Итак, город был экономически самостоятельным, самоуправляемым, граждане его хотели жить в соответствии со своими верованиями, никому не мешали, и никому до них не было особого дела, хотя в чем эти верования состоят, никто, похоже, не имел даже туманного представления. А если это еще и обеспечит землям, где они решили обустроить свою общину, некий приток финансов, как в случае с мормонами, то тем лучше, ведь в Америке каждому гарантирована свобода вероисповедания, — такова была позиция редакции «Республиканца».

Покопавшись в местной книжной лавке и вернувшись с подробной картой Аризоны, Иннес в соответствии с описанием редактора установил местоположение Нового города — в центре восточной части пустыни Мохаве.

Пока все шло нормально. Решение подсказала одна из последних заметок в «Республиканце», где говорилось, что жители Нового города собираются переплюнуть мормонов из города на Великом соленом озере, воздвигнув величественный храм. Правда, никто из журналистов сам его воочию не видел, но, по слухам, стройка шла очень быстро. Здание возводилось из черного камня, добывавшегося в карьерах на севере Мексики.

Черная церковь!

После телеграфа Дойл вернулся в «Палмер-хауз» и вручил майору Роландо Пепперману вексель на две с половиной тысячи долларов в обеспечение обязательства продолжить турне после двухнедельного перерыва, необходимость которого он объяснил некими неожиданно возникшими затруднениями.

Валяясь в постели, мучаясь с похмелья, угрюмый Пепперман принял предложение Дойла без вопросов, даже с чувством огромного облегчения и искренней надеждой на то, что больше никогда не увидится с этим человеком. Майор уже пришел к решению, если получится, снова заняться цирком.

Поскольку никакой связи с Новым городом в этом не усматривалось, редактор «Республиканца» не упомянул в данном контексте об истории, которая господствовала во всех местных заголовках, — об ужасном китайце, обезглавливающем своих жертв. Иначе бы Дойл, Джек, Иннес, Престо, Штерн и Ходящая Одиноко поспешили бы на вокзал Чикаго за билетами до Феникса с еще большим рвением.

Прошлой ночью во сне индианке удалось различить лицо одной из трех фигур, присоединившихся к ним в подземелье. Это был азиат с пламенеющим мечом в руках.

По прошествии некоторого времени Данте Скруджсу удалось кое-как привести свои скособоченные мозги в некое подобие рабочего состояния, и он понял, что едет на поезде. Находится в отдельном купе, за окном день, состав движется по открытой местности, мимо ферм и пшеничных полей. С ним в купе еще трое мужчин, все в костюмах, смутно узнаваемые. Ну конечно — он видел их прошлой ночью в конторе Фридриха.

Это те самые люди, которые его заклеймили.

Мужчины следили за тем, как он вертелся, с интересом, но без каких-либо эмоций, враждебности или дружелюбия. Эти трое отличались один от другого внешне, но поведением, жестами, манерой держаться были чрезвычайно схожи: каждый походил на натянутую тетиву и был готов на малейшую провокацию отреагировать жестоким насилием. Кто-кто, а уж Данте-то знал, что это такое.

— Сколько времени?

Трое воззрились на него; наконец один из них указал на жилетный карман.

Только сейчас Данте сообразил, что он полностью одет, причем сходным с ними образом, на манер путешествующего бизнесмена. Он потянулся к собственному кармашку, достал оттуда часы, открыл крышку и взглянул на циферблат: 2.15.

Он убрал часы. Жжение в районе локтевого сгиба левой руки напомнило ему о наложенном на него клейме, но Данте решил не осматривать больное место, не прикасаться к нему и вообще постараться не привлекать к себе внимание. А то ведь кто знает, что еще они могут с ним сделать?

Кстати, что у него с памятью? Все, что было до клеймения, помнится хорошо, а после вспышки боли — как отрезало.

Их руки, удерживающие его неподвижно, нависающее над ним лицо Фридриха, его вкрадчивая, убаюкивающая речь — и все…

Он явно был одурманен, но с того времени прошло не меньше двенадцати часов. Не стер ли данный ему наркотик из его сознания и что-нибудь еще?

