Орсино рассеянно выслушал эту тираду и присоединился к взрыву аплодисментов, раздавшихся за столом. Ему никогда не приходилось конфликтовать с Правительством, и он с трудом верил в существование теневой террористической разведывательной службы, но Рейнер представил это настолько близким и угрожающим!

Тут встал Фрэнк и сухо проговорил:

— Кажется, мы отклонились от темы. Для тех, кому нужно освежить память, напомню, что тема эта — два удавшихся покушения и одно почти удавшееся. Мне пока не удалось заметить связи, если таковая существует, между ними, с параноидальной идеей возмездия Дика Рейнера. И особенно мне кажется неуместным слово «измена». Измена кому? Нам? Синдик — это не Правительство. Его нельзя ставить на одну доску с Правительством, со всеми сплетнями и символами последнего, иначе они сначала лишат нас свободы, а в конце концов — задушат. Синдик — это организация высоконравственная и добродушная, своего рода гедоническая. Тот факт, что она пришла на смену Правительству, мог произойти потому, что Правительство превратилось в безнравственную и негибкую организацию с пуританским характером, в нечто садо-мазохистское. Я не тешу себя иллюзиями, что Синдик — это навсегда, и надекк: ь, что никто здесь так не считает. Конечно, мне хотелось бы, чтобы это продлилось хотя бы, пока мы живы, пока живы наши дети и до тех пор, пока я могу представить себе наших потомков, но я не могу сказать, что меня очень трогает судьбы моих еще не родившихся пра-пра-правнуков. А сейчас, если есть здесь кто-то, кто не хочет, чтобы это длилось так долго, то ему я предлагаю самый короткий путь для утраты Синдиком своей нравственности — это для начала принять предложение Дика Рейнера объявлении войны. Это заставит нас ввести всеобъемлющую слежку за гражданами, цензуру, повысить налоги и акцизы, вести агрессивную войну. Как насчет того, чтобы вернуться к вопросу о покушениях?

Орсино потряс головой, полностью сбитый с толку. Но это ощущение исчезло, как только в комнату вошла девушка, прошептала что-то на ухо Эдварду Фалькаро и спокойно села рядом с ним. Чарлз был не один, кто обратил на нее внимание. На большинстве лиц отразилось удивление и что-то вроде неприязни. В Синдике существовали прочные традиции патриархата.

Эдвард Фалькаро не обратил внимания на это удивление и неприязнь. Как ни в чем не бывало, он проговорил:

— Все это было очень интересно, Фрэнк, насколько я понял. Всегда интересно, когда я иду и что-то делаю, потому что пришла пора это сделать, а потом слушать, как ты объясняешь мои побуждения — включая пятьдесят или шестьдесят причин, о которых я никогда не подозревал.

За столом раздался смех, который Чарлз Орсино посчитал неуместным. Он знал, как и всякий, что Тэйлор служил для Фалькаро своего рода интуитивным толчком, чем аналитическим центром. Он подумал, что старик интуитивно решил, что в этой ситуации нужно немного смеха, чтобы слегка разрядить обстановку.

Фалькаро продолжал:

— О том, как обстоят дела, джентльмены, мы знаем не очень-то много, не правда ли? — Он взял новую сигару и задумчиво поднес к ней огонь. Окутанный облаком дыма, он проговорил: — Поэтому нам следует узнать побольше, не так ли?

Если отвлечься от бороды и сигары, в нем было что-то озорное и поддразнивающее, как у ребенка.

— Что вы скажете насчет засылки одного из наших людей в Правительство, который узнал бы, замешано ли оно в этих покушениях, или нет?

Чарлз Орсино был единственным настолько наивным, чтобы ему ответить — остальные знали, что у старика есть еще что-то на уме. Чарлз сказал:

— Этого делать нельзя, сэр. У них есть детекторы лжи, всякие наркотические препараты и другие штучки… — голос его постепенно замолкал по мере того, как ширилась улыбка на лице Фалькаро, а взгляды остальных становились все более раздраженными. Девушка бросила на него сердитый взгляд.

«Черт бы их всех побрал!» — подумал Чарлз, опустился в кресло, и ему захотелось провалиться сквозь землю.

