Но пока они не знают, не ведают этого. И здесь, на Козьей Бородке, они не стоят понуро, как те неказистые, покорные своей судьбе крестьянские лошаденки. Они нетерпеливы и горды. Угольно-черные, и серые в яблоках, и буланые — цвета золотого осеннего листа. Их привозят из дальних земель в дар, или в дань, или на продажу. Их охраняют и берегут. Потому что такой конь — большое богатство. И кони, будто понимая это, по-лебяжьи выгибают шеи и гневно косят глаза. Не каждый усидит в седле на таком коне.

Кто-кто, а Добрыня понимает толк в лошадях. Начинал-то он свою службу у князя Святослава конюхом. Ну и потом, когда стал он княжеским дружинником, а затем воеводой… Каких только коней не бывало у него!

Взгляд Добрыни остановился на рыжем, как солнце, коне, которого с трудом удерживал на поводу конюх. К нему подошёл молодой простолюдин, видимо чей-то слуга. Перехватив повод, легко вскочил в седло. Конь взвился на дыбы. Стоявшие вокруг подались назад, расступились. Казалось, вот сейчас конь сбросит всадника или рванется безудержно, перемахнет через поле и врежется в ближний к конскому полю ряд, где блеют козы и овцы, верещат свиньи, мычат коровы, где в толпе покупателей мелькают яркие женские платки. Но всадник словно влип в седло, крепко держа поводья.

Добрыня не мог отвести от коня глаз. Бывает же такое: увидишь — и перевернется душа. Немолодой, с седеющей головой боярин неотрывно глядел на коня. И чувствовал тоже, как юный отрок: вот оно, рыжее счастье! Как они могли жить друг без друга — Добрыня и этот конь? Сейчас он найдёт владельца, даст столько, сколько тот запросит, — даже торговаться не станет. И уведет отсюда, с Козьей Бородки, красавца коня. Конюх, к которому подошёл Добрыня, назвал цену.

— Да в уме ли твой хозяин! — закричал Добрыня. И как было не закричать. Того, что просили за коня, не мог вот так в одночасье наскрести в своих ларцах и кубышках храбрый воин, знатный полководец, новгородский посадник Добрыня. Сказал в сердцах:

— Хоть до ночи тут стой, не продать тебе коня за такую-то цену!

Но покупатель сыскался.

Покорный властной руке, конь послушно прошел несколько кругов. Всадник спешился, но повода прежнему конюху уже не отдал. Повёл коня к новому хозяину.

— Чей же это слуга был? Княжеский небось? — спросил Добрыня стоявших рядом людей. Отвечали:

— Почему — княжеский? Это конюх господина Садко!

— Садко? Да кто он такой — Садко? — чуть не в крик закричал Добрыня. А люди добрые, в свой черёд, поглядели, подивились. Чудит боярин. Как это не знать, кто такой Садко.

Чей самый красивый терем в Новгороде? — господина Садко.

Чьи самые богатые лавки в гостином ряду на большом новгородском торгу? — господина Садко.

Чьи самые большие насады, груженные товарами, отправляются от новгородских причалов, в далекие страны? — господина Садко.

Кто сидит среди самых почтенных граждан, решающих с посадником важные городские дела? — господин Садко.

Хвалились, будто всё это не Садко нажил, а они сами.

Вы уже, наверное, догадались, что в нашей повести появился ещё один герой — торговый гость, купец Садко. Память о нём тоже сохранилась в былинах. Богатырь этот не киевский, а новгородский. Кое-что мы уже знаем о нём. На ладье, принадлежащей господину Садко, мы с вами и приплыли в Новгород. Непременно надо нам с ним познакомиться. Очень интересный человек. Так думает и Добрыня, шагая прочь с торга. До того задумался — даже не заметил, как до Волхова дошёл.

По алой от закатного солнца воде плавают белые гуси. Весь день плещутся они в заросших осокой заводях в поисках добычи. Со стороны кажется, будто они усердно полощут свои темные клювы и никак не могут их отмыть в волховской волне до нужной чистоты. Иной и вовсе уйдёт головой под воду, сверху торчат только жёлтые перепончатые лапы и пуховая опушка хвоста. Над водой в закатных лучах тучей вьётся мошкара.

