Софья решила больше не думать о нем. Трезвый рассудок стал одерживать верх над чувством. Надолго ли?

В совхоз пришло письмо от Васильевой. Роза писала, что они с мужем решили весной переходить на работу в Борок, тем более что мужу обещали здесь должность участкового уполномоченного. Жить они собираются в родительской избе. Лисицын отнесся к решению Васильевых одобрительно и тут же ответил им согласием.

В конце декабря на Борок обрушились снегопады. Ими здесь никого не удивишь, на то и зима, но были они чересчур обильными. Снег шел почти непрерывно, в тучах, которые тянулись с северо-востока, с полуночной стороны, не было никаких просветов. Ветер забивал снегом проулки, крылечки, заваливал все кругом плотно и надежно — на целую зиму. По улице Борка уже и на санях проехать стало трудно, лошади увязали в сугробах.

Без трактора со снегоочистителем, работавшего днем и ночью, нельзя было подвезти к фермам дрова и корм для скота. Борок лишился связи с внешним миром, превратился в некую автономную географическую точку. Он жил завезенными с осени запасами продовольствия, но они таяли. Не стало муки на пекарне — хоть доставляй ее на вертолете и спускай ко крылечку… Но и авиация в этом деле не помощница — видимости никакой.

Степан Артемьевич опасался, как бы снегоочиститель не поломался. Тогда и вовсе станет трудно.

Високосный год! Он еще не кончился, он решил задать перцу боровчанам, прежде чем кануть в Лету…

Сыпанув на прощанье уже ослабевшей метелью, тучи наконец выдохлись и растаяли. Небо стало чистым, к ночи ударил мороз. Беломорские морозы тоже особенные. Воздух насыщен влагой, принесенной с моря Баренца, она превращалась в микроскопические льдинки, затрудняла дыхание. Березы сразу разоделись, как на рождество — от инея ветки стали мохнатыми, серебрились на фоне голубого неба. Солнце ненадолго выкатывалось из-за дальних ельников и, полоснув белым холодным огнем, опять уваливалось в чащобы.

В эту студеную пору в Борке случилось несчастье: умер Еремей Кузьмич Чикин.

Рассказывали, что еще вечером он разгребал снег перед крыльцом, потом пил чай, читал книгу и в обычное время лег спать. Ночью ему стало плохо, жена побежала за фельдшерицей на медпункт, а вернувшись, уже не застала его в живых…

Хоронили его всем селом. До кладбища пришлось пролагать дорогу тем же снегоочистителем, но он, как назло, на полпути сломался, и дальше разгребали снег лопатами. Земля была мерзлой, мужики копали могилу почти целый день.

Похороны были многолюдны, все хорошо знали Еремея Кузьмича, поминали его добром и жалели. На сельском кладбище остался холмик, устланный свежей хвоей, с венками и пирамидкой из дерева, увенчанной красной звездой.

Еремей Кузьмич при жизни как бы олицетворял прошлое села, теперь это прошлое ушло вместе с ним. Он вежливо уступил место в жизни молодым. Они поведут Борок дальше, к благополучию и процветанию. В том, что боровчан в не столь отдаленной перспективе ждут и то и другое, кажется, ни у кого сомнений не было.

Спустя некоторое время после похорон Степан Артемьевич посетил вдову, поговорил с нею, распорядился привезти к ее избе побольше дров, выделил материальную помощь.

На стене в избе Чикиных он увидел старую фотографию в рамке под стеклом. На ней запечатлена группа людей, в центре ее — Всесоюзный староста М.И. Калинин. Рядом с ним сидела и жена Чикина Авдотья Петровна, тогда еще молодая и востроглазая. Степан Артемьевич попросил ее теперь рассказать об истории этого снимка.

— Было это в тридцать шестом году, — начала Авдолья Петровна. — Я работала в колхозе телятницей. Во время отелов народилось на ферме много телят, их передали мне, и я всех до единого выходила и вырастила. И представили меня к ордену. Ну, пришел вызов — ехать в Москву. Ордена тогда вручали там, и Михаил Иванович Калинин самолично поздравлял от имени правительства. Приехала, устроили нас в гостинице в центре Москвы. Так уж было там удобно, чисто, красиво, обслуга вежливая. Утром нас повезли на машинах в Кремль. Награжденных было много — со всех республик. Тогда и вручил мне Калинин орден «Знак Почета». На всю жизнь память, — Авдотья Петровна достала из комода красную картонную коробочку и показала награду Лисицыну. — А потом и сфотографировали всех и карточки дали.

