– Прошлое непригодно для этого. Мы умеем двигаться сквозь одни и те же события снова и снова, но в реальности они могут случиться только один раз, и ничто не может их изменить, даже то, что мы знаем последствия. Прошлое – это прошлое. А Плетущая Мечты почти полностью погружена в ушедшие дни Дома с тех пор, как вернулась из Гиблых Земель. Моя бедная леди может быть не согласна со злом Мастера, но оно столь велико, что не отпускает от себя людей незапятнанными. И когда она возвращается к настоящему, то это лишь несчастное падшее создание, которым она стала, отнимающее души людей прикосновением, хочет она того или нет, и не способное ни вернуть их, ни передать кому-то. Мастер использует ее, только чтобы приносить домой раненых перевратов, тех, чьи души уже так исказились (как у меня и Мразаля), что выдерживают даже ее прикосновение. Геридон давно предвидел, что такое неизбежно произойдет. Когда он обнаружил, что открыть Дом в минувшее не помогает, он послал Джеймсиль, Плетущую Мечты, через Барьер к Серому Лорду Гансу. Ты – ребенок, которого он хотел. Твой брат оказался нежеланным сюрпризом, тем же, полагаю, чем ты стала для Ганса. Близнецы всегда скрывают в себе множество возможностей. Геридон открыл это, когда преждевременно попытался сделать тебя новой Госпожой. Ты не сдалась тогда, не упала. И ты все еще стоишь… пока. Возможно, теперь ты не удержишься.

Его слова волнами накрывали Джейм – набухают, падают, отступают. Она не могла собрать их воедино. Только один раз до этого девушка была пьяна, но тогда было все совсем не так. Это больше похоже… на смерть?

«Дурочка, ты всегда выпиваешь все, что тебе подносят?» Она попыталась подняться и упала – кажется, в какую-то бесконечную яму. Теперь она наполовину лежала на кровати, наполовину – на руках переврата. Девушка подняла на него недоумевающий взгляд:

– Сенетари, ты отравил меня.

– Да. Яд вирмы в вине. Ты уже выпила немного семь дней назад, когда впервые проснулась в Каркинароте, а вот только что – гораздо больше.

– Н-но почему?

– Мой лорд приказал одурманить тебя. Он не хочет больше непредвиденных случайностей. Но, думается мне, было бы лучше, чтобы ты умерла, тем более что это покончит и с нашими мучениями. О, не сразу – у Мастера осталось еще несколько душ на пару глотков; но скоро, если, конечно, он не столь глуп, чтобы принять то, что ему предложат тени. К тому же в эту игру должен играть лишь род милорда Геридона, который он предал и обрек на проклятия своим себялюбием. Тебя не должны были в это втягивать, Джеми. Проще говоря, ты не должна была бы даже рождаться. Это было бы лучшим решением. Однако большая доза яда вирмы может иметь непредсказуемые последствия. Я не знаю, убил тебя или нет. Но ты же понимаешь, что я старался действовать в твоих интересах, да?

Она все еще смотрела на него расширившимися серыми глазами – но уже ничего не понимала. Веки дрогнули и закрылись. Он подержал девушку еще минуту, глядя сверху вниз на ее лицо, потом осторожно приподнял и положил на кровать.

– Если же случится худшее, дитя, если ты выживешь, по крайней мере я успел научить тебя искусству Сенеты на своем примере, и чести на своих ошибках. – Он легко коснулся губами ее губ. – Добро пожаловать домой, Джеми.

Речная Дорога: семнадцатый – двадцать четвертый дни зимы

Кенцирское войско достигло дальней стороны Белых Холмов через несколько часов после заката семнадцатого дня зимы, пройдя форсированным маршем около восьмидесяти миль. Той же ночью к черному небу взвились погребальные костры, вызванные похоронными рунами тем, кто погиб в холмах. А затем практически все как один улеглись у затухающих огней и уснули так крепко, словно и сами были мертвы. Торисен же без отдыха бродил между спящими. Зола наблюдала за лордом. Точно так же сорок лет назад по склону в Белых Холмах шагал среди мертвых Ганс, а она лежала, слишком слабая от потери крови, не в силах окликнуть, и смотрела на него. Сегодня она опять молчала, и почти по тем же причинам. Искусанная рука тупо ныла. Она так и не показала ее лекарю.

