Мнение Регины о лекции пришло по почте.

Половина слов в письме были подчеркнуты.

Почти все фразы начинались восклицаниями. Регина была смущена, удивлена, испугана. Что еще Амелиус выдумает? Зачем он обманул ее? Он разрушил все хорошее впечатление, произведенное его очаровательными письмами на отца и на нее. Он не имеет понятия об отвращении и омерзении, которое все порядочные люди почувствуют к его ужасному социализму. Неужели у нее не будет больше счастливой минуты? И Амелиус будет причиной? И т. д. и т. д.

Потом следовал протест мистера Фарнеби, выраженный им самим. Он не снимал перчаток во время визита, говорил с пафосом и торжественностью во имя предков Амелиуса, сожалел о древнем роде, «превращающемся в прах в безмолвной могиле». Он не хотел ничего решать, не подумав хорошенько, но чувства его дочери были поруганы, и он боялся, что будет принужден отказать Амелиусу. Амелиус очень добродушно предложил ему даровой билет, попросил его послушать лекцию и решить, есть ли в ней что-нибудь дурное.

Мистер Фарнеби отвернулся от билета, как будто самый вид его был неприличен.

– Грустно! Грустно! – вот его прощальные слова джентльмену-социалисту.

В воскресенье (единственный день в Лондоне, в который уличная музыка не мешает работать мозгу). Амелиус составил лекцию. В понедельник, по обыкновению, отправился к Регине.

Ему сказали, что она выехала с мистрис Ормонд. Амелиус написал ей в мягких, нежных выражениях, прося как он просил ее дядю, не осуждать лекции, не прослушав ее. Он умолял ее вспомнить, что они обещали быть вечно верными друг другу, не взирая на социализм.

Ответ он получил через посланного. Тон его был серьезен. Убеждения Регины не позволяли ей присутствовать на лекции социалиста. Она выражала надежду, что Амелиус серьезно говорит о вечной верности.

На следующей странице строгость немного смягчалась припиской. Регина будет ждать Амелиуса на другой день после его злополучного появления перед публикой.

Лекция была назначена во вторник вечером.

Руфус лично поместился в кассе для продажи билетов, имея в виду интересы Амелиуса. «Даже полушиллинги прилипают иногда к пальцам при переходе от публики в денежный ящик», заметил он. Полушиллинги быстро прибывали, следовательно, объявления имели успех. Отдельные места расходились очень медленно. Членов организации, имевших бесплатный вход, явилось множество, и они заняли лучшие места. Около восьми часов (час назначенный для начала лекции) требование на места в шесть пенсов все еще продолжалось. Руфус узнал в толпе опоздавших Фебу, сопровождаемую мужчиной в одежде джентльмена, но с видом мошенника. За ними шла толстая дама, которая горячо пожала руку Руфуса и сказала: «Позвольте мне представить вам мистера Фарнеби». Рот и подбородок мистера Фарнеби были закутаны шарфом, шляпа была надвинута на глаза. Руфус заметил, что он как будто стыдится самого себя.

Высокая, грязная, дикая с виду старуха, отвратительно одетая, протянула полушиллинг кассиру, в то время как оба господина пожимали друг другу руки, нечего говорить, что пример подал Руфус. Старуха пристально посмотрела на глаза и бакенбарды мистера Фарнеби (единственная видимая часть его лица) при свете газовой лампы в коридоре. Она тотчас же отступила назад, хотя получила билет, подождала пока мистер Фарнеби заплатил за себя и жену и последовала за ними в зал.

Почему же нет? Воззвание относилось к несчастной старухе, так как она принадлежала к бедному и недовольному классу. Шестнадцать лет тому назад Джон Фарнеби отдал свою дочь на руки этой женщины и с тех пор не видел ни той, ни другой.

Войдя в зал, мистер Фарнеби без труда нашел себе скрытное, незаметное местечко, которое искал. Дешевые места были расположены, по обыкновению, очень далеко от кафедры. Галерея, находившаяся на этом конце зала, бросала тень на задние скамьи и проход к ним. В этом-то мраке и поместился мистер Фарнеби, он встал со своей благоверной супругой в углу, образуемом двумя сходившимися стенами здания. Незаметно пробираясь за ними в толпе, старуха остановилась у задней скамьи. Она пристально взглянула на разряженного молодого человека, занимавшего крайнее место и открыто ухаживавшего за хорошенькой девушкой, сидевшей рядом с ним, и шепнула ему на ухо: Жерви, подвинься немного для тетки Соулер!

