— Нет, было некогда, — чуть смутилась Софья.

— Садитесь, — библиотекарша согнула новую карточку пополам и взяла шариковую ручку. — Ваша фамилия, имя?..

Прихожаева отвечала на вопросы, следя, как Лиза аккуратно, убористым почерком заполняет маленькую карточку. Руки у нее белые, чистые, пальцы длинные, с маникюром. Софья мельком глянула на свои руки — небольшие, загорелые, с трещинками на коже — и нашла сравнение не в свою пользу. Лицо у директорской жены было скучное, однако приглядное, округлое, с нежной золотистой кожей. Ресницы густые, глаза большие, карие, с искоркой в глубине. «Красивые глаза, — подумала Софья, — не зря Лисицын полюбил ее». Взгляд Софьи скользнул по высокой шее Лизы, которая словно бы вырастала из стоячего воротника. Волосы, мягкие, волнистые, не рассыпались, а плавно облегали виски и уши и спускались, чуть касаясь плеч. В разрезе воротника мерцала червонным золотом тонкая цепочка с кулоном.

«Очень следит за собой, — подумала Софья. — Чистенькая, опрятная, смотреть на нее приятно».

— Что хотите почитать? — спросила Лиза.

— А и не знаю… Может, посоветуете?

— Что вас больше всего интересует? — Лиза глянула на Софью, и в глазах ее тоже появилось любопытство. — Проблемные романы или исторические, философские? А может быть, лирико-романтическая проза? Как говорят — про любовь? Или приключения? А вы любите про путешествия?

— Про путешествия, пожалуй. Никогда сама не путешествовала, так хоть про других почитаю, — Софья тихо рассмеялась.

— Хорошо, — сказала Лиза, поднялась из-за стола и помогла ей выбрать книгу. — Вот, Тур Хейердал: «Путешествие на Кон-Тики», о плавании по океану на плоту из бальзового дерева.

— Спасибо. Мне бы еще что-нибудь по зоотехнике.

— Право, не знаю. Я в этом не разбираюсь. Впрочем, вот, наверное, подойдет: «Искусственное осеменение сельскохозяйственных животных». Это по вашей части?

— Отчасти и по моей части, — сострила Софья. — Для начала и хватит. Спасибо.

— Это сложная наука — зоотехника? — спросила Лиза.

— Если изучишь — не так сложно, — несколько самоуверенно ответила Софья.

— У вас что, все доярки учатся?

— Пока только я.

— Молодец. Это повысит вашу квалификацию?

— Да, повысит, — ответила Прихожаева и попрощалась.

«Она, конечно, горожанка, — думала Софья, возвращаясь домой с книгами. — С высшим образованием, а сидит тут в читалке, где и людей-то мало бывает, особенно летом. Я бы, пожалуй, не могла так сидеть… На ферме у нас весело, шуточки так и летают, бабы острые на язык. Там лучше, привычнее. И сидит она тут и не уезжает в город потому, что любит своего Лисицына… Они друг другу подходят — молодые, приглядные. Пусть сидит, и от нее польза есть. Однако она вовсе не гордячка, неверно это про нее говорят. И она беременна. Долго же у них не было детей. Лисицын-таки постарался, молодец. — Софья усмехнулась и сразу погрустнела: — А у меня ни мужика, ни семьи, ни детей… Живу пустышкой. Эх, жистянка!»

В Борке появились двое работников сплавной конторы. Они ходили по селу и что-то искали. Потом зашли в контору к директору. Слух об этом сразу разнесся, говорили, что приезжие ищут бревна из разбитого плота, выловленные кем-то недавней ненастной ночью на Двине. Кем именно, им, видимо, установить не удалось. Директор тоже не мог ничего им сказать — сам не знал. Сплавщики уехали, как видно, ни с чем.

А на другой день из города, из поселка лесопильного завода, прибыл участковый уполномоченный, капитан милиции Васильев, муж Розы, которую здесь все прекрасно знали. Он провел в Борке двое суток, ночуя в избе жены, и тоже искал бревна — буксир вел плот для их лесозавода. Он заходил в избы, говорил с людьми. Поиски его увенчались успехом: бревна приплавил Трофим Спицын, вытащил их из воды и продал старушке-пенсионерке, что жила в дальнем конце села. Перевезти бревна к ее избе ночью помог Трофиму Крючок на сельповском мерине, запряженном в тележный передок с одёрными колесами позади. Иначе это приспособление называется попросту: одры.

