– Я иначе и не желаю, – отвечал молодой человек и протянул свою руку Перолио.

Тот сжал руку фламандца с такой силой, что Баренберг невольно вскрикнул от боли и левой рукой выхватил кинжал.

– Извините граф, – проговорил бандит, смеясь. – Я должен был доказать вам, что рука моя здорова и сильна. Только я не предполагал, что вы так нежны…

– Я тебе докажу, что и моя рука сильна, – закричал молодой человек. – Я заставляю тебя показать то, что ты скрываешь.

И с быстротой молнии он бросился через стол на правую руку Перолио и хотел сдернуть с нее перчатку, прикрепленную под рукавом. Бандит делал возможные усилия, чтобы освободить свою руку, которую зажал в кулаке, но Баренберг почти лег на стол и крепко держал руку в перчатке; другие гости помогали ему сорвать ее.

Бешенство Перолио не знало границ. Он был обезоружен, потому что в борьбе уронил кинжал. Баренберг расстегивал уже браслет, к которому прикреплена была перчатка. Тогда итальянец нагнулся сам над столом и схватил левой рукой за волосы того из молодых фламандцев, который был к нему ближе. Тот вскрикнул от неожиданной боли. Баренберг, удивленный, поднял голову и этой секунды было достаточно, чтобы Перолио мог освободить свою руку. И так как в другой его руке остался порядочный клок волос фламандца, то он бросил их в лицо графа, сказав с затаенной злобой:

– Все против одного! Хороши здесь дворяне.

И он сел на свое место, оправляя на себе одежду, которая пострадала во время борьбы.

– Мы не правы, – сказал ван Рюис, – и я нисколько не одобряю поведения моего племянника.

Старик посмотрел строго на графа Баренберга, но молодой человек не хотел отступиться от своей мысли, так он был разгорячен, и потому, не слушая дяди, закричал:

– Дайте место! Я не беру назад моего вызова. Перолио, бери твой меч.

– Нет, нет! – закричали гости. – Мы не допустим поединка во дворце бурграфа.

– Так пусть он покажет нам свою руку, – отвечал граф, горячась еще более. – Я не хочу проливать крови, но все мы требуем, чтобы он снял перчатку.

– Да, это справедливо! – закричали фламандцы. – Что за упрямство! Мы зашли слишком далеко, чтобы отказаться от нашего желания. Это было бы низко.

– Перолио, показывай руку, – загремел граф, – или мы употребим силу.

И сдвинувшись теснее, фламандцы опять подступили к начальнику Черной Шайки с намерением броситься на него.

Итальянец обвел глазами своих противников, и увидел, что борьба будет невозможна. С одним Баренбергом он готов был драться на смерть, но сопротивляться всем было бы безумием. Вдруг в голове его промелькнула отчаянная мысль.

– Благородные рыцари! – вскричал он иронически. – Вы так пьяны, что с вами невозможно рассуждать. Притом сила на вашей стороне и я не могу противиться целой толпе. Предлагаю вам единственное средство удовлетворить ваше любопытство.

– Наконец-то мы узнаем, – закричали молодые люди.

– Я поклялся, – продолжал Перолио, – что никто не увидит моей руки, пока я жив, или пока эта рука будет принадлежать моему телу. Стало быть, вы должны или убить меня, или отрубить мне руку, чтобы снять с нее перчатку.

И подозвав Ризо, который стоял у окна и со страхом смотрел эту сцену, Перолио приказал ему принести два острых топора.

Толпа молодых людей остановилась в недоумении, не зная, что предпринять, а Перолио осушил еще бокал, и когда Ризо принес топоры, он отвернул рукав с правой руки до локтя, дал знак Видалю, чтобы тот поставил перед ним табурет, на который положил руку как на плаху, и подав один топор Баренбергу, взял другой в левую руку и вскричал:

– Руби!

Все невольно вздрогнули, и ван Рюис сказал с негодованием:

– Разве мы мясники или палачи, чтобы резать и рубить?

– Ты верно принимаешь нас за Фрокаров, – заметил другой.

– Все вы трусы и подлецы, – вскричал Перолио, – и боитесь этой безоружной руки!

– Ах ты хвастун! – возразил Баренберг. – Стоит только кому-нибудь из нас замахнуться топором и ты, наверно, отдернешь свою руку.

