Вересаев сильно подрезал цитату из Пушкина и тем самым изменил ее смысл. При перепечатке он, вероятно, исправил бы неточности. У Пушкина после стиха: «Не спится графу. Бес не дремлет» мы читаем:
Вертится Нулин – грешный жар
Его сильней, сильней объемлет,
Он весь кипит, как самовар,
Пока не отвернула крана
Хозяйка нежною рукой,
Иль как отверстие вулкана,
Или как море пред грозой,
Или... сравнений под рукой
У нас довольно – но сравнений
Боится мой смиренный гений
[109] .
Тут есть «троп», и довольно дерзкий. Пушкин его отверг, потому что он знал, что и так поэму обвинят в непристойности – потом ее обвинили в «похабности».
Сравнение изменяло смысл сцены расставания графа с Натальей Павловной.
Наталья Павловна встает:
«Пора, прощайте, ждут постели.
Приятный сон!..» С досадой встав,
Полувлюбленный нежный граф
Целует руку ей. И что же?
Куда кокетство не ведет?
Проказница – прости ей, боже! —
Тихонько графу руку жмет.
«Пожатие руки» невольно связывалось с движением хозяйки, сидящей за самоваром.
В целом виде построение дерзко.
«Троп» здесь не скрытый. «Поставленный самовар», он же «самовар кипящий», а также «кран» в устном фольклоре имел разнообразно-нескромное значение.
Приведу пример из архангельских загадок:
Меж горами,
Меж долами
Парень девку солодит
[110] .
Горы и долы – это бока старого тульского, дважды расширяющегося самовара.
Солодить – значит по Далю «...сластить легким брожением»[111] .
Или:
По бокам вода играет,
В середке огонь толкает.
В. Вересаев – своеобразный литературный нигилист. С такими мне приходится встречаться. Он сам знает, что говорит ересь, но хочет, чтобы и Пушкин был еретиком, его (вересаевского) толка, чтобы он был против того, что Вересаев считает вычурностями и кривляниями».
Он понимает, что замах очень широк. Выражение «вся восточная поэзия» включает в себя и Иран, и Индию, и Китай, и Библию, и поэзию романтиков. Свидетель, привлеченный к делу, говорит неточно, вероятно потому, что он делает заметки для себя; он не текстолог Пушкина.
Случайных попутчиков брать не надо. Замечания Р. Якобсона о пушкинской поэтике значительны, но они не вскрывают основной структуры пушкинской поэзии: «Пророк» весь составлен из тропов.
Так же построено описание наводнения в «Медном всаднике».
Пушкин пользовался переходящими тропами, переключающими смысл, как бы противоречивыми:
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино – печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
«Смутное похмелье» разочарования не снято понятием о «старом вине», но им иначе оценено.
В поэзии Маяковский, Хлебников, Пастернак, Цветаева – все поэты не восточные – часто строили стих на сюжете развернутого образа.
Все это заставляет относиться к вопросу серьезнее: не надо в предмете исследования видеть только то, что хочешь видеть.
Пушкинское настроение в «Графе Нулине» сложно. Я напоминаю о пародийном ряде, включенном в композицию повести. Пушкин дважды упоминает поэму Шекспира, второй раз в сцене у постели Натальи Павловны:
Но тут опомнилась она,
И гнева гордого полна,
А впрочем, может быть, и страха,
Она Тарквинию с размаха
Дает пощечину. Да, да.
Пощечину, да ведь какую!
Имя царя Тарквиния упоминалось в повести и раньше – при проходе графа Нулина:
К Лукреции Тарквиний новый
Отправился на все готовый.
Сам Пушкин комментирует это так:
«В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал, что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию, быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Врут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те.
Итак, республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде.
Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась, я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть»[112] .
У Пушкина пересекаются в «повести» история и «соблазнительное происшествие».
Пушкин любил и образы и сравнения, но он презирал и пародировал тривиальность, внося в произведение новый смысл.
Структуры Пушкина сложны и многорядны.
Это лес; сам лес – структурная связь разнорастущих деревьев и грибов, которые могут расти именно в этом соответствии: лес, подлесок, трава, грибы – все это связано. Такие леса создает поэт и сам дает в них дорогу.
Всеволод Пудовкин говорил мне, что режиссер – это человек, прокладывающий тропинку, по которой надо идти, чтобы видеть прекрасное.
Пародия уже осуществлена, но поэт дает новое ее осмысление. Сперва нам кажется, что честь живущего с «приятной важностью» недалекого мужа Натальи Павловны спасена пощечиной, которую дала жена графу Нулину.
Но оказывается, что поэт совсем не защищает самодовольного супруга. История о неудачном покушении всем рассказана. Муж разгневан, но поэт продолжает:
Смеялся Лидин, их сосед,
Помещик двадцати трех лет.
Молодой любовник был взят по соседству.
Он смеется вместе с Натальей Павловной.
Повесть содержит в себе и тропы, и повторения сюжетных переключений.
Не надо отделять сюжетно-событийную структуру произведения от структуры языковой, они не совпадают, хотя и соотнесены.
Это тот лес, который Вересаев не видал за передними деревьями.
Поэзия Хлебникова, Мандельштама, Марины Цветаевой, Маяковского – поэзия с тропами, а не только столкновение грамматических видов. Это столкновение судеб, переход людей через грани истории.
Поэты живут сперва в одной жизни, потом переходят в другую, предвидя третью. Предвидят, как бы воскресая в будущем; Маяковский, повторяя библейские структуры, говорит и о воскрешении, и о потопах, и о новых ковчегах, которые плывут и пристают к новым берегам.
Эта событийная структура, эти столкновения смыслов, борьба смыслов подчинена общим законам искусства. Без нее не существует стихотворение – она обновляется. Она существовала в силу своей единичности.
Перехожу к воспоминаниям о жизни и о стихах. Эго свойство немолодых писателей – им снятся сны.
Содержание и конфликт
Люди, стараясь уточнить анализ, ищут примеры как бы однослойного произведения.
