— Тати! Разбойники! Грабители! Вот воротится боярин — со всех вас спросит за свое добро! — кричал Ратиборов управитель. — Да и боярина ждать нечего! Казнить их лютой смертью не медля!

В гневе забыл управитель, что это только ночью пойманного на воровстве можно убить на месте, не приняв на себя вины. А среди бела дня, да при народе — хватай и тащи в суд. Впрочем, нынче тащить было некуда — ни схваченных на Ратиборовом дворе, ни в других местах, где вот так же поразбивали амбары с зерном или лавки, торгующие мукой. Боярин Ставр и сам считал, что надо примерно наказать виновных, чтобы прочим неповадно было воровать. К тому же он тоже подумал о том, о чём кричал управитель. И в самом деле, неладно получается. Ратибор ушел в поход, е тут — разбой. Вернувшись, Ратибор, конечно, постарается прежде всего обвинить своего старого противника Ставра, что не смог сохранить порядок. Поэтому боярин Ставр гневался вдвойне. Суд был скор: кому батогов, сколько вынесет, кого в холопы навечно, с женой и детьми, кого в Волхов.

Стояли в угрюмом безмолвии — и те, чья решалась судьба, и те, кто мог оказаться на их месте. Только всхлипывали женки да еще раздался голос:

— Одни умирают с голоду, а у других полны закрома! И ты, боярин, считаешь свой суд правым?

Боярин Ставр поднял голову:

— Это ещё кто там? Сыскать его!

— Меня не надобно искать. Я не прячусь и не бегу. — Из толпы выступил простолюдин. Одет чисто, глядит дерзко, сказал — будто камень кинул.

— Ты кто такой? Тоже воровал? — закричал боярин Ставр.

— Нет, не воровал! — отвечал баламут все так же дерзостно. — А вот ты, боярин, не с тех взыскиваешь, на ком вина!

— Да ты смутьян — вот ты кто! Ежели сам не воровал, то других подстрекал. А зачинщику первый кнут! Взять его, — приказал боярин Ставр.

Может, и в самом деле отведал бы кнута зодчий Твердислав или того хуже — полетел бы с моста в зимний Волхов. Но не успел еще закончиться этот суд, как посаднику Добрыне, только воротившемуся домой после обхода укреплений и собиравшемуся сесть за стол, доверенный челядинец доложил, что его спрашивает старик чужеземец.

— Какой ещё чужеземец? — удивился Добрыня.

— Должно, грек, — отвечал слуга. — Дело, говорит, безотлагательное.

— Ладно, пусть войдёт, — велел Добрыня.

Вошёл старичок — сухощавый, с седыми волосами и не по возрасту живым, пристальным взглядом. Добрыня узнал известного зодчего, который по приглашению Новгорода приехал из Византии, да так и остался, полюбив вольный город. Он не раз приходил к посаднику по разным делам градостроительства. Но сейчас он пришёл просить посадника помиловать его ученика Твердислава, схваченного вместе со взбунтовавшейся чернью.

В эту зиму одно оставалось — терпеть. Думали: только бы выжить, дождаться ушедших в поход мужей, братьев, отцов.

Они вернулись, но не так, как о том мечталось новгородцам. Часовые на крепостных башнях, завидев вдали войско, подали сигнал. Ещё было неведомо, свои ли это идут или нагрянул кто-нибудь чужой. Посадник Добрыня распорядился запереть городские ворота. Ополченцы из оставшихся в Новгороде мужчин, в большинстве своём уже немолодые или немощные, не имеющие опыта в воинском деле, все же были полны решимости защищать город. Женщины жгли костры, грели в котлах воду и смолу. Пусть все будет наготове, ежели враг станет брать приступом стены. Но ещё не успела вскипеть вода, не успела растаять смола, со сторожевых башен послышались радостные крики. Возвращались свои.

