Джинджер и Бетси – пухлая девятнадцатилетняя девица с глазами лани за стеклами совиных очков – сидели на стойке умывальника в дамском туалете «Маяка».

– Не могу поверить, что ты выбралась, – говорила Бетси. – Преподобный Пэтч почти полный автобус набрал на марш к этому музею. И хотел, чтобы ты нас повела.

– Ни за что. Я уже напрыгалась и наоралась, когда была с кришнаитами.

Бетти нахмурилась:

– Они же не христиане?

– Бетси, там, снаружи, мир очень большой. Был по крайней мере, пока я не нашла Князя и Детей Света.

– А я была назареянкой до того. – Бетти понизила голос: – Не могу поверить, что Посланец тебя сегодня отпустит к «Бешеному мексиканцу». С тех пор как он переехал в комнату Князя в «Маяке» и для тебя тоже место организовал, я вообще удивлюсь, если он тебя хоть когда-нибудь выпустит. – Она спрыгнула со стойки и заглянула под двери кабинок. – Если честно, – зашептала она, – преподобный Пэтч знает, что это ты их сюда притягиваешь. Вот почему он хочет, чтобы ты все время была здесь.

– А я скучаю по Князю, – сказала Джинджер. – Я мечтала когда-то… только между нами?

Бетти перекрестила себе сердце.

– Мне никогда не случалось говорить с Князем до того вечера, но я мечтала, что он в меня влюбится. Когда разведется с этой стервой, своей женой.

– Не надо говорить «стерва».

– А она и есть стерва. Все это знают, и вот почему я к нему пришла. Мне во сне явился ангел и велел мне пойти. И это получилось бы, если бы только его раньше не Вознесли.

– Ангел! Это как чудо.

– Это и было чудо. Ангел не объяснил этого, но наверняка Бог послал меня к нему домой, чтобы быть Свидетелем, как говорит преподобный Пэтч.

– Джинджер… ты как святая!

– Преподобный Пэтч говорит, что святые – это только для католиков.

– Тогда ангел Божий на земле.

– Но это все равно не значит, будто Бог хочет, чтобы я каждую минуту здесь проводила. Сидеть, обнимать этих визгливых младенцев, ладить с преподобным Пэтчем. – Она скривила губы. – Ты знаешь, что я последнее время делаю?

– А что?

– Кормлю стервятников. Они все жрут: жареную картошку, корки от пиццы, шкурки бананов, куриные кости. Они не слишком красивые с этой сморщенной красной кожей на голове, и гадят себе на ноги, и они вонючие, но что-то симпатичное в них есть. Самого большого я назвала Крили.

– Но это же зло!

– Есть немного. Но приятно видеть, как они улетают, как только преподобный или кто-нибудь из Джонсов их прогоняют. Но этого мало, я должна выбраться. Сегодня. В «Бешеный мексиканец».

Бетси уставилась себе на руки:

– Может, я бы тоже пошла. Если ты. А преподобный Пэтч разрешил?

– Вроде того. Я ему сказала, что ко мне приехала тетушка Роза.

Бетси тронула ее за руку:

– Бедняжка. У тебя со спазмами?

– У меня еще две недели не начнется. Ты вот что послушай: я видела, какое было лицо у преподобного, когда Синди сказала Сюзанне, что у нее как раз тяжелое время месяца. Лицо заострилось, он весь покраснел и тут же вышел. Вчера я так, случайно, обронила в разговоре с Джолин слова «менструация» и «тампон», когда он сидел рядом со мной на троне и читал свою библию. Он сразу весь задергался и говорит: «Не говори так!» Я ему: «Это как – так?». «Ты сама знаешь – эти неприличные слова». «Какие слова? – спрашиваю. – «Менструация» и «тампон»?»

– Ты прямо так и сказала преподобному Пэтчу?

– Конечно. А вот тебе самое лучшее: когда я сказала про тетю Розу, он спросил, не приведу ли я ее, чтобы она спаслась. Я на него посмотрела, будто он спятил, и говорю: «У меня менструация, преподобный Пэтч, так что я на демонстрацию не могу пойти и вернуться сегодня не могу». Он закашлялся, слюной брызгая, и в глаза мне не глядит. А потом говорит: «Ну, да, конечно», – и исчез.

Джинджер схватилась за живот и застонала:

– Вряд ли он вообще что-нибудь о женщинах знает. Я думаю, что рассказы о менструации мне позволят отсюда смываться хотя бы два раза в неделю.

