«Думай, Артур: священнослужитель, в суматохе посадки, перед отплытием корабля с множеством пассажиров, вряд ли привлек бы к себе внимание: предположим, что он поднялся по трапу с группой людей, например, в качестве провожающего, а потом просто спрятался где-нибудь, пока корабль не отплыл из гавани. Да, это весьма правдоподобно».

Оставался также вопрос о клейме на руке мертвеца. Дойл был почти уверен, что в нем есть какой-то скрытый смысл, но, как он ни старался, не мог разгадать…

«Используй интуицию, — посоветовал он себе. — Старания тут не помогут; возможно, ответ всплывет на поверхность, когда я буду меньше всего его ожидать».

Корабль то подбрасывало вверх, то кидало вниз. Дойл стоял у двери своей каюты, пытаясь отпереть дверь. Наконец это у него получилось. Внутри было темно, и чувствовалось чье-то присутствие.

Дойл медленно вытащил пистолет.

Свет от фонаря проник в каюту: нож пронзил пол рядом с постелью, пригвоздив записку, написанную красными печатными буквами: «В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ МЫ УБЬЕМ ТЕБЯ».

— Закройте дверь, — произнес чей-то голос.

В углу каюты неподвижно стоял отец Девин. Корабль накренился на правый борт, и переборки застонали от напряжения. Дойл закрыл дверь, взвел курок пистолета и поднял фонарь выше.

У подножия койки лежало гротескно изогнутое тело, фигура в черном, все еще в маске. Один из убийц. Задушенный собственной гарротой. Убиты три человека; в живых остался только один из них.

— Что вам нужно? — спросил Дойл.

Отец Девин сделал шаг вперед, не закрываясь от света, и Дойл впервые, с тех пор как они поднялись на борт, отчетливо рассмотрел священниково лицо; увидел зазубренный, цвета слоновой кости шрам вдоль линии челюсти, а еще разглядел в его глазах свет, подобного которому не видел ни у кого другого. У Дойла перехватило дыхание.

Священник слегка улыбнулся, глядя на тело на полу.

— Этот тип дожидался тебя, — сказал он уже без намека на ирландский акцент. — Он умер раньше, чем я успел узнать что-нибудь полезное.

Невозможно.

Господи… Боже мой, невозможно, но… Это он! Джек Спаркс.

23 сентября 1804 года

Описывая события последних часов, следует соблюдать последовательность. Итак, ко мне обратились с просьбой о помощи. Я неоднократно служил интересам британской короны и всегда готов оказать необходимую помощь тем способом, какого потребуют обстоятельства. Но в данном случае я готов признать, что если бы сама королева появилась в моей каюте, чтобы обратиться с подобной просьбой, я и то не проявил бы большей готовности.

Факты таковы: похищена книга. Книга огромной значимости для церкви Англии и, следовательно, для трона. Вульгата[9] — старинный манускрипт, принадлежавший англиканской церкви. Исчезла из библиотеки Бодлея в Оксфорде шесть недель тому назад. От публичного заявления воздержались; Вульгата хранилась в фондах, а не в экспозиции, и обнаружить ее пропажу могут только ученые-исследователи. Остается надеяться, что рукопись можно вернуть до того, как подобное заявление станет необходимым; однако с требованием выкупа пока никто не обращался.

Чем больше проходит времени, тем менее вероятным кажется, что похищение было затеяно ради выкупа. Тайное расследование, порученное моему другу, началось сразу после совершения преступления, и оно привело его на тот же самый корабль, направляющийся в Америку.

То, что трудности, которые мы испытываем чуть ли не с того момента, как взошли на борт «Эльбы», напрямую связаны с данным инцидентом, не вызывает сомнений, хотя внимания заслуживают и события последних нескольких дней: попытка похищения книги Зогар и убийство мистера Руперта Зейлига. Три человека, ответственные за эти преступления, мертвы, четвертый либо бросился за борт, как поступил один из его сообщников, или все еще прячется где-то на судне; сейчас проводится тщательный обыск. Диверсия, которую осуществили эти люди в отношении двигателей корабля, раскрыта: они подложили взрывчатку в главный генератор, но благодаря стараниям механика с его командой последствия этой аварии уже устранены. Мы прибудем в Нью-Йорк завтра, с задержкой по отношению к расписанию всего на несколько часов, причем она связана не только с усилиями злодеев, но и со штормовой погодой.