Уже узнали ехавшего во главе дружины князя и кое-кого из известных в городе мужей. Ворота распахнули настежь. Мужчины, женщины, дети с радостными криками бежали по улицам к восточному валу, откуда в город входила дружина. Но так же, как преждевременной была тревога, преждевременной оказалась теперь и радость. Вернулись новгородцы не с победой. В Югорской земле пришлось им встретиться со сводной дружиной суздальцев и ростовчан. Многие полегли в дальнем краю, порубанные мечами, многие погибли от ран, замёрзли в снегу. Мало того что было разгромлено новгородское войско, враг преследовал по пятам разрозненные разбитые полки — и там, в чужих землях, и здесь, уже на их земле. Бросив на произвол судьбы раненых и отставших, бросив ополченцев, которые большей частью двигались пеши, князь с конной дружиной ушёл вперёд, чтобы хоть немного оторваться от преследователей, успеть укрыться за крепостными стенами. Вот какое сообщение в глубоком молчании выслушали посадник и собравшиеся на вечевой площади думные бояре от князя, который, сойдя с коня, успел только откинуть воинский шлем с высоким шишаком и снять тяжёлую кольчугу и стоял перед ними в потрёпанной грязной одежде. Кто-то из вечников, голосовавших в своё время против похода, было закричал бранные слова понуро стоявшему князю, но посадиик Добрыня прервал его. Сейчас было не время для споров.

— Снявши голову, по волосам не плачут! — сказал он властным, не допускающим возражения голосом. — Постараемся встретить врага с честью.

И вот уже по улицам скакали гонцы с приказом посадника. Все дружинники и ополченцы, способные держать оружие, должны были, не мешкая, явиться к своим десятским и сотским. Едва обняв жен и детей, но успев передохнуть после тягот похода, ратники уже снова готовились к бою. По велению посадника уличанские старосты выискивали умельцев в оружейные мастерские. Спешно складывали новые печи для плавки руды. Обычно рудоплавильные печи во избежание пожаров строились за городской чертой. Ни рудоплавам, ни даже кузнецам не разрешалось работать в городе. Теперь же и кузни, и печи было необходимо перенести под защиту стен.

И ещё одно распоряжение отдал посадник Добрыня. Вслед за дружиной, которая, бежав с места боя, первой добралась до Новгорода, тянулись и конные и пешие группы воинов. Одна за другой подходили они усталые, голодные, а главное, растерянные, не знающие, что им делать дальше. Сейчас пока ещё они могли войти в город. Но как только нагрянут суздальцы, этим разрозненным остаткам разбитых полков будет невозможно пробиться к своим. Они погибнут под мечами врагов или попадут в плен. И Добрыня, пользуясь тем, что город ещё не был окружён, послал в разные стороны бывалых, опытных в ратном деле людей встретить тех, кто будет возвращаться, помочь им собраться с силами. Пусть они скрываются в лесах, пусть будут готовы к бою. Суздальцы вряд ли станут брать новгородские стены приступом. Да если и попытаются это сделать, то немало времени пройдет, прежде чем они сумеют сокрушить двойное кольцо новгородской твердыни. Возьмут окружающий город вал, можно будет отсидеться в детинце. Да, новгородским жителям предстоят тяжелые испытания. Придётся выдержать осаду. Другого выхода нет. Но осажденные в свою очередь тоже будут изматывать силы врага. А главное, будут дожидаться подходящего случая самим напасть на осаждающих. Вот тогда-то и ударят в спину суздальцам притаившиеся в лесу отряды. Важно только собрать людей и воодушевить их, чтобы они поверили в свои силы, в будущую победу. Скрываться лучше всего в Зверином монастыре. Там такие лесные дебри, что целый полк может скрыться. И пропитание можно добывать охотой. И от Новгорода близко.

Суздальцы не заставили себя долго ждать. Потерпевшие поражение участники похода нисколько не преувеличивали в своих рассказах силы противника. Объединенная дружина суздальцев и ростовчан и в самом деле была и многочисленней и опытней в ратном деле.

Стоял морозный солнечный день. Со сторожевой надвратной башенки крепостного вала было отлично видно все вокруг. Снаружи за валом далеко простирались заснеженные поля. Повернувшись к ним спиной и обратя взор назад, можно было увидеть высокую, тоже заснеженную гряду вала. Оба ее конца смыкались тут же у башенки и, расходясь в ту и другую сторону, опоясывали город широким кольцом. Посередине это кольцо с городом внутри, словно лезвием огромного меча, было разрублено надвое стального цвета ледяной полосой застывшего Волхова.

Совсем недавно в распахнутые ворота под этой башенкой торопливо входила разбитая новгородская дружина. Теперь же к городу двигалось чужое войско, растянувшееся длинной змеей по ослепительно сиявшему снежному полю. Будто чешуя змеиной шкуры, сверкали кольчуги и шлемы ратников, змеиными языками полоскались на ветру стяги.