Профессор Керенски чрезвычайно внимательно относился к тому, как он одет. Он старался, чтобы мы всегда помнили о его русском происхождении и потому еще больше ценили его балетное мастерство. На занятиях он всегда был в красной блузе и безупречных черных брюках. Блуза была с высоким воротником и поясом, который завязывался на талии. У него были золотистые волосы, и он стригся под «пажа» – прическа, которая закрывала уши, делая его белокурую голову похожей на купол маленькой базилики. Его внешность русского князя сводила учениц с ума, особенно новеньких, но он этим не злоупотреблял. Он очень серьезно относился к своему делу, был почтительным и осторожным. Во время занятий стоял у зеркала и, когда мы исполняли то или иное па, тросточкой отбивал такт по паркету. Он никогда не подходил к ученицам близко, всегда держал дистанцию. Когда он танцевал какую-нибудь сцену из «Корсара» или из «Полуденного фавна», например, мы сидели на полу, в трех метрах от него, и смотрели на него с восхищением, боясь дышать. Профессор Керенски никогда не танцевал ни с одной из нас. Когда нужно было показать какое-то новое движение, он всегда делал это перед всем классом.
Тамара была очень красивая женщина, но уже начинавшая полнеть. Она носила трико и длинную газовую юбку, что скрывала раздавшиеся бедра. Она любила танцевать по вечерам одна, до прихода учениц. Обычно я приходила раньше всех, и мне страшно нравилось подглядывать за ней, спрятавшись за портьеру. Когда она начинала танцевать, я забывала о ее полноте, – такой грации были полны все ее движения!
Тамара не принимала никакого участия в занятиях с «продвинутыми» ученицами, она занималась только с начинающими или с девочками второго уровня. Она учила девочек девяти-десяти лет, как вырабатывать правильную осанку – выпрямлять плечи и втягивать живот, – а тем, кому было двенадцать, – как ходить на высоких каблуках, потому что им скоро предстояло дебютировать на Представительском балу, который ежегодно проходил в Понсе в «Кантри-клубе».
Однажды я осталась передохнуть после занятий в доме Керенски и видела, как Тамара вышла из ванной комнаты (Керенски переделали каретный сарай, который примыкал к дому, в жилое помещение; там были гостиная, спальня, ванная и современная кухня). Тамара была голая, и я поразилась, как она хороша; я подумала об «Одалиске» Энгра – репродукция этой картины висела в нашем доме на улице Зари. Тамара стояла ко мне спиной и не видела меня; но, когда повернулась к зеркалу и стала вытирать полотенцем лицо, я заметила, что она грустная. У нее и во время уроков бывало такое же отсутствующее выражение лица – будто ей хочется все бросить и убежать отсюда куда-нибудь далеко. Я подумала: может, ей надоела работа – обучать целую толпу Девчонок, которые ее в грош не ставят, – и не стала ее обвинять.
Профессор Керенски, напротив, как будто излучал энергию. Иногда он снимал красную шелковую блузу и показывал нам особенно трудные па, оставшись в черных брюках и белой футболке. Однажды я заметила, что его грудь покрыта густыми волосами цвета меди, и это так отличалось от его белокурой шевелюры, всегда заботливо уложенной. Но более всего мое внимание привлек запах увядшей герани, который исходил у него из подмышек всякий раз, когда он поднимал руки, чтобы показать нам очередное движение.
Моей лучшей подругой в Балетной школе была Эстефания Вольмер, дочь хозяина «Эль-Кометы», самой большой плавильни в Понсе. Дон Артуро Вольмер происходил из семьи среднего класса, но женился на Марго Ринсер, дочери хозяина завода по перегонке рома «Бокал золота». Отец Марго купил им «Эль-Комету» в виде свадебного подарка, и Артуро сделал все возможное, чтобы предприятие стало процветающим, но ему не везло. В нем не было жилки коммерсанта; ему быстро надоело продавать «медные бирюльки», как он называл лестницы, ведра и алюминиевые котлы, которые пользовались наибольшим спросом, и его доходы были невысоки; едва хватало, чтобы не заявлять о банкротстве. Отец Марго, чтобы дочь могла позволить себе все, к чему она привыкла, вынужден был выдавать им месячное содержание.
