В этот же день начались бомбардировки войск бывшего императора Гунхэчжи в мятежных провинциях Гуандун, Гуанси, Гуйчжоу, Сычуань, Хунань и Фуцзянь. Уже через неделю была развернута наземная операция. Эммануил считал всю Землю своей вотчиной, в этом была по крайней мере одна положительная черта — он не хотел ее портить.

Сопротивление бунтовщиков было не слишком ожесточенным. Или, возможно, мы больше верили в нашего Государя. В первых рядах армии сражались вооруженные юйвейбины, которые по поведению напоминали итальянских Детей Господа, превосходя всех если не храбростью, то жестокостью.

В середине мая мы вошли в Нанкин. Традиционно мятежная «южная столица» пала, и ее жители благоразумно вышли на улицы, чтобы приветствовать нового государя. Государь милостиво принимал подарки и поздравления. Охапки цветов ложились под гусеницы танков, Не думаю, чтобы это было проявлением любви, скорее конфуцианской «сыновней почтительности», утверждающей: «Кто у власти, тому и следует подчиняться», — или просто инстинкта самосохранения.

Гунхэчжи успел бежать из Нанкина в Шанхай. Мы последовали за ним. Через два дня мы вошли в Шанхай, но опять опоздали. Бывший император уплыл на военном корабле в Японию.

Прямо в порту, на набережной, Вэй Ши стоял на коленях перед Господом и просил прощения за то, что упустил Гунхэчжи. Был вечер. Солнце падало за город, превращая дома в черные силуэты с теплыми огоньками окон. Море погружалось в сумерки, но было еще жарко, несмотря на морской ветер.

— Ничего, он недолго протянет в христианской стране под властью иезуитов, — сказал Эммануил. — Я пошлю туда Лойолу. Можешь встать. Впредь будь порасторопнее. Я хочу видеть службу, а не пустую болтовню о сыновней любви и преданности.

Войска двинулись дальше на юг. Мы видели туманные горы — цепи, закрывавшие горизонт, как наложенные друг на друга силуэты, вырезанные из цветной бумаги: чем ближе, тем темнее. На склонах рос чайный куст, в долинах — влажные бамбуковые леса, а дальше, по склонам пологих холмов, как кривое зеркало, испещренное трещинами, или крылья гигантского насекомого, раскинулись бесконечные рисовые поля.

В Фуцзяни мы видели остатки сгоревшего буддийского монастыря. Это не было последствием бомбардировки. Монахи сожгли себя сами, чтобы не попасть под власть Эммануила. Это было скорее исключением, чем правилом: большинство монастырей признали его Майтрейей.

Господь едва взглянул на развалины.

— Мало кто мог спастись в эпоху будды прошлого Кашбы и в эпоху будды настоящего Шакьямуни. Но вот наступила эра Белого Солнца — эпоха будды Майтрейи, когда спасение легко и возможно для всех. Жаль, что есть те, кто отказывается от спасения. Ну что ж! Это их выбор.

Мы с Варфоломеем бродили по пепелищу во влажных вечерних сумерках.

Кони, в грусти по мне,

прямо к небу взывая, ржут.

Ветер, в грусти по мне,

скорбно листьями шелестит, —

продекламировал Варфоломей. С тех пор как Эммануил разрешил моему другу совершить сэппуку, я смотрел на него, как на неизлечимо больного, и старался быть тактичный и обходительным. Варфоломей же стал значительно молчаливее, и в его жестах, взгляде и словах появился какой-то тихий свет, словно отблеск иного мира.

— Что это за стихи? — спросил я.

— Тао Цянь, поэт IV-V веков, «Поминальная песня», — Варфоломей улыбнулся. — Да не смотри ты на меня так! Неужели ты думаешь, что живешь иначе? Все мы — приговоренные к смерти с отсрочкой исполнения приговора.

— Извини…

Совсем стемнело. В лесу раздались крики каких-то животных, высокие и отрывистые.

— Что это, Варфоломей?

— Думаю, обезьяны. Древние китайцы считали, что их крики навевают печаль.

Может быть, и печаль, но мне они показались зловещими.

— Наверное, мы их потревожили. — Варфоломей оглянулся на дорогу, где всего метрах в пятидесяти от обугленных стен монастыря двигалась бесконечная вереница танков и БМП, поднимая облака пыли, гулом тревожа лес, разрезая огнями спокойствие сумерек.

