28 декабря прокурор Окружного суда приехал в Сущевскую часть для вручения Нечаеву обвинительного акта, но тот отказался его принять и не подписал расписку в получении. Тогда обвинительный акт был оставлен в камере на столе, Сергей сбросил его на пол, но ночью все же прочел. Ни повестку о вызове в суд, ни список присяжных заседателей он в руки взять не пожелал и от защитника, разумеется, отказался.
Столичные и московские полицейские власти не покидала тревога, они опасались нападения единомышленников арестанта на конвой, поэтому, согласно предписаниям Левашева, Слезкин распорядился организовать тайную доставку Нечаева в здание Окружного суда в ночь на 8 января 1873 года и его возвращение в Сущевскую полицейскую часть ночью же после суда. Конвой с трудом поспевал за черной арестантской каретой, мчавшейся по чуть покрытой мокрым талым снегом булыжной мостовой. Скакавший рядом Ремер с опаской поглядывал на заляпанные грязью колеса, едва удерживавшиеся на осях. Он превосходно помнил, сколько волнений доставила ему неисправность арестантского фургона, доставившего нечаевцев на гражданскую казнь и обратно в Литовский замок. Наверное, его поэтому и отправили с Нечаевым в Москву. Сергея трясло и бросало в разные стороны, он не мог сосредоточиться и оттого злился. Возникло предчувствие — все пойдет иначе, чем хотелось, коли так везут — таков и суд будет; в карете на обратном пути пережил он разочарование ходом слушания дела. Если бы не так везли, не довели бы обвиняемого до такой степени бешенства, то и процесс, возможно, прошел бы иначе, чуть иначе…
Незадолго до начала судебного разбирательства, 5 января 1873 года, Александр II повелел, чтобы «повременные издания ограничились перепечатками стенографического отчета «Правительственного вестника», как то исполнялось в 1871 г.».[671] Тогда, во время «Процесса нечаевцев» министр юстиции откомандировал «особого чиновника» А. А. Казем-Бека для редактирования стенографического отчета. По распоряжению монарха Пален и в этот раз предложил Казем-Беку выехать в Москву для «присутствия» на слушании дела и выполнения деликатной работы со стенографами. Стенографический отчет суда над Нечаевым появился 12 января 1873 года в «Правительственном вестнике» (№ 10). В 1903 и 1906 годах его дважды перепечатал В. Я. Яковлев (Богучарский, Базилевский).[672] В феврале 1904 года в лондонском историческом сборнике «Былое» его в весьма сокращенном виде опубликовал В. Л. Бурцев.[673]
Судебное заседание открылось 8 января 1873 года в 12 часов дня и продолжалось до пяти часов вечера. Оно окончилось бы и раньше, если бы не инциденты, связанные с дерзким поведением Нечаева. Поздно вечером на имя министра юстиции Палена был отправлен следующий отчет о происшедшем в стенах подведомственного ему учреждения:
«Краткий отчет о судебном заседании по делу мешанина Сергея Нечаева.
Введенный в зал заседаний, Нечаев на первый вопрос Председателя об его имени, отчестве и т. п. ответил: «Прежде чем ответить на предлагаемые мне вопросы, считаю нужным объяснить, что я не признаю за русским судом права судить меня: я эмигрант и перестал быть подданным Российской Империи».
В публике раздался общий крик: «вон!» и одновременно с этим Председатель приказывает вывести подсудимого, а затем объявляет публике, что она обязана воздерживаться от всякого рода заявлений, иначе он поставлен будет в необходимость удалить ее из зала заседания, так как закон требует суда не от публики, а от особо избранных для сего органов судебной власти.
После того Прокурор на вопрос Председателя заявил, что ввиду находящихся в деле документов, подписанных самим подсудимым и не отвергнутых им, он не видит повода сомневаться в личности обвиняемого.
Перед составлением списка присяжных заседателей Нечаев вновь был введен в зал заседания и на вопрос Председателя: не желает ли он воспользоваться правом отвода присяжных? ответил: «Я уже заявил, что не признаю формальностей русского суда; я уже давно перестал быть рабом вашего деспота!»
