Отхаркиваясь, Гюнтер поплыл в сторону далеких электрических огней, расплывающихся перед залитыми водой глазами. Это было ошибкой. Сообразив, что огней чересчур мало, немец повернул обратно. Ему стало жутко. Только что он едва не поплыл на проблески в иллюминаторах какого-то корабля, приняв их за светящиеся окна домов на берегу. Это могло стоить Гюнтеру жизни, поскольку он начал выбиваться из сил. Пугало его также затянувшееся погружение Цветанки. Если эта дура утонула, то предстоят нелегкие объяснения с болгарской полицией.

Не утонула?!

Резкий рывок за лодыжку – и все повторилось сначала: барахтанье, удушье, отчаяние, дрыганье свободной ногой. Но вырваться не удавалось. Теряя сознание, Гюнтер извернулся, нащупал чужую пятерню и принялся выкручивать ненавистные пальцы, отдирая их от себя, словно щупальца осьминога. Внезапная боль пронзила его собственную ладонь. Решив, что Цветанка тяпнула его зубами, он принялся на ощупь искать ее лицо, намереваясь ткнуть спятившую болгарку в глаза или хорошенько дернуть ее за волосы.

Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что имеет дело не с девушкой, а с человекоподобным существом, лицо которого твердое, гладкое и совершенно плоское, голова напоминает резиновый мяч, а мяч этот снабжен гибким гофрированным отростком, напоминающим хобот.

Аквалангист?

Догадка, промелькнувшая в голове, исчезла без следа во вспышке боли, пронзившей Гюнтера. Как только он взялся за шланг, по правому запястью полоснули чем-то острым. Саданув локтем в стеклянную маску, он поспешил вынырнуть и в панике заработал руками.

Левая ладонь горела, как в огне, разъедаемая соленой водой, а правая рука словно онемела, утратив чувствительность. Загребать ею как следует не удавалось, пальцы отчего-то не встречали сопротивления воды, но Гюнтер не терял время на осмотр увечья.

– Спасите, – булькнул он, слабея с каждым движением. – Помогите!

Звезды плясали перед глазами, мешаясь со своими отражениями и береговыми огнями. Левая рука, несмотря на колотую рану, сохраняла подвижность, тогда как правая рука казалась омертвевшей, как после неудобного лежания на боку. Взмахивая ею все медленней, все тяжелее, Гюнтер испытывал странное безразличие, пришедшее на смену страху. Было жаль себя, одинокого и несчастного. Далеко же они заплыли с Цветанкой. Слишком далеко. Албена не приближалась, словно заколдованная. А море было бесконечным, ни конца ни краю.

– Помоги…

Захлебнувшись, Гюнтер ахнул и неуклюже попытался плыть задом наперед, в обратном направлении. Черная тень, устремившаяся немцу наперерез, легко настигла его, вынырнула по плечи, взмахнула блестящим клинком. Перед расширившимися от ужаса глазами Гюнтера выросла овальная маска, омываемая струями сбегающей воды. Аквалангист ударил его ножом в шею, нырнул, вспорол беззащитный живот. Инстинктивно схватившись за рану под подбородком, Гюнтер понял, отчего было так трудно грести правой рукой. Она превратилась в обрубок, фонтанирующий кровью, такой же обжигающей, как та, что лилась из горла. Вода вокруг стремительно нагревалась. «И впрямь как парное молоко», – тупо подумал Гюнтер, умирающий в пятистах метрах от берега.

Было слышно, как в уличных кафе продолжают веселиться и танцевать под музыку. Где-то хором затянули «Подмосковные вечера», где-то откликнулись мелодией «Путники в ночи», где-то надрывался гнусавый саксофон, а где-то пускали трескучие петарды. Беззаботная курортная жизнь продолжалась. Она шумела и бурлила совсем близко. Вот и все, сказал себе Гюнтер. Затерялся в ночи, как болгарская девушка Цветанка.

Мысли вспыхивали и гасли во мраке, подобно огненным цветкам далеких фейерверков. Пш-шт… плоф-фф!.. Пш-шт… плоф-фф!..

