– Нет, я… я была вроде как на лестнице, и тут это и случилось.

– На лестнице? Значит, не так близко. То есть не в холле с Дуном?

– Да, то есть… нет. – Джинджер начала краснеть. – Я… мне нужно было… ну, в туалет, и это было как бы… наверху… Но я только на несколько шагов отошла, и повернулась – а его нет. Пуф! И исчез. Вознесся.

Она произнесла последнее слово решительно, кладя конец разговору.

Орландо смотрел, как Джинджер прикусывает губу, глядит куда-то в зал, избегает его взгляда, а пальцы ее так вцепились в подлокотники, что просто побелели. Он понял, что разыгрывая злого полицейского, большего уже не добьется. Поэтому он убрал из голоса каменную твердость и заговорил очень доброжелательно:

– Извините мои вопросы. Просто ваше чудо мне показалось таким… как это вы говорите? – поразительным. – Он несколько секунд помолчал, а потом заговорил снова: – Джинджер Родджерс, – он положил руку ей на колено, – tus ojos, tuslabios, tu trasero biengordo… que maravilla de la naturaleza er?s tu. Venjovencita [32]. Моя прекрасная pinga так хочет быть с тобой. Mira, смотри, как она поднимается приветствовать твою belleza [33].

Встретив совершенно ошеломленный взгляд Джинджер, он добавил:

– Ты самая красивая мадонна, которую я видел.

Джинджер взяла его руку за запястье и сняла со своего колена, потом наклонила голову набок и посмотрела вопросительно:

– Мадонна? Как рок-звезда?

– Claro. [34]

Джинджер оглядела его с головы до пят, отметив смуглую латинскую красоту, напомаженные волосы, скопление золотых цепей на шее, свободную шелковую рубашку и полотняные брюки, ноги без носков в белых сандалиях. Орландо совсем был не похож на других посетителей, да и на «светляков» тоже.

– Вы певец? – спросила она.

Орландо ответил не задумываясь:

– Киноактер.

– Bay! А где вы снимались?

– Кубинские фильмы, jovencita. Их тут не показывают из-за этого hijo dе puta dictador comunista [35].

Джинджер неуверенно наморщила лоб, но повернулась в кресле к нему лицом. Ноги она подобрала на сиденье, колени под рясой – такого Пэтч никогда не разрешал.

– Но вы наверняка знакомы с кинозвездами, правда? Скажем, с Антонио Бандерасом?

– С Тони? Конечно. Мы с ним каждый четверг играем в хаи-алаи.

– Bay! – Но она снова наморщила лоб: – А что это такое – хайлай?

– Это… это как гольф, только быстрее. – Орландо кончиком ухоженного пальца коснулся ее подбородка. – Может, мы могли бы где-нибудь вместе кофе выпить? Не здесь, конечно. И поговорить о кино.

Джинджер поджала губы, бросила настороженный взгляд на Пэтча – он стоял спиной в другом конце зала.

– Я не знаю. Преподобный Пэтч не любит, когда я ухожу или разговариваю с посетителями. Он вообще хотел, чтобы я сюда переехала и всегда была под рукой, когда приходят люди спрашивать о Вознесении.

– Qu? l?stima! [36]A я был бы так рад вам рассказать о моих приятелях-кинозвездах.

Джинджер задумчиво намотала на палец конец пряди, размотала, намотала снова. Поерзала на сиденье.

– Я не знаю… а вы действительно знаете Антонио Бандераса?

Всего за несколько часов до того, как Платон Скоупс вышел из пещеры с пустыми руками, дедуля Мак-Дауд привязал один конец веревки к проржавевшему насквозь «шевроле», а другой, пропустив через бедро и наполовину вокруг спины, передал вниз Джимми.

Он чувствовал постоянное натяжение, перемежаемое рывками, когда внук где-то футах в сорока внизу пробирался по извивам и поворотам промоины. Примерно через секунду после того, как он в пятый раз спросил «Все о'кей?», послышался глухой стук, и веревка ослабла. И стало тихо.

Он снова крикнул – тишина. Чувствуя, что случилось что-то нехорошее, бордер-колли залаяла, бегая вокруг дедули и входа в промоину.

– Боже мой, – сказал дедуля. – Что же я натворил?