Теперь нам пора, пожалуй, распрощаться с Добрыней. Пусть отдохнёт немного после шумной Козьей Бородки наш храбр, пусть поразмыслит тут в тишине над Волховом новый посадник о новгородских делах. Только что это? Слышите? Пищат вовсю дуделки, громко бренчат струны, доносится разудалая песня. А жители, кто плюясь втихомолку, кто осеняя себя крестом, торопливо прячутся по домам. Запирают ворота, затворяют ставни окошек.

— Люди добрые! Да что же это такое? Кого вы так испугались? — спрашивает посадник Добрыня. — Или чудь заволоцкая пожаловала? Или степняки до Новгорода достали?

Отвечают сразу несколько голосов:

— Не смейся, боярин, коли не знаешь. Это Васька Буслай со товарищи. Вон он высится, будто башня надворотная. Рядом с ним — Лука и Матвей, дети боярские.

— Вон тот верзила — голова-котёл — Костя Новоторженин. Его хоть колом по голове лупи — только звон идёт. Первый Васькин дружок, изгой купеческого роду.

— Коротыга по прозвищу «Потаня» — тоже из купцов. Всю ночь гуляют пьяные. А попробуй, молви им слово. Они тебе в ответ — десять. «Отвернись, — скажут, — не гляди, ежели не по нраву!» А то ещё похлеще: «Чего зенки вылупил? Ступай отсель подобру-поздорову, покуда жив!» И правда лучше уйти. Не дай бог с ними связаться!

— Да уж так оно и есть, поверь, боярин, слова лишнего не прибавлено. Знаешь, что недавно было в Никольской братчине? — И опять, подсобляя друг дружке, рассказывают.

Никольская братчина — это на Плотницком конце, где живут и работают корабельщики — плотники, парусные мастера, кузнецы, кующие якоря и цепи, и прочие умельцы по оснастке судов. Был день святого Николы, покровителя плавателей. Ну вот и собралась Никольская братчина — союз корабельщиков отпраздновать Николу. Как и положено, уставили яствами столы, наварили ячменного пива, припасли меду и вин. Вот туда-то, кроме званых гостей, заявились и незваные — Васька Буслай и его дружки. Вылакали чан зелена вина. И пошло. Кому-то кулаком в ухо въехали, кому-то глаз подбили. Дальше — больше. Коротыга Потаня стул за ножку ухватил и давай им по головам лупить. Верзила Костя во двор выбежал, выдернул из забора кол. А сам Васька и вовсе из телеги оглоблю выломал…

Хозяевам — одному руку из плеча вывернули. Лекарь, как ни старался, не мог назад вправить. Пришлось и вовсе пилой руку отпилить бедняге.

А другому ногу сломали. На всю жизнь хромым оставили.

А третьего как хватили поперек хребта, тут ему и смерть пришла!

А почему вы их не свяжете, этих разбойников, и не сведёте к судье?

Давно бы уже свели, если бы были разбойники! А ведь эти-то кто? Не простолюдины какие-нибудь — дети самых почтенных мужей! Взять хотя бы Ваську Буслая…

Вот и предстал перед нами, дорогой читатель, развесёлый гуляка Василий Буслай, ещё один герой. Нет-нет — не герой! Я не хочу, чтобы это слово соседствовало с его именем. Многим Васька, правда, нравится своей силой и удалью. Лично я не люблю его, хотя и признаю, что он не лишен некоторых привлекательных черт. Но былины помнят его, и было бы нечестно о нем умолчать. Да и как умолчишь, когда он врывается в повесть так же, как когда-то ворвался со своей буйной ватагой в Никольскую братчину. Вы еще о нем услышите — о Ваське.

— Васька? Сын Буслая? — переспрашивает посадник, всё больше дивясь.

— Он самый! Хорошо, старый Буслай помер, не дожив до такого позора.

Васькиного отца, новгородского купца Буслая, Добрыня знал в своё время. Тихий был человек. До девяноста лет прожил — ни с кем не перечился.

То-то и оно. Буслай — царство ему божье — умер вскоре после рождения сына. Васькина мать, почтенная Амелфа Тимофеевна, чтобы не почувствовал сынок сиротства своего, уж так пеклась о нём. Как и положено купецкому сыну, учила грамоте. Нанимала учителей, сажала читать книги, отдавала учить церковному пению. Васенька-то, говорят, с малолетства востёр был и к наукам способен. Слух шёл на весь Новгород о том, как впрок Васеньке всё приходится — и грамота, и письмо, и даже пение церковное.

Теперь-то он другие песни поет. Уши бы воском залепить, чтобы не слыхать этого непотребства.