— В смысле?.. — спросил я.

— Ну посмотрите вокруг, Матье. Посмотрите на улицы. Посмотрите на Париж. Вы не думаете, что происходящее вокруг — это воздаяние? — И снова молчание выдало мое смущение, а девушка села прямо, отвернувшись от Тома, и посмотрела мне прямо в глаза. — Смерть, — объяснила она. — Гильотина. Аристократы. Боже мой, голова самого короля оказалась в корзине. Во Франции вершится правосудие, Матье. Как вы можете этого не понимать?

— Мы еще не видели ни одной казни, — сказал Том. — Дядя считает это варварством и не позволяет мне смотреть.

— Вы так считаете, мсье Заилль? — спросила она, с удивлением глядя на меня и снова называя меня по фамилии, точно желая от меня отстраниться. — Вы считаете это варварством?

— Сам по себе метод — быстрый и чистый, — сказал я. — Но в самом ли деле это нужно? Эти люди действительно должны умереть?

— Конечно, должны, — сказал Том, подхватив настрой Терезы и подлизываясь к ней. — Грязные аристократы.

Я бросил на него испепеляющий взгляд, а Тереза и глазом не моргнула, продолжая смотреть на меня.

— Они вели праздную жизнь, — объяснила она. — Они притесняли нас. Всех нас. Вы ведь француз, верно? Вы должны понимать, к чему привело их поведение. — Я кивнул. — Их время пришло, — просто сказала она.

— Вы сами видели гильотину в действии? — спросил Том: его жажда крови проснулась, когда девушка заговорила о смерти. Я ощущал притяжение, нарастающее между ними, и понимал, что если они еще не стали парой, то это вскоре непременно случится.

— Неоднократно, — с гордостью ответила Тереза. — Я видела, как умер сам король, и он вел себя малодушно, разумеется. Как и все они.

Том поднял брови и быстро облизнул губы: затем он принялся упрашивать ее рассказать о том дне.

— Национальный комитет признал его виновным в измене, — начала Тереза, будто чтобы оправдать то, что за этим последовало. — Кажется, полгорода хотело оказаться на площади Согласия в тот роковой миг. Разумеется, я приехала пораньше, но стояла в стороне. Мне хотелось увидеть, как он умрет, мсье Заилль, но претил сам лай людских толп. Там были тысячи человек и найти хорошее место было непросто. В конце концов, на площадь въехал возок.

Том воздел брови и посмотрел на нее — это слово ему было незнакомо.

— Деревянная тележка, — объяснила она. — Граждане считают, что простота повозки дает понять, будто изменники умирают как граждане Франции, а не как богатые бездельники. Я отчетливо помню их: молодая женщина с длинными, грязными волосами. Она не понимала, что происходит и, кажется, ей было все равно — должно быть, ее душа уже умерла. Позади нее — мальчик–подросток, он бился в конвульсиях, боясь даже поднять взгляд, увидеть орудие его гибели, как и средних лет мужчина за ним, от страха кричавший и кричавший без устали. Он показывал на гильотину и трясся от ужаса, а стражи крепко держали его, чтобы он не спрыгнул в толпу и не сбежал, хотя его бы растерзали на части, если бы мы поняли, что упустим самого большого предателя из них. Вот тогда я увидела его — в темных брюках и белой рубашке, распахнутой на шее. Короля Франции, Людовика XVI.

Я посмотрел на Тома. Он не отводил взгляда от Терезы, и выражение его лица, восторг, вызванный ее рассказом, его почти эротическое возбуждение обеспокоили меня. Но, должен признаться, я и сам желал, чтобы она продолжила, — эта смертельная драма захватила нас обоих. Продолжение не разочаровало.

— Мои глаза были прикованы к его лицу. Он был очень бледен, белее своей рубашки, и казался совершенно опустошенным, точно всю свою жизнь стремился предотвратить этот миг и теперь, когда тот настал, у него уже не осталось сил бороться. Когда возок остановился перед ступеньками, шесть человек в масках, охранявшие машину, вышли вперед и грубо схватили за плечи молодую женщину, резко рванули на ней платье, так что оно порвалось, обнажив полные бледные груди, и толпа завопила от восторга при виде ее наготы. Эти люди… они настоящие балаганщики, артисты в своем роде. Самый здоровый на пару секунд приник головой к ее груди, затем повернулся к нам и осклабился. Девушку повели на эшафот — двигалась она механически, ей быстро срезали волосы и поместили голову в машину. Деревянный полукруг, удерживающий голову, опустился, и в этот миг она вдруг вернулась к жизни, схватилась руками за доски, точно пытаясь подняться, не осознавая, что она уже в ловушке. Через секунду все было кончено — лезвие со свистом опустилось и отсекло ее голову быстрым четким движением, а тело ее судорожно дернулось, прежде чем упасть вниз, на помост, откуда его поспешно убрали.