– Попробуй, – отвечал итальянец, глядя на него презрительно, чтобы возбудить еще более его гнев.

– Твое фанфаронство не пугает меня, и я берусь доказать, что сам ты – подлый трус.

И граф размахнулся топором, как вдруг сзади него раздался грозный знакомый голос:

– Прочь топоры! Что это за странные игры на празднике. Вы забываете, господа, где вы!

И бурграф сам выхватил топор из рук Баренберга и отбросил его.

Ван Рюис объяснил бурграфу, что происходит, а Перолио вскричал:

– Вы все свидетели, что я не испугался, когда на мою руку занесли топор… стало быть, я выиграл пари, – деньги мои.

И он хотел уже придвинуть к себе груду золота, но Баренберг остановил его словами:

– А я, Перолио, разве я струсил? Я видел, что ты держал топор в левой руке и готов был поразить меня в голову в то время, как я дотронулся бы до твоей руки. И, несмотря на это, я отрубил бы твою проклятую руку. Стало быть никто из нас не выиграл. Пусть монсиньор хранит эти деньги до тех пор, пока один из нас заставит задрожать другого.

– Согласен! – отвечал Перолио. – Наше пари откладывается до завтрашнего дня. Я придумаю новое испытание, и клянусь, что останусь победителем.

Итальянец улыбнулся, потому что новая, дьявольская мысль пришла ему в голову.

– Будем лучше пить, – вскричал он. – Утопим в вине все ссоры.

Бурграф тоже взял бокал и сказал, поднимая его:

– Мессиры! Пью за ваше примирение.

Перолио, как искусный актер, умел скрывать свои чувства и быстро перенял тон, и потому как будто забыв недавние оскорбления, обратился очень любезно к окружающим:

– Мессиры! Мы должны отвечать на благородное желание нашего государя. Граф Баренберг, я пью за наше искреннее примирение.

Все гости выпили свои кубки, кроме Баренберга, который не мог так скоро успокоиться и не умел притворяться.

– Извините меня, герцог Монфор, – сказал он бурграфу почтительно, но твердо. – Между мной и начальником Черной Шайки примирение невозможно. Я презираю его, потому что считаю похитителем невесты Шафлера, и хочу отомстить за бедного оружейника. Обещаю вам только удерживаться от новой ссоры и не прибегать к оружию, покуда мы у вас в гостях.

Бурграф поклонился в знак согласия и распрощался со своими гостями, предоставив им продолжать оргию.

Часть гостей разошлась после него, остальные продолжали пить.

Перолио сел напротив Баренберга, чтобы вызвать его на новую борьбу. Ризо налил кубок своего господина и хотел налить и графу, но тот отказался и встал, чтобы уйти домой.

– Corpo di bacco! – вскричал Перолио, смеясь. – Вы хорошо делаете, граф, что уходите спать, потому что еле держитесь на ногах, а если останетесь еще на четверть часа, то упадете как ребенок. Вы и в питье не можете бороться со мной. Вино не победит меня никогда!

Это хвастовство опять взбесило молодого человека, который не хотел уступить и в этом бандиту.

– Я принимаю вызов: будем пить! – вскричал он и сел на свое место.

– Я начинаю, – проговорил Перолио, выпив свой кубок до дна.

Баренберг молча осушил свой бокал.

Присутствующие придвинулись к ним ближе и, вместо того, чтобы остановить эту скотскую борьбу, подстрекали противников и аплодировали тому, кто выпивал скорее поминутно наполняемые кубки.

Перолио пил и продолжал шутить с молодыми людьми, которые, однако, понемногу начали расходиться или засыпать на своих местах. Баренберг пил молча и делал невероятные усилия, чтобы сохранить сознание. Он чувствовал, что голова его отяжелела, в глазах сделалось темно и он с трудом может поднять руку, но, не желая признать себя побежденным, продолжал пить, говоря изредка своему противнику:

– Пей, фанфарон… пей, а не болтай.

Перолио смеялся над странным произношением своего противника и не чувствовал на себе действия вина, потому что был крепче фламандца и притом за обедом пил очень мало. Он с радостью смотрел на положение бедного графа, ожидая с нетерпением минуты, когда тот упадет мертвецки пьяный.