Когда в АК-47 узнали, что Мануэль приходится правнуком Аристидесу Арриготии, шефу полиции, виновному в расстреле националистов в Вербное воскресенье, и что он сын Кинтина Мендисабаля, миллионера, хозяина фирмы «Импортные деликатесы», они потребовали, чтобы он внес в общее дело значительный денежный вклад. В конце концов, семья Мендисабаль нажилась, как никакая другая, и завладела столькими богатствами, как никто на Острове. О доме на берегу лагуны в Лас-Минасе ходили легенды. Все только и говорили о террасе, выложенной мозаикой из золота в 24 карата, где танцевали и веселились до утра и где слуги спали в подвале. Мануэля растили на кремах и взбитых сливках, его плоть и кровь, даже его мысли – это продукт немилосердной эксплуатации бедняков. И его долг – внести щедрый вклад в общее дело. Мануэль говорил им, что денег у него нет, что он поссорился с отцом и тот выгнал его из дома, но ему не верили. Он чувствовал себя виноватым и попытался собрать кое-какую наличность. Продал спиннинг, видеокамеру «Кэнон», коллекцию марок и даже синюю «веспу» и отдал все деньги товарищам, но они только посмеялись над ним и сказали, что этого недостаточно.

Тогда же члены группы АК-47 велели ему, чтобы он привел на занятия по повышению квалификации младшего брата. Если тот не может оказать экономическую поддержку, то по крайней мере может вступить в организацию и стать одним из них. Они слышали, что Вилли очень способный: надо подумать, чем он сможет им помочь. Мануэль через Перлу послал Вилли записку, чтобы тот пришел в дом Альвильды. Вилли откликнулся тотчас же: он был так рад увидеться с братом! Теперь они уже вместе ходили на собрания группы.

Вилли, Кораль и Мануэль садились на пол и читали «Красную книгу» Мао Цзэдуна. Мануэль относился к этому очень серьезно, даже слишком серьезно, по мнению Вилли. Члены группы АК-47 никогда не слушали музыку и почти не разговаривали между собой. Они никогда не смеялись; всегда ходили, сурово нахмурив брови. Вилли заметил, что, когда Мануэль читал вслух книгу Мао, у него дрожал голос и он опускал голову, будто молился. Но Вилли был на все готов, лишь бы оставаться рядом с братом, так что он никогда не делал замечаний. В конце концов, и он был согласен с тем, что на Острове царит социальная несправедливость.

Вилли выучивал все с неимоверной быстротой. Скоро он мог цитировать все тексты слева направо и справа налево, и в «Эль Мачете» ему стали давать задания. По вечерам он писал рецензии на книги и статьи, в которых изобличалось социальное зло. Однажды лидер АК-47 пригласил его для личного разговора. Он спросил Вилли, не хочет ли он работать у них постоянно, отдавая этому все свое время, – для рекламной кампании требуется художник.

– До референдума остался месяц, нам пригодится любая помощь, – сказал ему лидер. – Мы не можем платить тебе за работу, но ты заработаешь себе политический капитал на будущее. Когда-нибудь мы вернем тебе все с лихвой – тогда, когда уничтожим предателей, стоящих у власти.

Вилли предложение не принял. Если работать на них, тогда надо бросать занятия рисованием, что было для него невозможно. В то время он делал несколько серьезных работ, и ему хотелось закончить их до возвращения в Институт Пратта после каникул.

Руководству АК-47 не понравился отказ Вилли. На ближайшем собрании его публично заклеймили позором. Его картины слишком эгоцентричны, они говорят о разлагающем влиянии привычки к наслаждениям. А где политическое содержание его произведений? Стыдно посвящать себя рисованию абстрактных фигур, каких-то нелепых разноцветных ромбов, когда страна тонет в коррупции и ей так необходимы художники, способные ее разоблачить.

Вилли сидел на полу, и ему было стыдно. Он ждал, что Мануэль заставит замолчать этих говорунов, но тот не произнес ни слова. Он сидел, сурово глядя в одну точку, будто тоже осуждал младшего брата. Вилли рассердился и ушел с собрания, хлопнув дверью. Он вернулся в дом на берегу лагуны на яхте «Бостон Валер» в одиночестве. Он в последний раз присутствовал на собрании АК-47 и в последний раз пытался наладить отношения с Мануэлем.

