— Ну, тогда ладно. А давай переедем сюда на жительство.

— Ну что ты!

— Тут хорошо летом! Приволье. А к сельскому труду мы оба привычные.

— Летом… А зимой?

— И зимой хорошо. Воздух свежий, чистый, снежок хрустит…

— Хрустит, говоришь? Ну и что?

— Должность тебе дадут. Будешь тут участковым вроде Анискина. Изба еще хорошая. Починить — век простоит.

— Изба, говоришь? Спи давай.

— Погоди, скажи — согласен?

— Что я тут буду делать?

— Ловить правонарушителей.

— Их тут мало… Спи давай.

— Я ж говорю — будешь как Анискин.

— Да спи ты, ночная кукушка!..

— Погоди. Огород есть, скотину заведем. С мясом будем и с молоком. Надоело колбасу в городе в очереди выстаивать…

— Можно и без колбасы. Есть курятина… Спи!

— Погоди…

Васильев прибегнул к последнему радикальному средству, чтобы заставить замолчать супругу: крепко обнял ее. Но она все еще жарко шептала ему в ухо: «Давай переедем, а?»

Наконец она умолкла. Слышно было, как за печкой стрекочет сверчок…

«Как это я допустил промашку с аварийными бревнами? Кто заприметил меня на реке? Кто навел на мой след участкового? Поблизости вроде бы никого не было, а вот поди ж ты, узнали, — терялся в догадках Спицын, когда Васильев, составив протокол, ушел. — Дело пахнет тюрягой. Прямо скажем, неважное дело!»

При мысли о предстоящем судебном разбирательстве ему становилось очень невесело… Он уже корил себя за жадность. «Забыл, что кругом глаза, люди завистливые. Дались мне эти бревешки! Стоило мараться из-за полста рублей. Однако теперь уже дела не поправишь».

Он пытался склонить Васильева к примирению, выставил водку и угощение, но участковый наотрез отказался от них.

Раньше Трофиму все как-то сходило — охота на дичь до срока, тайный отстрел выдр, куниц, лов семги поплавью ночами в укромных местах и такие вот «бесхозные» бревна, которые он перехватывал иногда во время ледохода. На этот раз не сошло — сам попал в ловушку.

«Кто же все-таки донес? У старухи наверняка развязался язык, призналась, что купила бревна. Но ведь если бы не показали на нее, не добрались бы и до него. А может, видели с буксира? Сработал ты не шибко чисто, раз остался за тобой след на воде, — упрекал он себя. — Забыл об осторожности. Но почему так получилось?»

Он понял, что в последнее время потерял душевное равновесие, что-то выбило его из обычного русла хитрости и расчета. Уж не разрыв ли с Сонькой? «Конечно, она, дура такая, заронила в меня неуверенность, и потому я стал неспокоен и нерасчетлив. В самом деле, не со зла ли на нее я решил поскорее собрать недостающую сумму на «Жигули», чтобы, купив их, пустить Соньке пыль в глаза, покрасоваться перед ней, щегольнуть на новеньких «колесах»?».

Теперь он напоминал дикого лесного зверя, который утратил остроту зрения и слуха и, убегая от пули, все же неосторожно попал под выстрел на охотничьей тропе.

Сколько ни думай, а ответ держать придется. Услышав, что дирекция совхоза собирается взять его на поруки и судить товарищеским судом, Трофим приободрился. «Выпутаюсь как-нибудь, пущу слезу, разжалоблю работяг. Ну, накажут, ну, оштрафуют, но это все-таки не тюремная решетка».

Его вызвали в контору к директору. Кроме Лисицына, в кабинете находились парторг Новинцев и председатель профкома Елесин. «Все совхозное начальство, — подумал Трофим, став посреди комнаты на ковровой дорожке. — Теперь держись! Мораль будут читать». И хотя он чувствовал вину, головы все же не опустил, стоял прямо, как солдат перед ротным командиром. Начальству это, видимо, не понравилось. Лисицын взглянул на него хмуро и сказал:

— Как это угораздило вас, Спицын, пуститься во все тяжкие?

— Виноват, Степан Артемьевич. Ох, виноват. Думал — никому не нужные бревешки, шут бы их взял. Плывут по Двине в чьи-то чужие руки. Так уж лучше я их подберу и пущу в дело. Прежде ведь и другие ловили плавник, и ничего, сходило…

— Это же государственное, народное добро, — строго сказал парторг. — Как можно его брать? Вы что, думаете, раз без догляда, значит, ваше? Случилось несчастье, разбило плот, и вы этим воспользовались?