— Тереза! — выдохнул Том и больше не сказал ничего — ему просто хотелось выкрикнуть ее имя, словно в момент страсти.

— Один из палачей вышел вперед и показал ее голову толпе. Мы все завопили. Вязальщицы[61], стоявшие впереди, удовлетворенно продолжали вязать. Мы ждали главного аттракциона, — с улыбкой продолжала Тереза. — Перед этим, однако, смерть ожидала мальчика. Прежде чем опустить голову на плаху, он жалко стоял перед толпой, глядя на нас, взывая о помощи, лицо у него было залито слезами, он уже не мог больше плакать. В отличие от девушки, он точно понимал, что происходит, и это приводило его в ужас. Ему было не больше пятнадцати, по штанам расплывалось мокрое пятно, он описался, тонкий материал унизительно прилип к его ноге. Он вырывался, когда его поместили на гильотину, но был слишком слаб, чтобы справиться с этими людьми, и через минуту его жизнь тоже оборвалась.

— И в чем же была его вина? — с раздражением спросил я. — Этого мальчика. Кого он предал?

Тереза уставилась на меня, ее губы изогнулись в легкой усмешке. Она не ответила на вопрос. Близилась кульминация. Вопреки своей воле, я хотел, чтобы девушка продолжила.

— И вдруг, — сказала она, — толпа затихла: по ступенькам поднимался король. Он озирался, в его лице мешались стоицизм и жуткий страх. Он открыл рот, чтобы заговорить, но слова не шли, и он быстро, нервно направился к гильотине. Признаюсь, я ощутила ужас, витавший в воздухе: никто не знал точно, что же может случиться в тот миг, когда голова его падет с плеч, — не наступит ли после этого конец света? На эшафоте возникло некое замешательство, поскольку никто из палачей не желал опускать голову короля на плаху, но в итоге один выступил вперед, и механизм обрушился в третий раз. Король из последних сил пытался посмотреть на нас — я увидела, как его голова слегка приподнялась, и в глазах блеснул свет. Он заговорил в последний раз: «Я умираю невинным, и прощаю своих врагов! — выкрикнул он, видимо, надеясь, что эта банальность может чем–то помочь ему. — Я хочу, чтобы моя кровь…» Лезвие опустилось, голова упала в корзину, тело свела судорога, толпа завыла, вокруг меня все кричали. Он был мертв.

Воцарилась тишина. Лицо Тома в свете огня лоснилось от пота, Тереза слегка вздрогнула, откинувшись на спинку кресла, и отпила из бокала. Я переводил взгляд с племянника на нее, размышляя, можно ли что–то заметить об этой истории. Я мог сказать только одно.

— А вы, Тереза, — спросил я. — Каково было вам? Глядя, как умирают эти люди. Невинная женщина, мальчик, король. Что вы чувствовали в тот момент?

Бокал с вином замер у ее губ, отбрасывая красные блики на лицо, и мне показалось, что это очень соответствует ситуации. Спокойным глубоким голосом, глядя куда–то в сторону, она произнесла одно–единственное слово:

— Отмщение.

Мы задержались в Париже дольше, чем я рассчитывал. Влияние Терезы на Тома усилилось настолько, что его революционный пыл едва ли не превосходил ее собственный. Хотя меня радовало, что он уже не тот бездельник, каким был несколько месяцев назад, меня тревожило, на чем сосредоточилась его энергия. Я путешествовал, выезжал из страны и возвращался обратно, намереваясь, если потребуется, порвать все связи с моим племянником и вернуться домой, но обнаружил, что неспособен на это, ибо он всецело полагался на меня. Я провел какое–то время на юге, где атмосфера была почти столь же напряженной, как и в столице, а затем отправился на несколько недель в Альпы, где царил мир и белизна снега даровала желанное успокоение после навязчивого триколора красно–бело–синего Парижа. К тому времени, когда я вернулся в столицу в конце 1793 года, Том стал законченным революционером.