Человек, которого я ошибочно принял за их предводителя и который выдавал себя за католического священника (его разоблачили мелкие несоответствия: сапоги, бусинки четок, свисающие не из того кармана, кольцо с масонским символом), действительно не клирик, но и не преступник. На самом деле это человек, которого я хорошо знал прежде и который является или, по крайней мере, являлся безупречным агентом британской короны.

Мы переговорили лишь кратко, и это было связано с напряженностью сложившейся ситуации. Его неожиданное появление сорвало попытку убить меня, обратив против убийцы его собственное оружие. У нас не было возможности обсудить события десяти лет, прошедших с нашей последней встречи, и он явно не хотел рассказывать обо всем второпях, но мы договорились, что на берегу по прибытии обязательно найдем время для долгой беседы. До того времени я не рассказывал о нем никому, даже Иннесу.

Остальные наши пассажиры остались относительно возникших на «Эльбе» трудностей в полном неведении. Отчасти это произошло благодаря шторму, который в самое напряженное время загнал их в каюты, но во многом и благодаря тому, что нам удалось-таки обезопасить себя от болтовни американского охотника за новостями. Правда, для этого пришлось посадить его до конца рейса под домашний арест, да и в настоящее время мой друг находится у него в каюте. Убеждает журналиста хранить молчание и после нашего прибытия в Нью-Йорк. Задача, учитывая склонность Пинкуса трепать языком, непростая.

Печально об этом говорить, но мой друг заметно изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. По правде говоря, его было бы трудно узнать, даже не прибегни он к эффективной маскировке. Не знаю, с чем это связано и какие мрачные бездны человеческого духа ему открылись, боюсь, что это воздействие было отнюдь не благотворным. Хотелось бы, однако, надеяться, что точность моих наблюдений, та умственная привычка, формированию которой он весьма способствовал, на сей раз меня подводит.

Плотные, неровные очертания проступили сквозь утреннюю дымку на горизонте, и братья Дойл получили возможность бросить первый беглый взгляд на Нью-Йорк. Казалось, что остров, на котором расположен город, слишком мал для него и вот-вот расползется под тяжестью строений.

«Какая невероятная энергия! — подумал Дойл. — Какая огромная концентрация амбиций. И какое гордое свидетельство могучего творческого потенциала и жизненной силы человека».

Он даже смахнул с глаза непрошеную слезу, явившуюся при мысли о том, какой силы воля и воображение могли породить такой город.

А вот Иннес, понятия не имевший о глубине чувств, одолевавших брата, и боявшийся показаться восторженным юнцом, старательно делал вид, будто безразличен к эпическим размерам статуи Свободы, хотя втайне его сердце забилось быстрее. Образ ее рождал иррациональное представление о нации величественных, чувственных женщин, облаченных в свободные, полупрозрачные одеяния.

Когда Пинкус наконец появился на палубе в компании отца Девина, Иннесу показалось, что у него подавленный вид: щенячья бодрость журналиста сменилась вялым унынием.

— Что за проблема со стариной Пинкусом? — поинтересовался Иннес.

— Я не знаю, — сказал Дойл. — Может быть, он обнаружил, что исповедь не всегда облегчает душу.

Величавый разворот к Гудзону привел «Эльбу» в компанию буксиров, аккуратно сопроводивших ее на стоянку у причалов Уэст-Сайда. Капитан Хоффнер пригласил Дойла на мостик и, отведя в сторону, выразил ему официальную благодарность, с сожалением сообщив, что поиски четвертого преступника успехом не увенчались. Пять гробов конфисковали, у таможни выставили дополнительную охрану, чтобы помешать этому человеку, если он все еще находился на борту, сойти на берег под видом пассажира или члена команды. Дойл снова вежливо отклонил расспросы капитана об отце Девине, сказав только, что нечаянно допустил ошибку и его подозрения в отношении этого человека оказались совершенно необоснованными.