(21) вместо: того же условия - было: таких же условий

(22) рядом с текстом: владеет в силу ... ... не напечатанными - знак: NB.

(23) вместо: и по силе - было: то есть на условиях

(24) было: контракта

(25) далее было: а. отдельно от других б. не в одном томе с другими сочинениями моего доверителя, хотя

(26) здесь и далее в подлиннике пропуск

10/22 декабря/69.

<Дорогой> (1) друг Аполлон Николаевич, я послал

<Паше застра>хованный пакет, в котором находятся

<документы по> делу со Стелловским, - доверенность, черновая <контракта и> письмо к нему. Пишу же Вам отдельно, <чтоб сообщи>ть о страховом пакете заране. Пользуюсь <Вашим> обещанием содействия в этом деле. Это <дело> более всего теперь важно. Тысяча рублей помогла <бы мне р>адикально! Прошу Вас очень, - <выслушайте Пашу и наставьте > его советом. Да уговорите его насчет доверенности>, уверен, что она имеет полную силу.

<...> о каких-нибудь будущих крючках нечего останавливать дело; всякая остановка мне повредит,

<...> и первые 500 руб. от Стелловского получатся <...> у н<его> деньги и пришлите мне. 50 руб. дайте

<Эмилии> Федоровне, а остальные 400 вышлите мне.

<...> на продавание шкуры, не убив медведя <...> у<ведомил> письмом, что кончил и выслал. <Я послал) Вам письмо в воскресение, сегодня Вы может <быть его получите>. Сижу без копейки денег, а нужно ужасно.

<Поддержите> просьбу о Кашпиреве. Будьте друг, способствуйте.

Весь Ваш Федор Достоевский.

(1) текст письма поврежден (листок разорван)

Дрезден 26/14 декабря/69.

Дорогой и милый друг мой Сонечка, наконец-то я могу написать Вам что-нибудь. Письмо Ваше, - не помню, от какого числа (тем более что Вы, по обыкновению всех женщин, никогда не выставляете чисел), - прочел я месяца три назад и не ответил Вам, потому что не мог отвечать. Я был занят, писал мою проклятую повесть в "Зарю". Начал поздно, а кончил всего неделю назад. Писал, кажется, ровно три месяца и написал одиннадцать печатных листов minimum. Можете себе представить, какая это была каторжная работа! Тем более, что я возненавидел эту мерзкую повесть с самого начала. Думал написать самое большее листа три, но представились сами собой подробности, и вышло одиннадцать. Эта работа изнурила меня совсем, а главное в том, что я никому ничего не отвечал по самым необходимым даже делам и был всё время в таком мрачном расположении духа, что и Вам не мог ответить. Не сердитесь же на меня, бесценный мой друг, и знайте, что я Вас всегда любил бесконечно, и не проходит, может быть, дня, - чтоб я о Вас не думал. Вы примете, может быть, слова мои за преувеличение и за сентиментальность. Но уверяю, что это правда. Вспоминаю я и думаю о России каждый день до опьянения, хочется воротиться поскорей во что бы то ни стало, а вспоминая о России, я невольно вспоминаю всех вас, весь Верочкин дом и Вас в особенности. Здесь, за границей, мне ясно стало, что из всех людей на родине и из всех мест России мне милее всего ваш дом и все вы. Вот почему, вспоминая и думая о России, каждый день думаю (1) и об вас. И так давно, мне кажется, всё это было, - точно во дни моей цветущей молодости (то-то Машенька засмеется над этой фантазией). Из этого Вы видите, что я невольно представляю теперь себя себе старым-старым. стариком. Может, и умру скоро.

