он показал на поднос с пустыми тарелками и кружками. — Какую грязь вы здесь развели, точно пара свиней.

Я не знал, что делать, но в итоге собрал предметы, оскорбившие его взор, отнес на кухню и грубо швырнул в раковину; Доминик и Мэри–Энн аж подпрыгнули.

— Что с тобой? — спросила Мэри–Энн.

— Помой–ка лучше, — сердито сказал я. — Это твоя работа, а не моя.

Громко выругавшись, я вышел и направился к Джеку, который, приподнявшись на локте, смотрел на меня. Нат уже ушел. Обернувшись к кухне, я увидел, что Нат и Доминик беседуют, стоя рядышком; он что–то говорил ей, а она весело смеялась. Я тяжело вздохнул и сжал кулаки. Подле моего лица зажужжала муха, я принялся яростно от нее отмахиваться, а когда поднял голову, солнце сразу же ослепило меня. Но вот зрение вернулось ко мне, и я увидел, что их головы сблизились, а рука Ната скользнула ей за спину, опускаясь все ниже и ниже; вот Доминик жеманно посмотрела на него, а на его лице появилась омерзительная ухмылка. Все мое тело напряглось, когда я понял, что сейчас сделаю.

— Мэтти, в чем дело? — Я смутно чувствовал, как Джек пытается схватить меня за руку, пока я шагал к Нату и Доминик. — Мэтти, прекрати, оно того не стоит, — говорил он, но я едва замечал его. Я так сосредоточился на своей внутренней ярости, что она могла обрушиться на любого из них — даже на ни в чем не повинного Джека. Я увидел, что Нат обернулся и посмотрел на меня — судя по лицу, догадался, что грядет беда. Он понимал, что я потерял рассудок, и положение, деньги, работа сейчас для меня ничего не значат. Он отпрянул, когда я подошел к нему, но я схватил его за лацканы и отшвырнул прочь. Он неловко рухнул наземь и попробовал встать на ноги, а я поманил его рукой.

— Поднимайся, — сказал я глубоким голосом, исходившим из какого–то места у меня внутри, о котором я даже не подозревал. — Поднимайся, Нат.