Марго считалась красавицей, но вскоре после замужества у нее появилась злокачественная опухоль на ноге, и ногу ампутировали. Дон Артуро так никогда и не оправился от этой трагедии. Он жил только заботами о Марго и ни за что не хотел отдавать ее в руки сиделок. Он неотлучно находился при ней, толкая впереди себя инвалидное кресло, и был настолько погружен в несчастье, постигшее жену, что почти не вспоминал о существовании Эстефании.
Когда Марго забеременела Эстефанией, она уже была в инвалидном кресле и, после того как девочка родилась, не испытывала к ней ни малейших чувств. Будучи единственной дочерью, Марго привыкла находиться в центре внимания семьи, а когда превратилась в инвалида, ее сосредоточенность на себе стала еще заметнее. Если Эстефания входила к ней в комнату, она всегда будто бы чуть удивлялась, словно забыв, что у нее есть дочь.
Эстефанией занимались няньки, и потому она выросла немного диковатой и не имела никаких представлений о дисциплине. Она была куда более непослушная, чем я. Каждый день на завтрак ела шоколадное печенье, запивая его кока-колой; она в жизни не пробовала каши с кусочками зеленых бананов, которую готовила мне Баби по утрам. Когда ей исполнилось четырнадцать, она перестала носить нижнее белье, и, когда шла по улице, ее груди под блузкой колыхались из стороны в сторону, будто две рыбины. В пятнадцать она стала ходить одна куда ей вздумается. Она никогда не появлялась на вечеринках в сопровождении кого-то из взрослых и была единственной девочкой в Понсе, которая отваживалась вечером ходить в кино с приятелем. Я восхищалась ее смелостью; ее все порицали, но она не обращала ни на кого внимания, ей все было, как говорится, до лампочки. Она была замечательно красивая, с кожей белой как молоко, длинной лебединой шеей и густыми вьющимися волосами, которые были похожи на огненные заросли.
Эстефания была старше меня на два года. Я познакомилась с ней в лицее, когда мы оказались в одной волейбольной команде. Училась она не особенно хорошо; ей больше нравилось общаться с людьми, чем читать книги. Малыши ее обожали, и на переменах она с удовольствием возилась с ними, придумывая разные игры и участвуя в них так азартно, будто сама была маленькой девочкой. Нрава она была веселого, всегда готовая улыбнуться и пошутить, как будто жизнь ее была сплошной беспроигрышной лотереей. Ей нравилось шокировать окружающих манерой одеваться, и порой я ей в этом подражала. Мы надевали спортивные трусы в красный горошек и обтягивающие полупрозрачные футболки и разъезжали в таком виде по городу на велосипедах, чтобы все нас видели. Мне нравилось все это, потому что мне хотелось быть с Эстефанией, – я знала, что она, как и я, несчастлива.
Помню, когда Эстефании исполнилось шестнадцать, родители подарили ей на день рождения красный «форд» с откидным верхом, что, без сомнения, было большой глупостью. Большой, но не последней, так что я даже не удивилась, когда увидела, как Эстефания подъезжает к дверям школы на авто пылающего цвета. Оказывается, родители рассчитали шофера, как она мне сказала, потому что он был непрерывно пьян, и подарили ей «форд», полагая, что, если дочь станет ездить в школу на машине, она будет в большей безопасности – они жили за городом.
Начиная с этого дня Эстефания повсюду появлялась на «форде», и ее пылающая шевелюра прекрасно сочеталась с красным цветом машины; по вечерам она ездила в кино, в приморские бары «Гуэвита-дель-пирата» и «Плейс», где знакомилась с американскими солдатами и потом танцевала с ними на пляже. Злые языки поносили ее «на все корки», но я знала, что Эстефания не способна сделать ничего дурного.
Когда Эстефания тоже стала ходить в Балетную школу, я страшно обрадовалась. Она восхищалась профессором Керенски больше, чем остальные девочки, и этого не скрывала, – мы поверяли друг другу все наши тайны. Мы не были влюблены в него, несмотря на то что он был так хорош собой! Мы восхищались его необыкновенными качествами танцовщика, той легкостью, с какой он взлетал, например исполняя восемь антраша в сюите «Дон Кихот», или тому, как его волшебные ноги проделывали в воздухе сорок фуэте, когда он танцевал сольную партию в «Лебедином озере».