Он дернул веревку и почувствовал, что она идет свободно. Еще раз крикнул – сверху лай, снизу тишина.

Прошла минута. Показалось, что веревка у ног шевельнулась. Просто от собственной тяжести – или это Джимми? Веревка дернулась снова – как леска при осторожной поклевке. Дедуля жестом приказал собаке прекратить лай и сесть. Она послушалась, но продолжала тихо и тревожно скулить.

Потом снизу донеслись приглушенные, но различимые слова:

– Сорвался типа, – и веревка натянулась снова.

– Ты цел?

– Хлопнулся здорово, но ничего не поломал. Скользко тут. Камни скользкие, глина.

И через минуту тот же приглушенный голос сказал:

– Я на дне. Ух ты…

Полминуты Джимми простоял, оглушенный. При падении у него отшибло дыхание, и он потянул плечо. Еще колола боль, когда он переносил тяжесть на левую руку, а в ушах звенело. Каска времен Второй мировой, которую Джимми дал дед, послужила ему так, как никогда не служила деду: она спасла ему жизнь.

Спадала нервная дрожь от падения, и начинало трясти лихорадкой открытия. Дедуля всю дорогу был прав. Пещера под промоиной соединялась с пещерой на земле Дилени. Несмотря на компас, Джимми сунулся все же в три тупика, пока нашел ход, ведущий к мумии. В глубоком ходу, ведущем в другую сторону, он нашел фантастические скальные образования: сталактиты и сталагмиты, натечный камень всех цветов радуги, сверкающие кристаллы кальцита – волшебная страна, не хуже любой коммерческой пещеры, только ее не осквернили электрические лампы и провода, надписи с глупыми названиями, дорожки с металлическими перилами и толпы шумных туристов. Девственная пещера.

Он понял, что идет правильно, когда нашел весьма недевственные рисунки, которые накарябал на стенах его тринадцатилетний дедушка с приятелями. Джимми не слишком много времени уделил слонам и медведям – или кем там были эти плохо нарисованные звери, – но не мог не остановиться перед сексуальными картинками: палочные человечки с большими дрынами вставляли эти дрыны палочным женщинам с арбузными грудями, другим палочным человечкам и даже животным. Кто бы мог подумать, что у дедули в детстве было такое изощренное воображение?

Неподалеку от рисунков, как дедуля и говорил, Джимми увидел мумию. Поглядев на нее, он вздрогнул и отвел глаза; чуть не заплакал при мысли о древних, которые отнесли покойника в пещеру, считая ее местом его вечного упокоения. Колени они подтянули ему к груди, руки перекрестили над поджатыми коленями и положили тело в благочестивой дремоте зародыша. На одном плече мумии была сухая рана – скорее всего от упавшего камня, но в остальном она была совершенно невредима.

Неподалеку расщелина в полу вела, очевидно, в другой грот, ниже. Сверху и чуть сбоку свод поднимался к широкой трещине и уходил в зигзагообразный камин, ведущий, очевидно, к промоине на земле Дилени, далеко вверху, и свет в него не проникал. Лежащий внизу мусор – камни, щебенка и кое-где сухие палки – свидетельствовал о вековом падении материала сверху. Джимми тихо выругался в адрес сетки колышков и веревок, натянутых этим ученым, покрывающей мумию как квадратная паутина, и в адрес выкопанной круговой ямы, посреди которой на островке земли лежала эта мумия. Сбоку валялось большое сито, заступ, мастерки, кисти, крошечные кирки, похожие на зубоврачебные инструменты, и две раздавленные банки из-под колы.

Никаких предметов в захоронении не было: ни связок кремневых наконечников, ни любимой трубки или сумки из оленьей кожи с лекарствами. Наверное, это все уже унесли археологи.

Джимми подошел к мумии со спины и сперва не увидел лица, но, подойдя ближе и посветив фонариком, он чуть не упал в обморок, увидев, насколько оно живое, насколько по-киношному жуткое. Хотя губы слегка были приоткрыты, а глаза закрыты и запали, густые черные волосы доставали почти до плеч и отлично сохранились, а лицо, посеревшее и высохшее, можно было почти принять за лицо спящего. Джимми прищурился, убеждая себя, что лицо на него похоже.