Тут он сгреб монеты и засунул их обратно в кошель. — Тебе достались они через грех, — проговорил он спокойно. — Грех корыстолюбия вселился в твое сердце, а ты грешишь еще и и ростовщичеством по отношению к своему брату по христианской вере. Не отдавай эти деньги церкви — верни их твоим жертвам.

— Отче, — чуть не плача пробормотал золотарь, — простите меня, вы не поняли. Они все идут и идут ко мне. Они говорят, что у них все в порядке, что они одалживают день так же, как лошадь. Разве это не глупо? Неужели вы думаете, что я хотел стать ростовщиком? Нет! Я был честным золотарем, а честный золотарь всегда оказывается в тяжелом положении. Все деньги в деревне каким-то образом оказываются в его руках. Кто-то оставляет марку на хранение и платит за ее сохранность пенни в год. Другой несет тебе серебряные монеты, чтобы ты сделал ему блюдо, и волей-неволей, какие-то монеты остаются. А потом приходит кто-то еще и говорит: «Дай мне для того-то и для того-то марку на год, и я верну ее тебе еще с одной маркой». Отче, они меня упрашивают! Они говорят, что им придет конец, если я им не одолжу, что их старые родители умрут, если они не смогут купить им пиявок, что их покойные родственники будут гореть в аду, если они не заплатят Господу, и что в этом случае делать человеку?

— Все равно грех, — просто ответил священник.

Гостя охватила злость.

— Хорошо вам, падре, сидеть здесь и говорить так. Но чем же тогда платить Господу, как вам говорят, за упокой души Гудди Ховата? И как тогда Том Тэтчер купит тележку, чтобы продавать свое пиво в Гластонбери по более выгодной цене? И как тогда фермер Мейджор наймет людей из Вилинга для уборки сена до того, как первый же шторм его уничтожит? И еще сотни других случаев. Говорю вам, без Джона Золотаря этот приход был бы худшим местом на земле, и он не желает, чтобы его постоянно склоняли как тяжкого грешника! Я не хотел впадать в грех корыстолюбия, но мне пришлось, и когда это случилось, я обнаружил, что тот, кто при встрече на дороге задирает свой нос перед ростовщиком, больше всего упрашивает, когда приходит к нему в мастерскую просить в долг деньги!

Священника эта тирада ошеломила. Джон казался честным, факты есть факты — может ли добро порождатся злом? А Его Святейшество Папа Римский с его разбирательством дела Ломбардов — банкиров, или как там они себя называют…

— Я должен подумать над этим, сын мой, — сказал он. — Может быть, я поторопился. Возможно, во времена апостола Павла ростовщичество было совершенно другим. Возможно, то, чем занимаешься ты, на самом деле не ростовщичество, а просто нечто, его напоминающее. Можешь оставить мне это серебро.

Когда Джон ушел, отец Амвросий закрыл глаза и подпер голову руками. Все действительно переменилось. Во времена Старого Завета у мужчин было несколько жен. Сейчас же это грешно, но действительно ли Авраам, Исаак и Иаков попали в рай? Павел писал свои послания небольшим островкам христианства, окруженным морями язычников. Конечно, тогда для христиан было необходимо держаться поближе друг к другу против общего врага, тогда как сейчас эти узы могут спокойно быть немного ослабленными. Как может быть грехом плата за упокой души Гудди Ховата, стремление к лучшей цене за эль пивовара Тэтчера и спасение деревенского сена? Дьявол изощрен, но наверняка не настолько же! Еще немного таких ухищрений, и этот приход будет напоминать райские кущи!

Отец Амвросий оставил свои размышления и подошел к алтарю, в качестве которого он использовал небольшой церковный камень. Он начал рьяно переворачивать страницы огромной библии в кованом переплете.

— Корень всего зла — в любви к деньгам…

Тут отца Амвросия озарило, что слова апостола Павла относятся не к любви к деньгам Джона Золотаря, а в любви к ним сэра Болдуина.