Централизованной власти на юге Китая больше не было. Остались удельные князьки, поддерживаемые наемной армией и ненавидящие друг друга не меньше, чем Господа. Наемники же кормились за счет местного населения, очевидно, не слишком довольного таким положением вещей. По-моему, в такой ситуации разумнее всего было просто ждать, но Эммануил торопился. Он повел войска в Гуйчжоу, а вторую половину армии под предводительством Филиппа отправил через Цзянси в Хунань. В Гуйчжоу армии должны были соединиться. Однако гуйчжоуский князек Чжан Бо оказал ожесточенное сопротивление, так что мы пересекли границу провинции только к концу мая. Здесь Эммануил встал лагерем в окрестностях Гуйяна.

Мы летели на вертолете над дорогой в город. Эммануил осматривал свои позиции. Я сидел рядом с ним, по другую сторону — Вэй Ши. Было раннее утро, и лес еще был окутан туманом. Вдоль дороги на одинаковом расстоянии друг от друга я заметил какие-то черные предметы, примерно в рост человека, словно там были выставлены посты или почетный караул. Люди не двигались. Если это были люди. С такой высоты невозможно было что-либо разобрать.

— Что это такое? — спросил я.

— Действительно интересно, — заметил Эммануил. — Снижайтесь.

— Тянь-цзы, я вам говорил об этом, — вмешался Вэй Ши. — Я выполнил ваш приказ.

Господь внимательно посмотрел на него, но решения не изменил. Вертолет приземлился прямо на дорогу. Впрочем, еще раньше я понял, что это за предметы. Вдоль дороги стояли бамбуковые клетки в форме усеченных пирамид, и в них были заключены люди — так, что голова осужденного оставалась над клеткой, а шея опиралась о перекладину, что сразу могло привести к удушению, однако под ноги несчастному было подложено несколько черепиц, которых он едва касался пальцами ног.

— Местный обычай, — проговорил Эммануил. — Черепицы постепенно уберут, и наступит смерть. Виселица по-китайски.

Мы прошли немного вперед. Между клетками изредка стали попадаться огромные бочки. Над крышками бочек тоже торчали головы осужденных.

— А это что, Вэй Ши? — поинтересовался Эммануил.

— Это называется «стоять в бочке». Работает почти так же, как бамбуковая клетка, только под ноги злодею насыпают негашеную известь и наливают в нее немного воды.

— А-а. А что ж так мало?

— Бочки труднее достать, Тянь-цзы, да и негашеную известь тоже. Так что только для офицеров.

— Сомнительная привилегия.

Я посмотрел в глаза одной из жертв. Страдальческие глаза, полные боли. Раздался приглушенный стон, скорее хрип. И я представил, как его ступни разъедает бурлящая известь. Что я мог сделать? Эммануил с Вэй Ши уходил дальше, вперед по дороге, спокойной прогулочной походкой. Туда же, насколько хватало глаз, до горизонта, тянулись бесконечные бамбуковые клетки с заключенными в них людьми.

Я бросился за Эммануилом.

— Господи, прекрати это!

— Это не я. Это юйвейбины.

— Ты дьявол! — крикнул я и испугался собственной смелости.

Эммануил усмехнулся.

— Зачем дьявол, если есть человек?

— Я только выполнял приказ, Тянь-цзы! — попытался оправдаться Вэй Ши.

— Я приказал только наказать бунтовщиков. Этого, — Эммануил кивнул в сторону клеток, — я не приказывал.

— Это наемники, Тянь-цзы, они посмели поднять против тебя оружие.

— Я понял.

Эммануил поднял руку, и я увидел, как ближайший к нам осужденный дернулся и затих. Потом следующий, за ним еще. И так в обоих направлениях, по обе стороны дороги, Волна смерти очень быстро катилась от одной клетки к другой. Наконец Господь опустил руку.

— Это все, что я могу для них сделать, Пьетрос, — жестко сказал он. — Они заслужили смерть, хотя, возможно, не такую, какую приготовил для них Вэй Ши. Кстати, — Эммануил обернулся к предводителю юйвейбинов, — сегодня вечером я устраиваю пир в честь нашей победы. Ты приглашен.