Впервые за последние годы Сталин напомнил о примере наших предков — великих русских полководцев — и тут же провозгласил:

В суровый час Сталин не просто поднял в народе чувство патриотизма, он связал это чувство с именем Ленина. И появился новый прилив энергии, новые силы, еще более окрепла вера в наше правое дело, за которое человеку не страшно пойти на смерть…

Вскоре после праздника 24-й годовщины Октября, после памятного парада, у командующего ВВС вдруг начала работать комиссия, на которую вызвали и меня. Среди других я встретил здесь Л. А. Горбацевича — начальника Управления дальнебомбардировочной авиации ВВС, генералов И. Т. Спирина[53], А. В. Белякова[54], Владимира Коккинаки[55]. Мне предложили доложить о составе дивизии, о количестве полков, о командирах, дать им характеристики. Будучи вызван вторично, я попал на обсуждение, что должны делать полки, какие выполнять задания. Жигарев потребовал справку, кто из командиров соответствует своей должности и кто не соответствует, кого оставить на месте, кого убрать. Я доложил, что весь командный состав дивизии на месте, в том числе командиры полков.

— И с дивизией разберемся, — многозначительно сказал Жигарев. — Если вопросов нет, командиров полков можно утвердить. [98]

Вопросов не последовало. Я был отпущен. Звонков из Ставки в течение двух дней не было. Дивизия продолжала свою боевую работу по имеющимся заданиям.

Потом неожиданно позвонил А. И. Шахурин, поинтересовался, «как идет жизнь», спросил, какие у меня отношения с Жигаревым. Я ответил, что живем и работаем потихоньку, как говорят, слава Богу. Что касается отношений с Жигаревым, то он командующий, а я командир дивизии — вот и все.

Вскоре позвонил Верховный Главнокомандующий. Спросил, как дела. Я доложил о ходе выполнения поставленных им задач.

— Ну, что собираетесь делать дальше?

— Дальше думаю сдавать дивизию и жду преемника, товарищ Сталин.

По длительному молчанию я понял, что он такого ответа не ждал и мог принять это за дерзость.

— Вы можете сейчас приехать? — как обычно спокойным голосом спросил Сталин.

— Могу, товарищ Сталин, — ответил я.

— Ну, что у вас там случилось? — спросил Сталин, когда я к нему явился. В кабинете также находился Г. М. Маленков.

Кратко доложил суть дела. Решалась, как я понял, судьба нашей дивизии. Что с ней собирались делать? На комиссии со мной разговаривали как с человеком, который уже не имеет к ней прямого отношения.

— …Поэтому я и ответил вам, товарищ Сталин, что собираюсь сдавать дивизию.

— Вот оно что!

В его тоне было то ли удивление, то ли ответ на свои же мысли. Пройдясь немного, Сталин круто повернулся.

— С этим пора кончать. Вместе с Маленковым подготовьте документ о подчинении вашей дивизии непосредственно Ставке и об изъятии ее из ВВС. Что нужно, дайте мне на подпись. Впредь все вопросы будете решать здесь. Скажите об этом Жигареву.

Получив дополнительные задачи, я был отпущен. Так решилась последующая судьба дальних бомбардировщиков. Жигареву я не звонил, от него звонки также прекратились. Я понял, что он обо всем поставлен в известность. Что думал он делать с дивизией, какие имел планы, для меня так и осталось неизвестным.

В документе, подготовленном нами с Маленковым и подписанном Сталиным, между прочим, были и любопытные пункты. Например, командиру дивизии предоставлялись права по назначению и перемещению личного состава до заместителя командира полка и присвоению воинских званий до майора. Андрей Васильевич Хрулев[56], начальник тыла Красной Армии, принял дивизию на все виды снабжения. Так, 81-я АД постановлением Государственного Комитета Обороны от 30 ноября 1941 года, а затем приказом наркома обороны была преобразована в 3-ю авиационную дивизию дальнего действия, с непосредственным подчинением Ставке Верховного Главнокомандования, а руководить ею стал лично Сталин. Не знаю, сохранились ли приказы по присвоению званий от майора и выше и приказы по перемещению в дивизии, но несколько таких приказов мной докладывались и Верховным подписывались. В дальнейшем Сталин проявлял все больший и больший интерес к Авиации дальнего действия.