Ранним утром Войско опять ступило на Речную Дорогу, переместившуюся на западный берег – тут Серебряная сливалась со Стремительным. После ночи в дворе кендары шагали бодро. Теперь они будут проводить в целительном сне каждую вторую ночь, а за два дня проходить сорок – пятьдесят лиг. Это безжалостно, но будет держать пехоту в форме, так что лошади могут выдохнуться прежде.

Они шли по Старому Королевству, на западном берегу возвышался Башти, на восточном – Хатир. Тысячи лет назад эти два колосса контролировали большую часть Центральных Земель, но Хатир давно уже распался, а пришедший в упадок Башти сохранял лишь видимость власти, поэтому на дороге Войско почти не встретило проезжих, и тем более никого не было видно на реке.

Только один раз, на двадцать первый день зимы, Войско встретило сопротивление. Торисен вновь ехал впереди, намереваясь срезать угол по бескрайнему лесу, называвшемуся Рослью. Даже в расцвете своего могущества Башти не преуспевал в установлении здесь своих законов, разве что на опушках, по краям. Лес проглатывал целые армии. Охотникам еще удавалось кое-как справляться с чащей, но лишь немногие проникшие в сердце леса к черным дубам возвращались живыми – и говорили, что эти деревья все еще там. Во время голода сама Росль управляла Башти – из сплетения теней выходили красноглазые волки и опустошали окраины, а то и бродили по величественным улицам городов. Туда они приходили в образе людей, все таких же красноглазых, но с ловкими пальцами, способными отпереть любой замок, и ненасытным голодом до женщин – и не всегда только для того, чтобы набить ими желудок.

Угол, который срезало Войско, назывался Свирепой Норой. Он был не более страшен, чем обычный густой лес, но кенциры все же с недоверием поглядывали на непролазные заросли и зеленые тени берез и кленов. Сквозь чащу вела разбитая старая дорога, но даже если б она и была новой, по ней редко ездили, так как обитатели Норы сильно недолюбливали посторонних.

Весь день авангард Войска наблюдал чье-то мелькание в придорожных кустах, а лошади нервно приплясывали. Харн хотел послать разведчиков, но Торисен резко запретил. Харн и Бур переглянулись. Верховный Лорд почти не разговаривал все эти дни и ходил как в полусне. Вряд ли он спал после Белых Холмов. Бур заметил, что, когда Торисен не едет верхом, он хромает сильнее, чем прежде. Харн сомневался, можно ли доверять суждениям человека, умирающего от бессонницы, – пусть даже и такого. Оба вспомнили Белые Холмы и что случилось, когда в прошлый раз Торисен приказал свернуть с дороги. Солнце закатилось, по зарослям пробежал шепот, словно ветви колыхнул ветер, но ни один листок не двигался.

Внезапно из полуночи со свистом вылетел камень и ударил Бура в плечо, чуть не скинув его с лошади. Через секунду воздух наполнился швыряемыми предметами – камнями и кое-чем помягче, но не менее неприятным, весьма метко попадающими в цель. Из глуши раздалось пронзительное тявканье. Торисен направил Урагана к небольшой прогалине.

– Эй, Лютый! – закричал он лесу. – Останови это!

Град камней немедленно прекратился. Опять прошелестели в кустах быстрые вопросы и ответы, а потом бухнул внезапный радостный крик:

– Эй, Тори!

Из зелени выбралась косматая фигура. Торисен спешился. К тому времени, как Ардет с охранниками въехали на опушку, Торисен пытался вырваться из объятий молодого человека, одетого в волчью шкуру – или это была его собственная? Из леса появлялись другие лохматые фигуры и окружали их, наблюдая.

– Лорд Ардет, это мой друг, вольвер Лютый; к счастью, он дома. Часть года он проводит при дворе короля Кротена, изображая дикого человека и изучая поэзию расстана.

Вольвер усмехнулся. Его зубы были очень остры.

Этой ночью Лютый и его люди устроили пиршество для всего Высшего Совета, собравшегося в развалинах замка, служившего вольверам логовом. Лорды ели при свете факелов, сидя на замшелых камнях у ручья, струящегося по полу главного зала, а оробевшие лесные люди ходили меж ними, пригасив красный блеск в глазах, разливая по рогам дикий мед. Снаружи распевала остальная стая – тявканье и вой складывались в весьма приятные ритмы.