По распоряжению Председателя его снова увели и слова его, по требованию Прокурора, заносят в протокол.
Состав присяжных: 5 купцов, 1 потомственный почетный гражданин, 2 цеховых, 2 мешанина, 1 крестьянин, 1 чиновник VIII класса, 1 доктор медицины Мартинберг, 1 провизор Гофман, который и избран старшиной.
Объясняя присяжным их права и обязанности, Председатель между прочим упомянул, что суд должен быть спокоен и беспристрастен, что по сему они должны отрешиться от того тяжкого впечатления, которое произвели на всех безумные выходки подсудимого, внимательно слушать все то, что будет происходить на суде, и постановить приговор по внутреннему убеждению, основанному на обстоятельствах дела, и тем самим лишить подсудимого возможности говорить, что приговор над ним произведен под влиянием минутного впечатления.
По прочтении обвинительного акта Нечаев на вопрос Председателя: признает ли он себя виновным в том преступлении, в котором его обвиняют — ответил: «факт убийства Иванова есть факт чисто политического характера» и другого ответа не дал.
Из числа вызванных обвинительной властью свидетелей явился один студент Петровской Академии Мухартов (остальные сосланы в каторжные работы или же не разысканы), который удостоверил, что Иванов за четыре дня перед тем, как найден был убитым, ушел с квартиры, взяв принадлежащий Мухартову башлык, которым и связаны были ноги Иванова.
На вопрос Председателя; не имеет ли подсудимый возразить что-либо против показания свидетеля? Нечаев ответил, что он не признает себя подсудимым. По поводу показаний не явившихся свидетелей и других прочитанных в суде документов Нечаев никаких возражений не сделал.
Прокурор в краткой, но сильной речи объяснил тяжесть преступления как предумышленного, совершенного в засаде и сопровождавшегося присвоением вещей убитого; выяснил силу и значение свидетельских показаний, вполне согласных между собой и подтвержденных другими обстоятельствами дела, а также и то, что убийство Иванова было совершено не из политических видов, а из личной ненависти к нему Нечаева, вследствие несогласия в их образе мыслей, и затем, перечислив увеличивающие вину подсудимого обстоятельства, выразил убеждение, что Нечаев должен быть признан зачинщиком убийства.
На речь Прокурора Нечаев ответил: «я считаю унизительным защищаться против клеветы, я повторяю слова, сказанные мною в крепости Графу Левашеву: правительство может отнять у меня жизнь, но не честь!» (Рисуясь, ударяет себя в грудь. В публике слышен смех!)
Председатель начал свою речь с того, что в настоящее время не может быть речи о неподсудности дела как русскому суду вообще, так и в частности Московскому Окружному Суду, потому что, во-первых, Нечаев предан суду установленным порядком за простое убийство, по факту совершения преступления, во-вторых, что дело это не имеет никакой связи с каким-либо политическим делом, в чем положительно убедилось и Швейцарское правительство, выдавшее Нечаева, и в-третьих, что всякое самостоятельное государство имеет право судить даже иностранных подданных за преступления, совершенные в его пределах. По сим соображениям заявления Нечаева должны быть признаны неосновательными. Затем, определив силу и значение находящихся в деле доказательств виновности Нечаева, как зачинщика в убийстве Иванова, и указав на обстоятельства, увеличивающие вину его, Председатель сказал присяжным, что в Высочайшем Манифесте, изданном пред введением в России судебной реформы, выражено желание законодателя, чтобы в «судах царствовала милость», что милостью действительно проникнуты судебные уставы, предоставляющие подсудимому все средства к оправданию, дозволяющие суду смягчить определенные в законе наказания, а в известных случаях и ходатайствовать за подсудимого перед Императорским Величеством, что в этих только пределах милость и мыслима как законная, что вне этих пределов милость будет уже не справедливая, не удовлетворяющая другому требованию законодателя «да царствует в судах правда» и что таким образом присяжные должны признать и могут признать подсудимого заслуживающим снисхождения лишь в том исключительном случае, когда выведут из обстоятельства дела полное и глубокое в том убеждение; в противном случае снисхождение, как незаслуженное подсудимым, должно лечь тяжестью на совести присяжных.