— Вот вы какая заслуженная! — сказал Лисицын. — А я, простите, не знал об этом. Сколько лет работали телятницей?

— Много. С восемнадцати и до выхода на отдых. Всю жизнь с молодняком. Любила эту работу.

Степан Артемьевич посидел у вдовы, спросил, не нужно ли еще чем-нибудь помочь. Она ответила, что пока помощи не требуется. Потом Авдотья Петровна вышла в горницу и вернулась с одноствольным ружьем в руках.

— Вот, Степан Артемьевич, возьмите тулку. В память о моем муженьке. Он очень хорошо отзывался о вас. Говорил, что любит молодого директора. Очень уж он деловой и строгий.

Степан Артемьевич чуть смутился:

— Спасибо. По правде сказать, я не такой уж и деловой да строгий. Но за подарок благодарю от всей души.

— Мне ружье ни к чему, — сказала Авдотья Петровна, — а вам будет хорошая память. Погодите-ко, там, на полке, были у него и патроны, и дробь-порох. Сейчас поищу.

Она нашла берестяную коробку с крышкой, в ней были десятка два гильз, в мешочке дробь, в картонной коробке порох, пыжи из войлока, машинка для набивки патронов и маленькая коробочка с блестящими пистонами.

Возвращаясь домой, Степан Артемьевич думал: «Шел к вдове с намерением помочь, а она порадовала подарком. Кто кого обогрел? Выходит, она меня больше приветила, чем я ее. Щедрая, милая душа!»

Дома он повесил ружье в гостиной над диваном. Лиза посмотрела на него с опаской:

— Ружье не заряжено?

— Нет, не бойся, — ответил он.

В совхозе подводили итоги года, или, по словам Ступникова, «подбивали баланс». Напряженно трудилась бухгалтерия, Степан Артемьевич нетерпеливо ждал, каким окажется дебет-кредит. И вот к нему пришел Ступников с годовым, пока еще не вполне законченным отчетом. Он сказал:

— Против прошлого года у нас доходы возросли на шестьдесят семь тысяч рублей.

— А вы хорошо подсчитали? — усомнился Лисицын. — Основная статья дохода молоко, а удойность еще невысока.

— Удойность невысока, но фермы все же дали прибыль. Свиноводство тоже. Уменьшились производственные расходы. Технику механизаторы чинят сами, на ремонтные предприятия обращаются в исключительных случаях. Запасные части берегли. Мастерские дали солидную экономию.

«Это что же, — подумал Лисицын, — Челпанов сэкономил деньги, а я, такой-сякой, его недавно выругал? Ну и ну». Однако он тут же укрепился во мнении: «Замечания я ему высказал правильно. Одно хорошо, а другое плохо — не годится. Надо, чтобы и то, и другое было, в равной степени хорошо».

— У нас не столько доход, сколько экономия средств! — сказал он Ступникову.

— Экономия — тот же доход.

— Нельзя путать ее с прибылью. Это разные вещи, и вы о том знаете лучше меня.

— Разве дело в названии? Важно, что деньги у нас в кармане

— Ну ладно. Значит, работать мы все-таки можем?

— Можем.

— Без дотации?

— Без дотации не можем.

Лисицын рассмеялся и тут же стал опять серьезен.

— Доходишко, конечно, невелик. Но обнадеживает.

— Могли бы лучше сработать, — сказал Ступников. — Да год тяжелый. Сами знаете.

— Каков-то будет будущий год?

— Человек живет надеждой, — неопределенно отозвался главбух. — Себестоимость продукции у нас еще высока…

Он ушел к себе. Вскоре дверь в кабинет тихонько приоткрылась, Лисицын поднял голову от бумаг и увидел Порова. Степан Артемьевич не сразу узнал бывшего сельповского возчика. Одет Крючок был более чем скромно: серый ватный костюм, старая солдатская ушанка, латаные валенки.

— Можно к вам? — Лицо у Порова вялое, под стать костюму тоже какое-то серое.

— Ну заходите.