— Этот молодой человек, — спокойно сказал Фалькаро, — говорит правду, это мы все знаем. Но что, если у нас есть способ не бояться всех этих детекторов лжи и наркотиков, джентльмены? Кто из ваших друзей пошел бы на смерть, пытаясь внедриться на территорию Правительства, разузнать о его замыслах и передать нам информацию?

Чарлз встал, отбросив в сторону благоразумие и нерешительность, почувствовав необходимость загладить свое неловкое поведение в этой игре: — Я готов, сэр, — спокойно произнес он. — И если меня убьют, это их только выдаст; тогда они пожалеют.

— Молодец! — коротко похвалил Эдвард Фалькаро с какой-то приятной интонацией в голосе. — Эта молодая леди о вас позаботится.

Чарлз отрешенно прошел к столу через всю эту длинную комнату, думая о том, что он должен хорошо выглядеть. Дядюшка Фрэнк все испортил, поймав его, когда он проходил мимо него, за рукав и остановив:

— Удачи тебе, Чарлз, — прошептал дядюшка Фрэнк, и ради бога, будь осторожен. Неужели ты не понял, что этот старый дьявол задумал все это с самого начала?

— До свидания, дядюшка, — сказал Чарлз, вдруг почувствовав себя совсем больным. Девушка встала и открыла перед ним дверь. Она была грациозна, как кошка, и Чарлзом Орсино овладело чувство, что сам он здесь — канарейка.

Макс Вайман пробирался, толкаясь, через такое смешение тел и голосов, какое он никогда в жизни не видел. На Скрэтч Стрит Сквер было светло, как днем, даже еще светлей. Сверхяркие лампы, установленные на стоэтажных зданиях, заливали бело-голубым светом развеселую толпу. Бегущая строка извещала буквами в 75 футов:

Смешение голосов стало невыносимым. Макс Вайман зажал руками голову, ненавидя их, ненавидя их всех, пытаясь заставить их заткнуться. Шестеро молодых лбов, напротив которых он оказался зажатым в толпе, срывали одежду с какой-то девушки. Они ржали, она тоже смеялась, только дела вид, что защищается. Это была одна из мягких нью-йоркских зимних ночей. Вайман взглянул на эту белую кожу, не подозревая, что его глаза выдавали злорадство. Он выкрикнул проклятие ей и этим оболтусам, но его искаженный выпитым виски голос никто не услышал.

Кто-то сунул ему в руки бутылку и изобразил губами какое-то восклицание, вроде «С Новым Годом!» Он лихорадочно схватился за горлышко и поднес бутылку ко рту, сделав один глоток пьянящего алкоголя, второй, третий… Тут бутылку выхватили, но не тот мужчина, что ему ее сунул. Веселая полная женщина бросилась к Вайману в объятия и, к его ужасу и отвращению, запечатлела на его губах долгий поцелуй. Смеющийся седой мужчина оторвал ее от него, и она бросилась горячо целовать того.

Две рослые девушки схватили Ваймана и начали срывать одежду с него, хохоча своей новогодней шутке. Он истерично вцепился в них, и они прекратили, смех замер на их губах, когда они заметили его полный ярости взгляд. Внезапное движение толпы отделило Ваймана от них; в этом море гуманизма блуждала еще одна бутылка. Он схватил ее, но на этот раз не выпил. Он быстро засунул ее под ремень своих шорт и прикрыл рукой, а водоворот тел вынес его к самому краю этой беснующейся толпы.

«ЛИДЕРЫ СИНДИКА ОБРАЩАЮТСЯ С НОВОГОДНИМ ПОЗДРАВЛЕНИЕМ… ТЭЙЛОР ПРОСЛАВЛЯЕТ СТО ЛЕТ СВОБОДЫ… 00.05 ВОСТОЧНОГО ВРЕМЕНИ, 1 ЯНВАРЯ…»

Вайман оказался рядом с девушкой, которая призывно улыбнулась ему… и взглянула на него еще раз.

— Убирайся от меня! — заверещала она, колотя своими маленькими ручками в его грудь. Теперь уже можно было расслышать отдельные голоса, но толпа все еще была очень плотной. Она по-прежнему вопила и колотила его, когда вдруг засветился большой экран на Скрэтч Стрит Сквер, и толпы хлынула к нему, как шампанское из бутылки, унося с собой Ваймана и орущую девушку на движущемся тротуаре. Толпа устремилась к ленте, двигавшейся в северном направлении, немного ослабив свое давление; девушка с визгом исчезла в толпе.