Г. М. Маленков и далее, как говорят, «курировал» нас, и справедливости ради следует сказать, что получали мы от него большую помощь и поддержку. Я лично считаю, что это был у Сталина лучший помощник по военным делам и военной промышленности. Незаурядные организаторские способности, умение общаться с людьми и мобилизовать все их силы на выполнение поставленных задач выгодно отличали его от таких людей, как Берия. Между ними, казалось, не было ничего общего, даже мало-мальски сходного ни в подходе к решению вопросов, ни в личном поведении. Берия был грубым, заядлым матерщинником. От Маленкова я за всю войну не слышал грубого слова. Их характеры явно различались, и меня всегда удивляло — в чем заключалась дружба между этими людьми?..

В декабре боевая деятельность дивизии резко сократилась из-за плохих метеоусловий, а также по причине переформирования дивизии в 3-ю авиационную дивизию дальнего действия, изъятия ее из ВВС и подчинения непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования.

Дивизия все активнее переключалась на ночные боевые действия одиночными экипажами. Все больше и больше экипажей выделялось в число охотников за поездами, для внезапных атак аэродромов, для ударов по войскам и технике противника на дорогах и в оперативных тылах. Увеличивался боевой состав и парк самолетов. Дивизия получала новые задачи. Обеспечение связи и питания наших партизан, связи с временно оккупированными территориями Латвии, Литвы, Эстонии, а также с силами Сопротивления на территории Болгарии, Польши и других стран стало нашим повседневным делом. К тому же все время увеличивался объем «обычной» работы — налеты на глубокие тылы противника и боевые действия в интересах наших наземных войск.

Вскоре я получил приказ Сталина перевести штаб дивизии из Монино в Москву. [100]

— Слишком много времени уходит на ваши поездки к нам, — сказал Сталин.

Я стоял и ждал дальнейших указаний.

— Вам что-то не понятно? — спросил он.

— Все понятно, товарищ Сталин, — ответил я, — но для того чтобы перебраться в Москву, нужно место.

— Это верно, — покачав головой, сказал Сталин. Подошел к «вертушке», куда-то позвонил: — К вам сейчас приедет Голованов, вы его знаете? Ну вот и хорошо. Разместите его в Москве. — И обращаясь ко мне: — Вы знаете Хрулева?

Я утвердительно кивнул.

— Идите к нему, он вас устроит.

Выйдя от Сталина и уточнив, где находится штаб Андрея Васильевича, отправился к нему. Я знал его только по телефонным звонкам и никогда не видел. Войдя в кабинет, увидел очень подвижного, энергичного человека, который с первых же слов располагал к себе. Считая, что нужно получить жилье в Москве лично мне, он спросил о составе моей семьи, но узнав, что нужно перевести весь штаб, вызвал двух товарищей, оделся и предложил ехать с ним.

Объехали мы множество всяких зданий. Наиболее подходило помещение Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского, расположенное непосредственно у Центрального аэродрома, что давало возможность быстро, оперативно связываться с частями дивизии, но оно было занято. Посетовав, я просил подыскать помещение ближе к аэродрому.

— Зачем искать? — сказал Андрей Васильевич. — Вам подходит помещение Академии?

— Конечно, — ответил я.

— Ну и переезжайте с Богом.

— А как скоро его освободят?

— Когда вы можете начать переезд?

— Хоть завтра.

— Ну и переезжайте. К завтрашнему дню здание будет свободно. «Вот это организация!» — подумал я.