У Кинтина опять пропал сон. Часто он всю ночь напролет бродил по дому в темноте. А если я вставала, шла за ним и пыталась убедить лечь в постель, он злился. Иногда я следила за ним тайком, прячась за мебелью, и слышала, как он молится святым, изображенным на картинах. Однажды ночью я увидела, как он встал на колени перед распятым «Святым Андреем» и услышала его слова: «Все мы окажемся на кресте, но я никогда не думал, что со мной это произойдет так скоро. Чтобы мой сын мог носить с достоинством наше имя, я убивал себя на работе, и все оказалось напрасно».

Он только что узнал, что Мануэль оставил работу – перестал появляться в магазинах. Петра сказала нам, что он больше не живет и в доме Альвильды. Частный детектив Кинтина доложил, что члены АК-47 велели ему готовить для них еду и даже убирать хижину, где они скрывались. Получалось, что Мануэль превратился в добровольного заложника. Но что больше всего угнетало Кинтина – это то, что в «Испанском казино», в спортивном клубе Аламареса, во всех приличных домах Сан-Хуана только и разговоров было о том, что наш сын перешел к независимым.

Меня это не слишком беспокоило. Мануэлю был двадцать один год, и он имел право жить так, как ему хочется. Но его молчание было для меня как нож в сердце. Ни одного слова, ни одного звонка больше чем за три месяца. Мы могли умереть, а он бы даже и не узнал об этом. «Если любишь своего сына, не удерживай его дома – пусть летит из гнезда, – услышала я однажды слова Петры. – Это не значит, что ты его потеряла. В день, когда ты меньше всего ждешь, он снова появится здесь».

– АК-47 – опасная организация, – сказал нам частный детектив. – Полиция уже давно охотится за ними. Они наверняка устроят какой-нибудь криминал и исчезнут, а отдуваться придется Мануэлю.

Через несколько дней мы получили анонимку: или мы оставим Мануэля в покое, или, как говорится, должны будем пенять на себя.

Кинтин разозлился и велел усилить слежку за Мануэлем. К детективу присоединились несколько полицейских агентов и повсюду следовали за Мануэлем. Благодаря его деду, полковнику Арриготии, память о котором вызывала неизменное уважение, у Кинтина еще оставалось несколько друзей среди военных.

Его беспокоила обстановка в «Импортных деликатесах». Он боялся, что если с ним что-нибудь произойдет, то фирма, наш дом и коллекция картин – все, что у него есть, – попадут в руки террористической организации, которая завладела волей нашего сына. В день, когда мы получили анонимку, как раз перед уходом на работу, Кинтин сказал мне, что собирается составить новое завещание. Он хотел отдать все свое имущество в распоряжение фонда, который будет управлять им до тех пор, пока к Мануэлю не вернется рассудок. Если же рассудок так и не вернется, фонд будет распоряжаться имуществом Кинтина и в будущем и может иметь хороший доход от коллекции картин.

– А что будет с Вилли? Ведь он ни в чем не виноват. Разве справедливо лишать его наследства? Почему он должен платить за безумства Мануэля?

Но Кинтин упорствовал.

– Я не могу оставить все состояние Вилли, а Мануэлю ничего. Кроме того, я никогда не был уверен в том, что Вилли – мой ребенок.

В тот же день, когда Кинтин ушел в офис «Импортных деликатесов», ко мне в комнату поднялась Эулодия и сказала, что меня хочет видеть Петра. Она ждала меня в общей комнате нижнего этажа; Брамбон, Эулодия и обе ее правнучки тоже были здесь.

– Я хочу, чтобы ты предупредила кое о чем своего мужа, Исабель, – сухо сказала Петра. – Из-за его высокомерия Мануэль ушел из дома, а сейчас он забыл, что семья Авилес позволила ему усыновить Вилли. Но Вилли принадлежит нам. Если Кинтин лишит его наследства, мы скажем Вилли, кто его отец, и тогда Кинтин потеряет обоих сыновей, потому что Вилли решит, что отец стыдится его.