Он снова вернулся к своей проповеди, и его перо начало скрипеть по пергаменту, стирая последние следы Анналов Тацита, VII, i-v. Ладно, эта проповедь будет обличать, но обличать не Джона Золотаря. Она будет стыдить сэра Болдуина за отсутствие сострадании и за то, что он не следует Законам Божьим, за то, что отказывается отдать Фоллоуфилд кредитору. В это воскресенье в церкви прозвучит гул одобрения, и много укоризненных взглядов обратятся к сэру Болдуину за ею попытку очернить друга и благодетеля этого прихода, ростовщика.

— Вот как власть переходит из одних рук в другие, — заключил Ф.У.Тэйлор, откашлявшись, — и вот какая следует реакция народа. Странная вещь — люди всегда думают, что каждая смена власти — это вообще последняя смена власти.

Казалось, он закончил.

— Дядюшка, — сказал Орсино, — кто-то меня пытался убить!

Тэйлор долго молча глядел на него.

— Что произошло? — наконец спросил он.

— Я пошел в театр, с пятью телохранителями. Старший охранник по имени Хэллогин выстрелил в меня. Один из телохранителей принял пулю на себя. Он убит.

Пальцы Тэйлора начали выстукивать стаккато по клавиатуре переговорного устройства. По мере того, как он отдавал приказы, лица на различных экранах появлялись и снова исчезали.

— Старший телохранитель Чарлза Орсино сегодня Хэллоран. Проверьте его. Он покушался на убийство Орсино. То же относится и к остальным сегодняшним охранникам.

Он выключил пульт и повернулся к Орсино.

— А теперь о тебе, — проговорил он. — И чем же ты занимаешься?

— Только делаю свое дело, дядюшка, — неохотно ответил Чарлз.

— Все еще бэгмен при сто первом?

— Да.

— А как насчет женщин?

— Ничего особенного, дядюшка. Ничего постоянного.

— Были у тебя взыскания или понижения по службе?

— Нет. Участок работает, как часы. Я бы не мог сравнить их нравственность ни с одним участком к востоку от Миссиссипи. Почему вы так тяжело это восприняли?

— Потому что ты уже третий. У двух других — твоего кузена Томаса Мак-Герна и дяди Роберта Орсино телохранителей не было, так что некому было принять на себя их пули. Вот так-то.

— Да, дядюшка.

— Мальчик мой, почему же ты, как вошел, мне сразу об этом не сказал?

Семейный совет был созван на следующий день. Орсино, еще слишком молодой, ни разу раньше не был допущен ни на один из них. Он знал, почему на этот раз было сделано исключение, и причина ему не нравилась.

Эдвард Орсино покачал своей огромной седой бородой, рассматривая более тридцати шефов Синдика, и начал:

— Думаю, что мы обойдемся без анализа уровня производств и тому подобного. Я хочу поговорить об этой чертовой перестрелке. Дик, проинформируй нас.

Он зажег вонючую сигару и откинулся на спинку кресла.

Встал Ричард У. Рейнер.

— Томас Мак-Герн, — сказал он, — был убит 15 апреля восемью автоматными выстрелами в своей столовой в Асторе. Элси Варшофски, его служанка, должна считаться основной подозреваемой, но…

Эдвард Фалькаро взорвался:

— К дьяволу, подозреваемая! Она убила его, разве не так?

— Я как раз собирался сказать, но факты таковы: миссис Варшофски выпрыгнула — упала или ее выкинули — из окна столовой. Автомат был найден у окна. Свидетелей не было. В биографии миссис Варшофски нет ничего необычного, Ее знакомая допускает предположение, не основанное, как она честно считает, ни на чем определенном, что миссис Варшофски иногда вела речи, которые заставляли эту знакомую подумать, не является ли она членом секретной разведывательной организации так называемого Североамериканского Правительства. В этой связи следует отметить, что до замужества миссис Варшофски носила фамилию Адамс.

Рейнер продолжал:

— Роберт Орсино был убит 21 апреля термитной бомбой, спрятанной в его подушке и взорванной с помощью контактного реле. Его слуга Эдвард Блайт исчез. Он был обнаружен полицейским патрулем 23 апреля на берегу, недалеко от Монток Пойнт, но умер, не приходя в сознание. Экспертиза содержимого его желудка показала наличие смертельного количества фторида натрия. Был сделан вывод, что это самоубийство.