Ему хотелось задать сотню вопросов, но мешал страх. Однако вместе со страхом в нем пробудилось еще одно чувство: ощущение некой общности с этими людьми. Он видел отметины на их руках; вне всякого сомнения, мужчины прошли через ту же процедуру, что прошлой ночью и он, испытали ужас и боль этого кошмарного посвящения. Это связало их чем-то большим, чем дружба, тем более что в друзьях он не нуждался и никогда их не имел.

Товарищество? Да, но опять же что-то еще.

Как там говорил Фридрих? Армия. Это были солдаты, каким когда-то был и снова стал он. Настоящие бойцы.

Что, в конце концов, раздражало его в регулярной армии? Пустопорожняя болтовня, мелкие жалобы, лень, недисциплинированность. Короче говоря, все то, что отвлекало от основного, по его мнению, занятия солдата — убивать.

Походило на то, что с этими людьми таких проблем быть не должно. Данте почувствовал, как расслабляется. Может быть, Фридрих был прав. Может быть, это как раз то, что ему по-настоящему нужно.

Дверь открылась, двое ближайших к ней мужчин встали и вышли наружу, в то время как Фридрих вошел и уселся напротив Данте. При виде приятного, улыбающегося лица немца Данте непроизвольно снова напрягся: сердце его учащенно забилось, на ладонях выступил пот.

— Как самочувствие? — тепло осведомился Фридрих.

— Прекрасно, — ответил Данте. — Правда хорошо.

— Ничто не беспокоит?

Данте покачал головой.

— Может быть… возникли сомнения?

— Нет, сэр.

Фридрих вперил в него взгляд и удерживал до тех пор, пока Данте не отвел глаза. Затем положил руку ему на колено, дружески потрепал, а когда Скруджс покраснел, снова поймал его взгляд и ухмыльнулся.

— У тебя все прекрасно получится, — заявил Фридрих. — С такими задатками и подготовкой тренировка и обучение не вызовут затруднений.

— Тренировка?

— Много времени это в любом случае не займет. Тебе уже доводилось командовать людьми. Возможно даже, ты из того теста, из которого делают офицеров.

— Это как будет угодно.

Фридрих откинулся на спинку дивана.

— Что, есть хочется, а, мистер Скруджс?

— Да, сэр. Я очень голоден.

Немец подал знак; человек, остававшийся в купе, снял с багажной полки плетеную корзинку, поставил на сиденье рядом с Данте и откинул крышку, открыв взору такое изобилие сэндвичей, фруктов и напитков, что у Скруджса потекли слюнки.

— Мы заботимся о своей пище, — заявил Фридрих. — Качественные продукты. Питательный, хорошо сбалансированный рацион. Никакого алкоголя.

— Мне это, в любом случае, без разницы, — буркнул Данте. — Я не пью.

— Замечательно. Армия крепка солдатским желудком, мистер Скруджс. Прошу угощаться.

Данте не мог припомнить, когда ему доводилось поглощать еду с такой алчностью; с бесстыдством голодного пса он без единого слова умял три сэндвича, запив их тремя бутылками имбирного пива, утирая нос рукавом новой куртки. Фридрих, откинувшись на своем сиденье и скрестив руки на груди, наблюдал за этим процессом с ехидной улыбкой.

Когда Данте, насытившись, громко рыгнул, третий человек по знаку Фридриха покинул купе.

Немец деликатно протянул салфетку. Скруджс вытаращился, не сразу поняв, что это и к чему, но потом взял ее и вытер свой перепачканный рот и подбородок.

— Скажи, тебе интересно, что это за группа, членом которой ты теперь стал?

— Я полагаю, — ответил Данте после того, как рыгнул, и перед тем, как рыгнуть снова, — мое дело выполнять, что укажут, и не задавать лишних вопросов.

— Очень верная позиция. Тебе, например, незачем знать, как называется наша организация, поскольку это не тот вопрос, на который тебе нужно знать ответ.

Данте Скруджс кивнул.

— Никто никогда не сообщит тебе больше, чем, по нашему мнению, тебе нужно знать. Ты, например, имеешь представление, куда сейчас едешь?

— Куда-то на запад, — ответил, пожав плечами, Данте, глянув в окно и оценив положение солнца.