Хорейс Дакхауз из окна своего кабинета смотрел на катастрофу, развивающуюся на ступенях музея крючков для пуговиц. Восемь демонстрантов из АДС тащили плакаты «АРХЕОЛОГИЯ = СВЯТОТАТСТВО», или «ВЕРНИТЕ НАШЕГО ПРЕДКА!», или просто изображение красного кулака. Они ходили по кругу против часовой стрелки под звуки тамтама, пытаясь перекричать двадцать двух Детей Света в белых рясах, распевающих гимны, идущих по часовой стрелке с наспех сооруженными плакатами «АРХЕОЛОГИЯ = АТЕИЗМ» или длинными транспарантами «ВЕРНИТЕ НАШЕГО КНЯЗЯ!». Копы суетились изо всех сил, стараясь держать две демонстрации порознь, зевак – подальше, машины въезжали и выезжали, а два белых фургона с телевидения с вытянутыми антеннами привлекали любопытных еще сильнее демонстрации.

Дакхауз заломил руки:

– Проклятый Скоупс! Черт бы побрал его мумию! Столько народу собралось, и никому не интересны крючки, а полиция грозит выдвинуть против нас обвинение, что собрали толпу… эй!

Он постучал по стеклу – безрезультатно, – когда какой-то фотограф для лучшего ракурса залез на крышу его машины. Новую живую изгородь вокруг стоянки давно уже растоптали, всюду валялся мусор, а пресс-конференция Скоупса еще не началась.

Дакхауз посмотрел на часы – через десять минут должно начаться. Он бросился прочь из кабинета, и тут же его подхватила толпа репортеров и операторов, несущихся к битком набитому кафетерию. Доносились обрывки разговоров:

– …классный материальчик, если индейцы и эти библейские схлестнутся. Может, их можно накрутить – знаешь, бутылку там бросить или что…

– Никогда об этом музее раньше не слышал…

– …точно, там наскальная порнография…

– …голый, как кочерга…

– Пах возьми крупным планом – это ж научный материал, никто не вякнет.

– Доисторическое дерьмо?

– Чертов Скоупс, – снова повторил Дакхауз, отпихивая локтем неопрятного мальчишку с цифровой камерой.

Он пробился в кафетерий – остались только стоячие места – всего за пару секунд до того, как Скоупс начал выступление.

Он стоял в огороженной веревками зоне, где находился стол три на шесть футов, а на нем посередине – накрытая простыней мумия. Единственный охранник музея размахивал руками, пытаясь сдержать напор прессы. Снимки пещерных рисунков крупным планом, фотографии мамонтового бивня, кремни и копролит были закреплены на штативах. Кто-то из репортеров внимательно изучал пресс-релизы, содержащие те же фотографии. Дакхауз прикинул, во сколько это обошлось, и еще раз помянул «чертова Скоупса».

У Платона Скоупса крутило в животе, воротник новой белой рубашки передавливал шею, на лацкане нового белого халата уже красовалось пятно кетчупа, дешевые туфли давили пальцы, но душа его воспаряла. Кто мог бы предположить, что мир вот таким образом окажется у его ног? Он предвкушал, как сейчас поразит репортеров началом: «Я сегодня говорил с Национальным Географическим Обществом, и там проявили сильную заинтересованность…» Если честно, то ответ НГО вряд ли был более чем вежливым, но репортерам об этом знать не обязательно.

Он также аккуратно обошел предложения помощи от факультета судебной антропологии Университета Теннесси – светил судебных экспертиз с их знаменитой «фермой тел» и хрен знает откуда берущимися ресурсами. О да, они бы эту мумию обработали, взяли срезы, изучили и классифицировали до последней молекулы одной левой, но где бы был при этом Платон Скоупс? А за воротами, вот где. А если их еще поддержит служба национальных парков с ее сетью специалистов, протянувшейся от океана до океана, а еще лаборатории Национального музея в Вашингтоне? Трам-там-там – мерси, мадам, дорогой Платон Скоупс. Свободен.

Как же повезло, что зять Скоупса оказался одним из копов, принявших вызов от национального парка, и позвонил прежде Скоупсу, что дядя его жены был судебно-медицинским экспертом графства и у него хватило ума понять, что скорчившаяся голая мумия двадцати семи фунтов весом в глубокой пещере не является жертвой недавнего убийства. И еще повезло, что мумия была найдена на частной земле и владелец охотно подписал разрешение.