Плыть больше не получалось, держаться на поверхности – тоже. Гюнтера опять потащили вниз, но все, на что он оказался способен, это шепнуть прощальное:

– О, майн г-г…

Вода ворвалась в легкие, распирая грудь, выдавливая глаза из орбит. Гюнтер успел подумать, что в Черном море действительно водятся чудовища, однако не те, которыми пугают телезрителей и читателей бульварной прессы. Эти чудовища называются людьми. Одно из них увлекало немца в морскую пучину.

Звезды, оставшиеся по ту сторону прозрачной толщи воды, вспыхнули и остекленели перед выпученными глазами Гюнтера. Унося с собой их застывшее фотографическое изображение, он погрузился в непроглядный мрак, туда, где ему было суждено остаться навеки, прикованным к обрезку рельса.

Солнце медленно наливалось жаром. На голубой морской глади сверкали и искрились яркие блики цвета расплавленного золота. Едва заметные волны неустанно полировали прибрежный песок, оставляя на нем затейливые узоры из стеблей водорослей. Где-то надоедливо ныла противоугонная система, напоминающая гнусавый напев муэдзина. Единственная раздражающая деталь, мешающая наслаждаться утренним пейзажем.

Воспоминание о муэдзинах, минаретах и прочих прелестях Египта заставило поморщиться мужчину, вышедшего на пляж. Не так давно он вернулся из Каира и меньше всего стремился обратно. Можно сказать, что ему позволили наслаждаться отдыхом. Если не считать одного раздражающего обстоятельства: со дня на день мужчина ожидал прибытия связного, который выдаст ему инструкции. После этого каникулы резко сменятся трудовыми буднями. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Вот тебе, Юрьев, и бесплатная путевка за счет фирмы.

Фирма, в которой работал мужчина, называлась Служба внешней разведки, сокращенно – СВР. Это было постоянное место его службы. Что касается фамилии, то она была временная. Что с того? Мужчине было безразлично, кем представляться, поскольку примерно с двадцатипятилетнего возраста он общался с людьми под вымышленными именами. Теперь было около сорока, и он начал забывать, как звали его в прошлом. Иногда чудилось, что вообще никак. Он был кем угодно – и никем.

Находясь в Каире, мужчина утверждал, что он – Максим Галатей, путешествуя по свету, кем только не представлялся, а теперь вот настало время побыть Иваном Игоревичем Юрьевым. Всего лишь до конца отпуска, плавно переходящего в работу.

Ее всегда хватало, сколько он помнил. А в последнее время начался настоящий аврал, усугубляемый отсутствием достаточного количества профессиональных кадров.

Мир стремительно менялся. Запад, поманивший доверчивых россиян образом «капитализма с человеческим лицом», внезапно перестал расточать обворожительные улыбки, а то и вовсе демонстрировал откровенный волчий оскал. Возобновление холодной войны, о которой поспешили объявить массмедиа, грозило перерасти в войну самую настоящую, жестокую, беспощадную и кровопролитную. Подогреваемые иностранцами «горячие точки» были подобны искрам, из которых однажды возгорится пламя. Что станется с планетой, охваченной пожаром Третьей мировой? Ни один политик, ни один ученый или аналитик не сулили человечеству шансов на выживание. Пожалуй, в третьем тысячелетии от Рождества Христова это была главная и единственная причина, препятствующая открытию полномасштабных боевых действий.

Зато на невидимом фронте сражения шли не прекращаясь, денно и нощно, во всех уголках земного шара, в воде и воздухе, в массовом сознании и на дипломатических приемах, в темных переулках и под хрустальными люстрами. В этой необъявленной войне, как в любви, все средства были хороши, и, кстати говоря, любовь являлась опаснейшим секретным оружием, а не божьей благодатью. Возможно, даже более разрушительным, чем ненависть.

Прочитав однажды знаменитый роман Оруэлла «1984», Юрьев поразился тому обстоятельству, как точно предугадал писатель путь, по которому станет развиваться так называемое цивилизованное общество. И речь в романе шла вовсе не про СССР, что ускользнуло от внимания западных цензоров. Оруэлл нарисовал мрачную утопию, пришедшую на смену демократии. И название пресловутого Министерства любви вполне подходило для Пентагона или Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов Америки…