XXXIX
Однажды поздней весной, когда стояла великолепная тихая погода, я проходил мимо одной богатой усадьбы. Трудно было не залюбоваться аллеей вековых деревьев и осыпающимися цветами в глубине двора, и я вошел в калитку.
Решетки на южной стороне дома были полностью опущены, здесь царило безмолвие. С восточной стороны дверь была достаточно широко открыта. Заглянув через отверстие, проделанное в бамбуковой шторе, я увидел юношу лет двадцати привлекательной наружности. Он сидел в непринужденной и вместе с тем изысканной позе и читал развернутый на столе свиток. Хотелось бы знать, кто это был?
XL
Из грубо сплетенной бамбуковой калитки вышел очень молодой мужчина. И хотя при свете луны оттенки одежды были видны плохо, в своем блестящем охотничьем платье и густо-фиолетовых шароварах сасинуки он казался особой чрезвычайно знатной.
Пока мужчина в сопровождении мальчика-слуги шел, раздвигая увлажненные росою листья риса, по узкой тропинке, что далеко-далеко вилась среди поля, он с большим искусством самозабвенно играл на флейте, а я с мыслью о том, что в этом захолустье нет никого, кто мог бы, услышав его, проникнуться очарованием, тайком следовал за ним.
Кончив играть, мужчина вошел в храмовые ворота, расположенные у подножия горы. Там виднелась повозка, стоявшая на подставке сидзи; по всему было видно, что она из столицы. Заинтересовавшись этим, я задал вопрос слуге.
– Пока принц здесь, в храме будет служба,- ответил мне он.
К главному храму все подходили и подходили служители. Вдруг мне показалось, будто ночной прохладный ветерок невесть откуда принес аромат благовоний. Несмотря на то что здесь было всего лишь безлюдное горное селение, фрейлины, что прогуливались по галерее, которая ведет от опочивальни к храму, уделяли много внимания тому, чтоб сделать благоуханным ветер, уносящий запахи их одежд.
Буйно заросшая осенняя степь была покрыта обильной росой, на что-то жаловались насекомые. Мирно журчал ручеек. Мне показалось, что бег облаков здесь стремительнее, чем в небе столицы; луна то прояснится, то нахмурится – и все то так непостоянно…
XLI
Старший брат придворного второго ранга Кинъё – епископ Рёгаку был чрезвычайно вспыльчивым человеком. По соседству с его храмом росло большое дерево эноки, и Рёгаку прозвали Эноки-но-содзё – епископ Эноки.
«Не подобает мне носить такое имя»,- решил он и велел то дерево срубить. Но от дерева остался пень, и епископа стали звать теперь Кирикуи-но-содзё – епископ Пень. Тогда, рассердившись вконец, он велел выкопать пень и выбросить его вон. Однако, после того как это сделали, на месте пня образовалась большая яма, наполнившаяся водой, и епископа стали звать Хорикэ-но-содзё – епископ Пруд.
XLII
В окрестностях Янагиваражил священник по прозвищу Гото-но-хоин пз – преосвященный Грабитель. Говорят, что это имя пристало к нему оттого, что на него самого часто нападали грабители.
XLIII
Один человек шел на поклонение в храм Киёмидзу, и попутчицей его была старая монахиня. Старуха всю дорогу приговаривала: «Апчхи! Апчхи!»
– Почтенная монахиня,- осведомился ее спутник,- что это вы все время шепчете?
Ничего не ответила монахиня и продолжала повторять свое. Наконец, устав от расспросов, не выдержала она и говорит:
– Тьфу ты! Да ведь говорят же, что, если человек чихнет и никто не повторит за ним «апчхи» вместо заклинаний,
человек этот может и умереть! А молодой господин, у которого я была кормилицей, ходит теперь в послушниках
в монастыре на горе Хиэи. «А не чихает ли он сию минуту?» – все время думаю я, потому и приговариваю: «Апчхи! Апчхи!»
Редкостная привязанность, не правда ли?
XLIV
Рассказывают, что, когда сановник Мицутика проводил во дворце экс-императора церемонию объяснений сутры Всепобеждающего Закона, его вызвали перед высочайшие очи, вынесли ему августейшие яства и угостили ими. Отведав угощения, сановник поставил лакированную коробку с остатками пищи за ширму и удалился. Придворные дамы стали говорить между собой:
– Ай-яй, как неряшливо! Кому он думал это подложить?
Однако августейший неоднократно изволил выражать свое восхищение таким поступком.
– То, что сделал этот знаток древних обычаев,- говорил он,- достойно уважения.
Не ждите, пока придет старость, чтобы встать на путь праведный. Многие из тех, кто покоится в старых могилах,- молодые люди.
Впервые осознаешь свои ошибки лишь тогда, когда, пораженный внезапным недугом, ты готов уже оставить этот мир. А ошибаться – это не что иное, как медлить в делах, кои должно вершить быстро, и слишком торопиться с теми, кои должно делать не спеша. За это мы и досадуем на свое прошлое. Но какая же польза раскаиваться в эти последние минуты? Поэтому мы ни на секунду не должны забывать о том, что над нами тяготеет быстротечность времени, помнить о необходимости освободиться от суетности бренного мира и всем сердцем отдаться служению учению Будды!
В старину к одному мудрецу, сказано в «Десяти усло-виях» из храма Лес Созерцания, приходили за советом люди. И когда речь заходила о каких-либо важных для них или для него делах, мудрец говорил в ответ: «Сейчас у меня очень срочное дело. Я занят с утра до вечера» – и, заткнув уши, продолжал молиться. В конце концов он возродился в раю.
Мудрец по имени Синкай, очень много размышляя о бренности нашего мира, отказывался даже сидеть в удобной позе,- он сидел всегда только на корточках.
XLVI
В годы Отё прошел слух, что одна женщина обернулась дьяволом и прибыла из провинции Исэ в столицу. И тогда дней примерно двадцать подряд люди из Киото и Сирака-ва каждый день стали собираться «посмотреть дьявола». Встречаясь, они говорили друг другу:
– Вчера он отправился к храму Сайондзи ш!
– Сегодня, видимо, он пошел ко дворцу императора!
Вы не видали его?
– Вот только что был там-то и там-то!
Никто не утверждал наверняка, что видел его, но никто и не говорил, что слухи эти – пустая болтовня. У всех – от знати до черни – только и разговоров было что о дьяволе.
Как раз в это время иду я однажды от Хигасияма в сторону Агуии вижу: от Четвертого проспекта бегут жи-тели окрестностей императорского дворца и в один голос кричат:
– На углу Первого проспекта и Муромати – дьявол!
Гляжу: вокруг галереи императорского дворца стоит такая
толпа, что протиснуться сквозь нее и думать нечего. Решив про себя, что вряд ли эта шумиха возникла на пустом месте, я тут же послал узнать, в чем дело, но оказалось, что дьявола-то ни один человек и не видел.
Суматоха эта продолжалась до темноты. В конце концов завязалась потасовка, были всякие неприятности. После этого два или три дня все страдали недомоганием. Некоторые утверждали, что предзнаменованием недомогания и послужили пересуды о дьяволе.
XLVII
Решив провести воду из реки Оигава в пруд дворца Камэяма, его величество вызвал из Ои местных жителей и повелел им соорудить водяное колесо. Крестьянам хорошо заплатили, они работали несколько дней, но когда колесо навесили, оказалось, что вращается оно с трудом, и, несмотря на то что потом его усердно чинили, оно под конец перестало поворачиваться и остановилось совсем.
Тогда позвали жителей селения Удзи, и они без труда сделали ту же работу и доложили об этом. Колесо вращалось легко и прекрасно черпало воду.