А между тем у меня дочка Любочка, родилась 26 сентября, и сегодня ей ровно три месяца. Не могу Вам выразить, как я ее люблю. Аня сама кормит и очень мучается, бедная, боюсь, что это кормление повредит ее здоровью. К счастью, с нами живет мамаша Ани и ходит за ребенком. Девочка здоровая, веселая, развитая не по летам (то есть не по месяцам), всё поет со мной, когда я ей запою, и всё смеется; довольно тихий, некапризный ребенок. На меня похожа до смешного, до малейших черт. На днях будем ее крестить; даже это откладывали до окончания работы! Крестить прошу Вашу мамашу и ей пишу об этом. Крестный отец и кум ее будет Аполлон Николаевич Майков. Я слишком уверен в Верочкином согласии; не может она меня так огорчить и отказаться. Скажу Вам несколько слов об нашей жизни: жизнь скучная; в спальне - заботы о Любе и ежедневные заботы, а у меня до сих пор только одна работа. Дрезден очень скучен и сам по себе. Эти немцы мне нестерпимы. Хорошо, что припадки мои почти не бывают (ровно 3 месяца не было, несмотря на расстраивающую работу), но зато приливы крови к голове и к сердцу (бог знает какие - не могу Вам разъяснить). Встаю я в час пополудни - потому что работаю по ночам да и без того (2) не могу заснуть ночью. От трех до пяти работаю. Иду на полчаса гулять и именно на почту, а с почты возвращаюсь через Королевский сад домой - всегда одна и та же дорога. Дома обедаем. В семь часов выхожу опять гулять и опять через Королевский сад домой. Дома пью чай и в 10 1/2 часов сажусь за работу. Работаю до 5 часов утра. Затем ложусь и, как только пробьет шесть часов - тотчас же засыпаю. Вот вся моя жизнь. В вечернюю прогулку захожу в Читальню, где получают русские газеты, и читаю "С.-Пет<ербургски>е ведомости", "Голос" и "Московские ведомости". Аня живет еще скучнее моего: забота и кормление Любы не дают ей даже и прогуляться хорошо, а это ей нужно. Развлечений никаких. Здесь, впрочем, и нет никаких. В глупый немецкий театр и ходить нечего. Можно бы еще слушать музыку и даже довольно недурную и очень дешево за вход в Концертную залу; я раз пять ходил; но Аня и этого не может: нельзя от ребенка отлучиться. Знакомства у нас нет никакого. Из книг получаем "Зарю" и "Русский вестник". У нас в Дрездене и почти подле нас живет Иван Григорьевич, брат Ани. Он здесь уже два месяца и Вам кланяется. Аня Вам пишет сама. Решительно в будущем году возвращусь. Нельзя выносить заграницу более, и даже средства и время не позволяют мне употребить эту поездку за границу с пользою. Мне бы непременно надо быть в Афоне и в Иерусалиме, надо непременно; а в настоящее время я не могу этого исполнить и через пять дней должен сесть опять за новую работу, которая бог знает когда кончится. Я думаю, что когда ворочусь в Россию (это может быть к концу лета в будущем году), то тотчас же приеду в Москву (да и дела так сложатся, что надо будет приехать) и мы увидимся. Что-то будет и как-то мы встретимся после 3 1/2 лет. Понять не могу, как много прошло времени. Знаю только, что Ваше сердце найду тем же. Но во что сложится новая жизнь (если мне еще суждено жить) и как всё это будет (разумеется, в общем) - не могу и придумать. Я, конечно, по-прежнему буду работать и, может быть, совсем поселюсь в Москве. Надо что-нибудь сделать для Ани, для Любы. Еще и то: боюсь, что мы, то есть я и вы все - отвыкнем друг от друга в этот долгий срок моей заграничной жизни.

Но всё это еще в будущем; но теперь отвечу на один пункт Вашего письма, голубчик Вы мой. Милая Вы моя и бесценная, добрая и благородная Соня: не пишите мне таких вещей, что "цель не оправдывает средства". Я не то чтоб обиделся, а огорчился. Мне грустно стало от мысли, что действительно, может быть, время отчуждает нас друг от друга, мало-помалу. Дело о смерти тетки и о завещании вышло, как я, может быть, и писал Вам, так: Майков написал мне горячий призыв, так сказать, "спасти семейство". Писано кратко, но сильно и с необычайною точностию в известиях: Веселовский, дескать, есть душеприказчик покойной тетки и в высшей степени возмущен тем, что 40000 идут на монастырь. Известие это идет от Кашпирева, друга Веселовского, которому будто бы Веселовский говорил, что если б он знал мой адресс, то тотчас написал бы ко мне, чтоб вступиться за обделенных. Кончалось советом написать Веселовскому. Кто тут из них наврал - не понимаю до сих пор, потому что на запросы мои потом мне объяснений не дали. Должно быть, все соврали, любя и наполовину невольно. Майков один только не мог соврать, не такой человек. Стало быть, Кашпирев - и заметьте, Майков, который дружески знаком с Кашпиревым, уведомляет (3) меня, что Кашпирев друг Веселовскому. Вероятнее всего, что Кашпирев, основываясь на каком-нибудь полуслухе, приврал от горячности другую половину слуха сам - и вышла бурда. Про теткино завещание я знаю хорошо, тем более что всё, что мне следовало, получил по нем и все 10000, как Вам известно, тотчас же убил на поддержание братниного журнала, которого собственником я никогда не был, следовательно, убил мои 10000 в пользу братниного семейства. (4) Убив эти 10000 своих на чужое дело, я на (5) это же самое дело, то есть на уплату долгов, частию братниных, частию по журналу братниному же, заплатил (6) не знаю сколько денег, но вот, однако же, некоторые пункты этого счета: все 7000 за второе издание "Преступл<ения> и наказания", после его необыкновенного успеха, ушли на погашение долга по журналу Працу типографщику и бумажному фабриканту, то есть все 7000 до последней копейки. Затем уплатил 2000 наличными деньгами при продаже Стелловскому моих сочинений, по векселям (7) за долги брата и по журналу. Кроме того, по мелочам выплатил наверно тысячи полторы. И наконец (не считая еще кой-чего), по тем же оставшимся долгам по журналу, то есть по чужому делу, остается тысяч наверно до четырех неоплаченных, и из-за них - я брожу, спасаясь от тюрьмы, без малого уже три года за границей, а кончу все-таки тем, что заплачу, всем заплачу