Мужчина вздрогнул и оглянулся.

– Вы здесь! – воскликнул он с проклятием.

Прежде чем он смог ответить, Феба прошептала с другой стороны: «Какая противная старуха! Где ты с ней познакомился?» В ту же минуту мистрис Соулер повторила просьбу повелительным тоном.

– Слышишь, Жерви, слышишь? Подвинься!

У Жерви были, очевидно, свои причины относиться с уважением к желаниям мистрис Соулер. Наговорив кучу извинений, он попросил соседей сделать ему одолжение сдвинуться немного и ухитрился таким образом очистить маленькое местечко на самом краю скамьи.

Феба подвинулась неохотно и опять зашептала.

– Как она смеет называть тебя Жерви? Она похожа на нищенку. Скажи ей, что твое имя Жервей.

Ответ заставил ее прикусить язык.

– Молчи, у меня есть причины обращаться с ней вежливо. Ты тоже будь повежливее.

Он обратился к мистрис Соулер, покоряясь обстоятельствам. Под его красивой наружностью и свободными манерами скрывались бездушная подлость и непроницаемая хитрость. Это был совершенный тип умного убийцы, умеющего избегать преследований полиции. Если бы он мог совершить преступление безнаказанно, он убил бы без угрызений совести отвратительную старуху, которая сидела рядом с ним. Она столько знала из его прошлой жизни, что могла бы отправить его на пожизненную каторгу. Ввиду таких обстоятельств он обратился к ней с напускным снисхождением и добродушием. Я вас, кажется, десять лет не видел мистрис Соулер? Что вы поделывали в это время?

Женщина нахмурилась, отвечая ему:

– Разве ты не видишь? Голодала! – Она с жадностью взглянула на его блестящие часы и цепочку. – У тебя, кажется, есть деньги? Ты составил себе состояние в Америке?

Он пожал ей руку.

– Тише, – прошептал он. – Мы поговорим об этом после лекции. – Он бросил украдкой взгляд на Фебу. Мистрис Соулер заметила его. Девушка отдала свою трудовую копейку за его часы и одежду.

Она молча злилась на дерзость, с которой он велел ей молчать, и сидела надувшись, подняв вздернутый носик кверху. Жервей попробовал незаметно втянуть ее в разговор со старухой.

– Эта молодая особа, – сказал он, – знает мистера Гольденхарта и уверена, что он провалится, мы пришли посмотреть на потеху. Я не одобряю социализма, я, как говорит моя любимая газета, стою за церковь и престол. Одним словом, придерживаюсь консервативной политики.

– Ваша политика заключается в кармане девушки, – проворчала мистрис Соулер, – на сколько времени еще хватит ее денег? Жерви сделал вид будто не слышит ее слов.

– А что вас привело сюда? – продолжал он самым заискивающим тоном. – Вы читали объявление в газетах? – Мистрис Соулер отвечала так громко, что голос ее покрыл шум толпы. – Я зашла в трактир выпить водки и увидела газету. Я принадлежу к числу недовольных бедняков, ненавижу богатых и готова отдать последний пенс, чтобы услышать, как их отделают.

– Слушайте, слушайте! – сказал мужчина, похожий с виду на башмачника.

– Я надеюсь, что он отлично отделает аристократа, – прибавил один из соседей башмачника, грум без места.

– Меня тошнит от аристократов, – закричала женщина с багровым лицом и смятой шляпкой, – они поглощают все деньги, как они смеют строить дворцы и разводить парки, когда у моего мужа нет работы, а дети умирают с голода? – Башмачник слушал одобрительно.

– Хорошо сказано, – проговорил он, – очень хорошо сказано.

Эти выражения народного чувства дошли до слуха почтенного мистера Фарнеби.

– Слышишь ты этих негодяев? – спросил он у жены. Мистрис Фарнеби обрадовалась случаю рассердить его.

– Бедняжки! – ответила она. – На их месте мы говорили бы то же самое!

– Тебе бы следовало взять отдельное место, – заметил муж, отворачиваясь от нее с отвращением. – Там свободно. Зачем ты стоишь здесь?