— Я к вам насчет работы. Домой вот вернулся.

— Долго же вы были в бегах! — неодобрительно сказал Степан Артемьевич. — Жена вас приняла?

— Еще как! Рада. Я ведь нонче не пью, совсем завязал.

— Где же вы пропадали?

— Да в разных городских закоулках. После лесопункта уехал на лесозавод, был ночным сторожем. Потом работал во вневедомственной охране при торге. И оттуда меня сопроводили в профилакторий… Лечился три месяца.

Лисицын покачал головой.

— Значит, бросили пить?

— Железно! Считайте, что я теперь совсем новый человек, исправленный до конца. Ничего от вина хорошего. Одни беды.

— Какую же хотите работу?

— Любую. Лишь бы дома.

— Работу вам, пожалуй, дадим. Но сначала пришлите ко мне жену.

— Ладно, пришлю.

Лисицын переговорил с женой Порова, спросил, можно ли надеяться, что муж ее окончательно образумился.

— Да кто его знает. Шалопутный у меня мужик. Теперь уж не должен бы запить. Случится такое — выгоню.

Порова назначили возчиком кормов на ферму.

С учебы на курсах вернулся заместитель Лисицына Скорняков. Он был старше Степана Артемьевича и, пожалуй, опытнее, работал замом добрый десяток лет. Про него говорили: «Директора приходят и уходят, а заместитель остается». Но специального образования у него не имелось, и теперь он пополнил свои знания на курсах.

Степан Артемьевич долго беседовал со Скорняковым.

— Учеба для тебя была праздником, — сказал он. — Теперь начинаются, как говорится, суровые трудовые будни. Принимайся за дела, Я иду в отпуск.

— Чего зимой-то? — спросил Скорняков. — Меня ждал?

— И тебя ждал, — ответил Лисицын и мечтательно поглядел поверх головы зама в пространство. Опять он вспомнил неосуществленную туристскую поездку. Ему теперь казалось, что все это приснилось. Не звонил Востряков из профсоюза, не было никаких путевок, да и самого Санта-Круса, наверное, тоже нет на белом свете. А если и есть, то какое дело до него Степану Артемьевичу?

Вспомнил он и о Чикине, который старательно наводил справки о Санта-Крусе. Стало грустно: уходят из жизни старики. Хоть и брюзгливы, и любят порезонерствовать, а все же частенько дадут и добрый совет. И вот как умрут — становится не по себе. Ну не хватает ему теперь Чикина, и все тут…

До Нового года осталось два дня. Лисицыны решили позвать в гости Новинцевых и Яшиных-Челпановых. Лиза уже начала хлопотать на кухне, чтобы праздничный стол был хорош и разнообразен.

Степан Артемьевич договаривался с Новинцевым идти вместе в лес на охоту, но Иван Васильевич простудился и сидел дома, поглядывая в окно. Степан Артемьевич навестил его.

— Не вовремя ты заболел, друг мой.

— Так получилось. — Шея у парторга обвязана теплой шерстяной косынкой, голос у него охрип. — Может, еще и ангина привязалась. А ты иди, проветрись. Только смотри не заблудись!

— Не заблужусь. Жаль, собаки нет.

— Был бы я здоров, пошел бы с тобой, полаял вместо нее там, в лесу, — невесело пошутил Новинцев.

Вернувшись домой, Степан Артемьевич вечером почистил ружье, набил патроны и рано утром на другой день отправился в лес на широких охотничьих лыжах без палок.

Свежий морозец бодрил. Небо было ясное, солнце еще только-только начало всходить. Избы, деревья, телеграфные столбы отбрасывали на снег длинные голубые тени. Из печных труб поднимались столбы дыма, постепенно превращались в облачка и рассеивались в воздухе. Тишина, безветрие. Только лыжи тихо шуршат по сухому сыпучему снегу. Степан Артемьевич прокладывал лыжню уверенно, размашистым шагом. Шел он налегке — в коротком ватном полупальто, валенках, за спиной — чикинская одностволка, в карманах — патроны, кусок хлеба.

Он не надеялся на удачу, однако все же мечтал подстрелить зайчишку или какую-нибудь дичинку вроде куропатки или тетерки. «А не удастся подстрелить, так хоть пробегусь на лыжах, и то ладно».