Спицын пожал плечами:

— Не думал я так, Иван Васильевич, промашка вышла…

— Хороша промашка, — вставил Елесин. — Украл, продал, — деньги в карман! Преднамеренное хищение с целью наживы. Знаешь, чем это пахнет?

— Дак ведь у старухи-то крылечко вовсе покосилось! Ремонт собирается делать, а кто ей поможет, старому человеку?

— При чем тут старуха? — раздраженно бросил Лисицын. — Нашелся благодетель!

— Скажите спасибо дирекции совхоза, — уже мягче заговорил Елесин, — что отстояли вас, будем судить товарищеским судом. И не вздумайте выкручиваться!

— Понимаю, все понимаю, — облегченно вздохнул Спицын.

— Почему в совхозе работаете мало? — спросил Новинцев.» — Почему у вас забота только о личном? В мастерских особого рвения не проявили, с работы уходите когда вздумается.

— Такого за мной не водится. Врут люди.

— И тут вы неискренни. Идите и хорошенько пораскиньте мозгами, как будете дальше жить. О суде вас известят. Никуда не отлучайтесь.

— Буду дома, — Трофим кивнул и, зло сверкнув глазами, вышел из кабинета.

Суд состоялся в воскресенье при всем многолюдстве в клубе. Общественным обвинителем выступил Чикин. «Тоже мне обвинитель! — думал Спицын, слушая тщедушного, скромно одетого ветерана. — Ему в гроб пора, а туда же, обвиняет…» По правде сказать, Трофиму все равно, кто обвиняет, важно, что он скажет и как это подействует на собравшихся. Спицын сидел на «подсудимой» скамье и настороженно посматривал на односельчан.

Тут, в клубном зале, он по-настоящему узнал себе цепу в глазах людей. А они, за небольшим исключением, говорили жестко, упрекали за то, что он старается прибрать к своим рукам все, что плохо лежит, что больше занимается личным хозяйством, а на интересы совхоза ему наплевать… Припомнили и то, что свою родственницу Марфу он заставляет работать от темна до темна, да и в личной жизни у него непорядок. Тут откровенно намекали на связь с Прихожаевой.

Софья на суд не пошла, не хотела видеть Спицына, да и была уверена, что там вспомнят о их связи. Откуда знать людям, что эта связь порвана? Знали, да не все.

Суд вынес Спицыну общественное порицание, предложил незамедлительно вернуть сплавной конторе украденные бревна, благо старушка, купившая их, не успела те бревна пустить в дело. Пятьдесят рублей Трофим должен был ей также вернуть.

И еще на суде вынесли порицание разнорабочему сельпо Порову за то, что пьет и является сообщником Спицына. Председателю сельпо рекомендовали наказать Порова по служебной линии.

«Придется доставлять плавник обратным ходом, — подумал Трофим после суда. — А как? Далеко не просто. Ну дела!»

После работы он поймал возле конюшни Порова и долго упрашивал его помочь в таком нелегком и щекотливом деле. Крючок сначала ломался, важничал:

— Связался с тобой, воришкой! Сам сраму натерпелся, стыдно людям в глаза смотреть! Отстань.

— Помоги, я заплачу.

— Не нужно мне никакой платы. Отвяжись.

Поров чистил коня. Получалось это у него ловко и даже красиво. Он любовно оглаживал бока мерина сперва скребницей, затем щеткой, будто мосластый ломовик был первостатейным рысаком. Он похлопывал коня по холке, по крупу широкой темной ладонью и снова принимался обхаживать его шею, бока, грудь, ноги до самых бабок. Уже и шерсть на мерине лоснилась, как шелковая, и весь он словно помолодел, даже стал шустрее размахивать длинным хвостом. О Трофиме Крючок будто забыл, а тот стоял перед ним и уже заискивающе повторял:

— Я тебе поллитровку поставлю, только помоги!

— Нынче я не пью. Завязал.

— Неужто?

— Председатель сельпо на ковер вызывал, воткнул выговорешник, опять премии лишил… И женка меня бросила. Вот сколько бед от нее, проклятущей!

— Кончай ублажать мерина. Пойдем, последний раз поднимем по чарочке и вместе завяжем. Ну, Вася, помоги. Неужто в тебе нет товарищеской спайки?