Закусив на аэродроме, наш пассажир, как и сопровождающие его лица, надел летный меховой комбинезон, унты, шлем, в общем, все, что положено для полета, и решительно влез в самолет. Здесь был проведен инструктаж по пользованию кислородными приборами и по другим необходимым техническим вопросам, который давал гарантию нормальной жизнедеятельности пассажиров, конечно, при соответствующем наблюдении за ними со стороны членов экипажа.
Распрощавшись и приняв пожелания счастливого пути, экипаж и пассажиры разместились в самолете. Были запущены моторы, и через несколько минут самолет растаял в вечерних сумерках, держа курс на запад. Полет подробно описан штурманом этого корабля Героем Советского Союза подполковником А. П. Штепенко, поэтому касаться его здесь не буду. Скажу только, что В. М. Молотов долетел до Лондона благополучно и, пробыв там около недели, отправился в Америку. В Вашингтоне наши посланцы пробыли дней пять, затем вернулись в Лондон и 12 июня произвели посадку на аэродроме в районе Москвы, успешно завершив свою миссию.
Однако собственно полет в Америку, хотя и был весьма сложен, все же являлся лишь средством сообщения, а вернее, средством доставки наших товарищей по указанным выше адресам, и вряд ли было бы интересно на этом полете останавливаться, если одновременно не рассказать, зачем же В. М. Молотов летал в Лондон и Вашингтон.
Задачи, которые нужно было решить в переговорах с Черчиллем и Рузвельтом, были трудными. Главным был вопрос об открытии второго фронта в Европе против гитлеровской Германии в 1942 году.
Первые беседы с Черчиллем успеха не имели, английский премьер и слушать не хотел об открытии второго фронта в Европе.
Еще одним важным пунктом, который нужно было решить во время встречи с Черчиллем, был вопрос о заключении договора между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе, о сотрудничестве и взаимной помощи после войны, а также о незаключении какой-либо стороной перемирия с Германией. Этот вопрос встретил положительное отношение и был решен.
После подписания договора В. М. Молотов отправился с сопровождающими его лицами из Великобритании в Вашингтон. Первый и главный вопрос, который был поставлен советским наркомом иностранных дел перед президентом США, также был вопрос об открытии второго фронта в Европе в 1942 году. Здесь наша миссия встретила большее понимание.
Встреча Молотова с Рузвельтом была не случайна. Дело в том, что в 1942 году в связи с успехами Красной Армии на фронтах Отечественной войны взгляды Черчилля на помощь и совместные действия с Советским Союзом изменились, а у Рузвельта они оставались прежними, то есть он в принципе был за открытие второго фронта в Европе. [191]
Хотя Рузвельт весьма осторожно относился к плану форсирования Ла-Манша и больше склонялся к высадке союзнических войск в Северной Африке, он все же достаточно твердо стоял на позициях открытия второго фронта в Европе. Не однажды в связи с этим у Рузвельта возникало желание лично встретиться со Сталиным для обсуждения создавшегося положения. Однако обстановка на фронтах не давала возможности для этой встречи. В апреле 1942 года Рузвельт прислал Сталину телеграмму, в которой, в частности, писал:
«К несчастью, географическое расстояние делает нашу встречу практически невозможной в настоящее время. Такая встреча, дающая возможность личной беседы, была бы чрезвычайно полезна для ведения войны против гитлеризма… Но пока что я считаю крайне важным с военной и других точек зрения иметь что-то максимально приближающееся к обмену мнениями.
Я имею в виду весьма важное военное предложение, связанное с использованием наших вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем западном фронте. Этой цели я придаю огромное значение.
Поэтому я хотел бы, чтобы Вы обдумали вопрос о возможности направить в самое ближайшее время в Вашингтон г-на Молотова.
Я предлагаю такую процедуру… потому, что мне нужен Ваш совет, прежде чем мы примем окончательное решение о стратегическом направлении нашей совместной военной акции…»
В начале мая Рузвельт опять прислал телеграмму Сталину, где он снова говорил, что ожидает встречи с Молотовым.
Как известно, из-за происшествия с нашим экипажем в Англии вылет в Америку был задержан. В десятых числах мая Сталин послал ответ Рузвельту, где сообщал, в частности, о том, что поездка В. М. Молотова в США и в Англию состоится с отсрочкой на несколько дней ввиду изменчивой погоды. В том же послании выражалось пожелание, чтобы полет Молотова был осуществлен без какой-либо огласки до его возвращения в Москву.
В соответствии со всеми этими переговорами и состоялся полет нашего наркома в Лондон и Вашингтон.
Встретившись с Рузвельтом, Молотов прямо поставил вопрос об открытии второго фронта в Европе, который мог бы оттянуть с советско-германского фронта хотя бы сорок немецких дивизий. [192]
Предложения советской стороны встретили со стороны Рузвельта понимание и согласие. Тогда же было составлено и подписано советско-американское коммюнике, содержавшее соображения о неотложных задачах создания второго фронта в Европе в 1942 году. Кроме того, были решены другие вопросы, в частности, о поставках нам по ленд-лизу как военных, так и других материалов, необходимых для ведения войны.
Вернувшись в Лондон, Молотов возобновил переговоры с Черчиллем об открытии второго фронта. Получив снова отказ, нарком сообщил ему о коммюнике, уже подписанном Рузвельтом.
Разумеется, Черчилль не мог допустить, чтобы коммюнике об открытии второго фронта вышло без его участия! В конце концов он придумал такой ход: коммюнике, в которое был включен вопрос о создании второго фронта в Европе в 1942 году, подписал, но тут же вручил советской стороне закрытое письмо, содержавшее такое число оговорок и поправок к коммюнике, которое фактически сводило его на нет.
Политически Черчилль ничего не выиграл, а лишь проиграл.
Три важных документа, подписанные в Вашингтоне и Лондоне, которые нарком иностранных дел привез в Москву, оказали положительное влияние на ход войны, сторицей окупили все перипетии и опасности, связанные с полетом. Договор с Англией был утвержден специально созванной сессией Верховного Совета СССР.
Надо сказать, что, ко всем прочим сложностям этого полета, возвращавшийся самолет в районе Калинина был атакован своим истребителем, принявшим наш самолет за вражеский. Очередью был сбит радиокомпас и в нескольких местах пробит самолет. К счастью, пострадавших не оказалось. Попытка найти исполнителя атаки, выражаясь военным языком, успеха не имела.
Апрельская и майская распутица не стала камнем преткновения для боевой работы АДД. Части были сосредоточены на аэродромах, где имелись взлетно-посадочные полосы, и хотя было тесновато, но все мирились с временными неудобствами, зная, насколько велика потребность в нашей авиации. За апрель и май мы сделали 2781 боевой вылет, доставили и сбросили своим войскам на западном и северо-западном направлениях более 600 тонн различного груза, из которых более 300 тонн составляли боеприпасы и более 200 тонн — продовольствие. Кроме того, с наших самолетов было десантировано и высажено около тысячи командиров и бойцов.
Задачи, которые мы получали, часто менялись по направлениям. Сегодня, скажем, мы действовали в интересах Ленинградского фронта, а завтра могла быть поставлена задача действовать с максимальным напряжением в интересах Закавказского фронта. [193] Без маневра, переброски частей и соединений на аэродромы нужного направления выполнить подобные задачи было нельзя, а на перебазирования уходило много времени. Пришлось задуматься над тем, как расположить наши части и соединения, чтобы их можно было максимально выгоднее использовать на любом направлении и любом участке наших фронтов, не тратя на перебазирование время, столь ценное на войне. Над этой проблемой пришлось потрудиться довольно серьезно, но у нас были хорошо сколоченные отделы и служба управления АДД, возглавляемые начальником оперативного отдела полковником Хмелевским и главным штурманом подполковником Петуховым. Эти отделы справились с поставленной задачей, и в июне наша авиация расположилась так, что мы уже могли практически почти всеми частями АДД, как мы тогда говорили, «доставать» противника почти на любом участке советско-германского фронта.