На окраине Борка за ним увязалась чья-то молоденькая лайка — нос острый, уши торчком, хвост крендельком. Степан Артемьевич думал, что она будет сопровождать его и в лес, но лайка вскоре повернула обратно.

Степан Артемьевич поднялся на взгорок, где располагалась ферма Борковского отделения. Из коровника доносился шумок: взмыкивали коровы, перекликались доярки. Он увидел, как на улицу вышла женщина с ведром в руке. Она остановилась и издали посмотрела на него. Он тоже присмотрелся к ней и, узнав Софью Прихожаеву, помахал ей рукой. Она ответила на приветствие и направилась к нему по санной дороге. Подойдя ближе, спросила:

— На охоту собрались?

— Да.

— Ни пуха вам ни пера! — она поставила ведро на снег и похлопала руками в тонких перчатках.

— Холодно? — спросил он. — Руки озябли?

— Да нет. Это я так. По привычке, — Софья тихо рассмеялась, взяла ведро. — К нам не заглянете сейчас?

— Заглянул бы, да охотничья тропа ждет. В отпуск вышел. Передайте всем привет от меня.

— Хорошо, передам.

— Может, загляну на обратном пути.

Он заскользил по снегу дальше. Софья посмотрела ему вслед и направилась к колодцу.

Вдали темнели леса, снег на них под скупым зимним солнцем искрился, переливался блестками. Туда, в ельники, уходила чья-то лыжня, слегка припорошенная снегом. Лисицын вышел на нее и прибавил ходу.

1983–1984

Поезд на маленькой станции Сергунино стоял три минуты, и Галя заранее приготовилась к выходу. Лязгнули вагонные буфера, проводница подняла металлический щиток над ступеньками, девушка быстро сошла. В вагон суетливо поднялись новые пассажиры, и поезд умчался. Только ветер донес издали стук колес.

Галя через пути направилась к приземистому деревянному зданию вокзала и увидела, что с другой стороны приближается встречный состав. Она заторопилась и, перешагивая через рельс, неловко споткнулась о него. Поезд уже грохотал совсем близко, угрожающе гудел, дежурный по станции в красной фуражке махал ей рукой, что-то кричал. Галя, преодолев секундное оцепенение, сбежала с насыпи вниз по деревянным ступенькам. Облегченно вздохнув, осмотревшись, заметила в стороне на дороге автобус, готовый вот-вот сорваться с места. Прихрамывая, она кинулась к нему. Автобус шел в райцентр, в Васильково. Она едва успела вскочить на подножку, как дверца за ее спиной захлопнулась.

«Уф! Успела!» Галя увидела свободное место и села на сиденье с выпирающими под обшивкой пружинами.

Купив билет, она окончательно успокоилась. Однако ушибленная нога побаливала. Галя наклонилась и потерла ее: «Кажется, не шибко ударилась, пройдет». Но тут же она заметила, что туфля порвалась: в самом носке подошва отошла от союзки. «Ну что за невезение!» — огорчилась она и тихонько подобрала ногу под сиденье. Никто не обратил на нее внимания. Женщина, сидевшая рядом, копалась в сумочке, отыскивая мелочь. Галя опять глянула на туфлю, покачала головой и снова спрятала ногу. «Ладно, доберусь до места — починю», — решила она и стала смотреть в окно на пробегающие мимо придорожные запыленные кусты.

Через двадцать минут лихой водитель довел свою грохочущую колымагу до Василькова, и Галя отправилась в гостиницу, где для нее был заказан номер.

Это была довольно заурядная райцентровская гостиница, какие теперь встречаются уже редко: старый деревянный дом в два этажа, подновленный крашеной обшивкой, небольшие комнаты, электрические лампочки без плафонов, громко говорящая до полуночи радиоточка. В номере — койка под байковым одеялом, стол с больничного вида бязевой скатертью, некрасивый, но прочный, на диво сработанный стул, табурет и окно с видом на огород с перьями лука и морковной бахромой на грядках.

Галя почистила одежду щеткой, посмотрелась в зеркало и пошла просить у дежурной нитку с иголкой. Но, оказывается, этого для ремонта было мало, требовалось еще шило. Она опять вернулась к дежурной — толстой, рыхлой женщине, все время что-то жующей: