Внезапно преподобный Дэй вскочил; его руки и ноги дергались, тело корчили судороги. Глаза закатились, из горла рвались какие-то невнятные звуки. Затем он тяжело рухнул на застланный ковром пол, подняв при падении в воздух тучу пыли, забился, словно выброшенная на берег рыба.

Давление на Иакова прекратилось, как будто отхлынула невидимая волна. Восстановилось нормальное зрение. Дрожь унялась, и теперь он отчетливо видел распростертого на полу Дэя.

«Страшный припадок, — сообразил Иаков. — Этот человек — эпилептик».

Поняв, что следует делать, он ухватился за край дивана и, качаясь, поднялся на ноги. Сколько времени в его распоряжении?

Он обвел взглядом комнату, его глаза остановились на столе, на лежавшем там хрустальном пресс-папье в виде оплетенного стеклянными лозами шара. Он приподнял его обеими руками: да, тяжелый. Размером примерно с те стальные шары, которые итальянцы катают на лужайках в Гринвич-Виллидже.

Он сделал два шага назад, остановился над преподобным, присмотрелся к нему, хотя это несколько сбило интенсивность атаки, и, стараясь не потерять равновесие, поднял хрустальную сферу над головой.

От чрезмерного усилия голова пошла кругом. Перед глазами пугающе потемнело, сил удерживать шар не хватило, и он больно ударил Иакова по коленям. Кровь и пот заливали лицо, ему пришлось оставить шар на полу и утереть лоб рукавом.

«А ну держись, старина. Если даже это последнее, что тебе доведется совершить в жизни, сделай так, чтобы эта жизнь чего-то стоила. Сотри это омерзительное оскорбление Господа с лица земли».

Жуткие содрогания постепенно стихали, между губами, на которых выступила пена, вывалился наружу язык.

«Покончи с этим, Иаков. Избавь жалкое животное от его страданий».

Иаков придвинулся ближе, снова поднял шар и помедлил, ожидая, когда голова преподобного окажется в таком положении, что он сможет обрушить удар сверху вниз, прямо ему в лоб.

Глаза преподобного открылись, они оказались на удивление бодрствующими и настороженными и смотрели на раввина так, словно все это время, из-за завесы припадка, за ним велось наблюдение.

Иаков отвел взгляд и обрушил шар.

Увы, слишком поздно. Давящая волна слегка оттолкнула его руку в сторону, и шар, не причинив вреда, упал на ковер в дюйме от черепа преподобного.

Рука того, стремительно взлетев, перехватила запястье Иакова с такой силой, что затрещала кость, пальцем другой руки он укоризненно помахал у него перед носом:

— Озорник, озорник.

Он резко взмахнул рукой: шар покатился по полу и со звоном ударился о противоположную стену. Дэй сделал другой жест, и Иаков, откинувшись назад, оказался прижатым к столу, беспомощный, неспособный пошевелиться.

— У индусов есть интересная теория, — произнес преподобный. — Они верят, что Бог говорит с ними… через глаза.

Хотя предназначение железнодорожной ветки с севера на юг Аризоны состояло в том, чтобы обеспечить краю блистательное будущее, ее конечный пункт, Прескотт, пока оставался не более чем заурядной станцией. Когда во второй половине дня туда прибыл поезд, доставивший Дойла и его спутников, это оказался единственный состав на здешних путях.

Шесть крепких лошадей и два вьючных мула дожидались их на складе, вместе с заказанными Иннесом припасами и снаряжением: картами, медикаментами и недельным запасом провизии и воды.

Державший здесь торговлю бывший старатель снабжал снаряжением экспедиции добытчиков на протяжении пятнадцати лет. Англичане среди них встречались, но имя Артура Конан Дойла ничего для него не значило, поскольку читателем старик явно не был, и он никогда не видел более странной и целеустремленной компании, чем та, что заявилась к нему на сей раз.

Молодой человек, строгавший палочку возле разбитой бочки, проследил за тем, как они сделали все покупки, после чего встал и не спеша побрел к телеграфу.

Выйдя со склада, Дойл увидел Джека и Мэри Уильямс, покинувших поезд последними. К женщине, кажется, вернулась ее энергия, цвет лица восстановился. Она переоделась для верховой езды и надела сапоги. Лицо Джека оставалось безжизненным и серым, как шифер.

Индианка усадила своего спутника на камень возле загона для скота и, оставив его там с одеялом на плечах и саквояжем, полученным от Эдисона, пошла за уздечками для их лошадей.

Воспользовавшись возможностью задать вопрос без свидетелей, Дойл нагнал ее.

— Как он?

— Слишком рано для каких-нибудь результатов, — ответила она, не глядя на него и приторачивая к седлу матерчатую сумку.

— Но ты считаешь, это сработает?

— Лечение было тяжелым.

— Это я видел. Выздоровление потребует времени.

— Бывает, что выздоровления так и не наступает. — Женщина бросила взгляд на съежившегося под одеялом и уставившегося в землю Джека.

— Когда мы будем знать, чего ждать?

— Это зависит от него, — ответила она, пытаясь прекратить этот разговор.

— Чертовски неопределенно. Не очень-то оно действенное, твое лечение, — бросил Дойл в неожиданной вспышке раздражения.

— Не более чем твое.

Индианка повернулась к нему; на ее лице была написана такая усталость, такое напряжение, что он ощутил укол совести.

— Надеюсь, мы не потревожили тебя прошлой ночью? — пробормотал Дойл.

— Когда?

— Мы услышали крики и вошли в купе…

— Не помню.

Судя по всему, она говорила правду.

— Мэри, можешь ты мне сейчас сказать, что, по-твоему, с ним случилось?

— Я не знаю, как описать это в твоих понятиях.

— Давай в своих.

Она помедлила, после чего решительно заявила:

— Он потерял душу.

— Ты можешь сказать как?

— Душа способна покидать тело и совершать дальние странствия, но она всегда возвращается в покинутое тело. На сей же раз путь назад был прегражден.

— Прегражден?

— Когда душа отсутствует, ее место может оказаться занятым.

— Кем или чем?

— Уиндиго.

— Это что или кто?

— Демон.

Перед его мысленным взором промелькнуло воспоминание о студенистой массе в ее руках. Он почувствовал себя беспомощным и растерянным.

— Как это происходит?

— Какая разница?

— Полагаю, никакой… Мэри, я…

— Меня зовут Ходящая Одиноко.

Дойл кивнул, принимая это как знак доверия.

— Могу я что-нибудь…

Она покачала головой.

— Сейчас это зависит от него.

Дойл проследил за тем, как она медленно подняла Джека на ноги и усадила в седло — тот вел себя как послушный лунатик, — и вернулся к остальным.

Среди его спутников только Лайонел Штерн не умел ездить верхом, и его решили посадить на крупного, смирного мерина. Сейчас он стоял, держа поводья в вытянутой руке, и опасливо смотрел на добродушное животное, затем произнес, ни к кому не обращаясь:

— В принципе, я против самой идеи сидеть на ком-то, кто крупнее и глупее меня самого.

Иннес вместе с Престо изучали разложенную на камне карту.

— Тот старик на складе сказал, что тут, поблизости, можно найти дорогу, не обозначенную на карте. — Престо провел линию с востока на запад.

— Что за дорога?

— Психи проложили ее сами: полагаю, она выведет нас прямо к их поселению.

— Долго ехать? — поинтересовался Дойл.

— Если ехать прямо, возможно, будем на месте поздно вечером.

— А что это за место такое, Каньон Черепа?

— Станция почтовых дилижансов. Если мы срежем путь через эти холмы, то выберемся на дорогу на десять миль западнее, — пояснил Иннес, прекрасно разбиравшийся в картах и топографических планах.

— А еще он сказал, — продолжал Престо, — что последние пять лет здесь проходит уйма народу: все прямо-таки валом валят в этот Новый город.

— По большей части это сумасшедшие фанатики с горящими глазами, — подхватил Иннес. — Он также сказал нам, что вчера спозаранку пять человек сошли с поезда и наняли лошадей.

— По описанию это точь-в-точь Фридрих Шварцкирк и его банда. — Престо понизил голос и бросил взгляд на Ходящую Одиноко. — Во всяком случае, насчет одного, с голубым стеклянным глазом, ошибиться трудно.