И будто бы Трофим получил со старухи за бревна пятьдесят рублей и поделился ими с Крючком. Возчик и разъезжал по селу полупьяный и ругался после того. Жена от него убежала с ребенком к своей матери, и потому, должно быть, Крючок и срывал злость на всех, кто ни попадался ему на глаза.

Васильеву помог в следствии Чикин, он сказал, что видел бревна, спрятанные Трофимом под сеном. Васильев припер к стенке Спицына, и тот во всем признался.

Когда предварительное следствие закончилось, Васильев пришел в контору к Лисицыну и сказал:

— На Спицына передадим дело в суд. Хищение и спекуляция краденым — дело серьезное.

Степан Артемьевич спросил:

— А нельзя обойтись без суда? Нет, я не выгораживаю рабочего, он, конечно, виноват. Но если он получит срок — пятно ляжет на весь коллектив. Неприятно, знаете ли…

— Но ведь он вор и своим поступком уже наложил это пятно! — капитан Васильев снял фуражку и вытер платочком лоб. — Как можно его покрывать? У вас тут наверняка плавник прибирают к рукам и другие, только еще не попадались. Это надо решительно пресечь. Осудят Спицына — другим урок.

Лисицын долго молчал, думал, как быть. Наконец он тихо заговорил, как будто совсем о другом:

— У вас, товарищ Васильев, здесь имеется дом? Знаю. Жена ваша частенько приезжает. Трудолюбивая женщина. Все с огородом занимается. Между прочим, она и совхозу помогала на двинском лугу сено убирать. Смотреть любо-дорого!

Васильев, услышав про избу и про жену, сначала насторожился, а потом заулыбался.

— Да, она, брат, у меня труженица. Хозяйка хорошая, не обижаюсь.

Степан Артемьевич тоже улыбнулся и вспомнил, как Роза, загорая на огороде, строила ему глазки…

— И знаете ли, у нас в совхозе почему-то нет участкового. Восемь деревенек, а его нет. Кабы назначили — больше бы порядка стало. Да, так вот, о Спицыне. А если судить его товарищеским судом? При всем народе! Люди у нас активные, дадут взбучку — запомнит на всю жизнь. — Он помолчал и продолжал: — Народ у нас хороший. Таких, как Спицын, не много.

Васильев опять посуровел, пошевелил густыми белесыми бровями и поглядел на директора холодновато:

— На поруки хотите взять? А не подведет? Это, говорят, еще тот тип! Вы его, видимо, плохо знаете.

— Знать-то знаю, — вздохнул Лисицын. — Он хоть и воришка, и лентяй порядочный, но умелый слесарь. Никто лучше его в мастерских при необходимости не выполнит тонкую и точную работу. Вот что вынуждает меня просить за него.

— Ну ладно. Съезжу в город, посоветуюсь с начальством. Вы дайте мне официальное ходатайство, — сдался капитан.

— Ходатайство дадим. Соберем профком, посоветуемся, — пообещал Лисицын.

Васильев, получив ходатайство, уехал и вернулся на другой день вместе с женой. Он сказал Лисицыну, что его просьба удовлетворена, а точнее — уважена в виде исключения.

Степан Артемьевич был доволен и в то же время испытывал беспокойство: «Не подведет ли меня этот пройдоха Спицын?» Иван Васильевич Новинцев упрекнул Степана Артемьевича за то, что он не посоветовался с ним, прежде чем хлопотать. «Что касается меня, — сказал Новинцев, — то я бы нипочем не стал ходатайствовать. Судить его надо было по всей строгости закона. Ну да ладно, посмотрим». После разговора с парторгом Лисицын рассердился и на Спицына, и на себя, за мягкотелость. Подобно серому волку из мультфильма, он забегал по кабинету и уже стал разговаривать вслух: «Ну, Спицын! Ну, погоди!» А потом схватил с вешалки кепку и помчался домой. Его ждала Лиза, а он опять задержался допоздна.

Васильев с женой, собрав с грядок созревший лук, остались ночевать в своей деревенской избе. Они попили чаю, поели, посидели у открытого окна и улеглись спать на мягкую родительскую перину.

Было душно, пахло сыростью необжитого полузаброшенного дома. Лежа рядом с мужем, Роза спросила!

— Ты чего это вступился за Спицына?

— Директор упросил.