Иридаль сидела на стуле — единственном в этой келье, — и по ее виду было ясно, что она сидит здесь уже довольно долго. Ее льняные волосы и серебристое платье, ее бледность — все это делало ее похожей на лед Небесной Тверди, столь же холодной и бесцветной. Только глаза сверкали мириадами цветов, как солнечный свет, прошедший сквозь призму.

— Если ты за бутылкой, то она здесь, — сказала Иридаль.

Хуго сумел-таки спустить ноги с постели, с трудом встал, минутку переждал, чтобы вспыхнувший в глазах свет немного угас и он смог бы видеть, и пошел к столу.

Он заметил, что в келье появился еще один стул и что келья .вымыта и убрана.

И он тоже.

Его волосы и борода были полны мелкого порошка, кожа покраснела и зудела. Он весь пропах гризом note 47. Запах вернул его воспоминаниями в детство, когда Кирские монахи драили маленькие тела вопящих мальчишек — брошенных незаконнорожденных детей, таких же, как он сам.

Хуго перекосило. Он почесал заросший подбородок и налил себе кружку дешевого недобродившего вина. Начал было пить, но тут вспомнил, что у него гостья. Кружка была одна. Он протянул кружку ей, с мрачным удовлетворением заметив, что его рука не дрожит.

Иридаль покачала головой.

— Нет, благодарю, — произнесла она одними губами.

Хуго хмыкнул и залпом проглотил вино, не успев даже распробовать его. Гудение в голове утихло, боль притупилась. Он бездумно поднял бутылку, помедлил. Он мог и не искать ответа на вопросы. Что от этого в конце концов изменится? Или все же выяснить, что происходит, чего ради она пришла?

— Это вы вымыли меня? — спросил Хуго, разглядывая ее.

На ее щеках появился слабый румянец. Она не смотрела на него.

— Монахи, — ответила она. — Я заставила их. Еще они отскребли пол, принесли свежие простыни и чистую рубаху.

— Впечатляет, — сказал Хуго. — Удивительно, что они впустили вас сюда. Да еще и исполнили ваше повеление. Чем вы им пригрозили? Ураганами, землетрясениями? Или пообещали иссушить их запасы воды?

Она не ответила. Хуго говорил только затем, чтобы чем-то заполнить молчание, и оба это понимали.

— Сколько я был в отключке?

— Много часов. Не знаю.

— И вы остались здесь и все это сделали. — Он окинул взглядом келью. — Значит, у вас важное дело.

— Да, — ответила она и посмотрела на Хуго.

Хуго уже забыл, как прекрасны ее глаза, как прекрасна она сама. Он забыл, что любил ее, жалел ее, забыл, что он умер ради нее, ради ее сына. Все осталось в снах, терзавших его ночи напролет, в снах, которые не могло прогнать даже вино.

И сейчас, глядя в ее глаза, Хуго вдруг понял, что прошлой ночью впервые за долгое время не видел снов.

— Я хочу нанять тебя, — холодным деловым тоном произнесла Иридаль.

— Нет! — закричал Хуго, вскочив на ноги, несмотря на вспышку боли в голове. — Я не выйду отсюда!

Он ударил по столу кулаком, опрокинул бутыль с вином и швырнул ее на пол. Толстое стекло не разбилось, но вино разлилось по полу и ушло через щели в камне.

Иридаль ошарашенно смотрела на него.

— Пожалуйста, сядь. Ты нездоров.

Хуго зажмурился от боли, схватился за голову, пошатнулся. Тяжело облокотившись на стол, он споткнулся о стул и упал на него.

— Нездоров, — попытался рассмеяться он. — Это, госпожа, похмелье. Вам такое незнакомо. Хуго уставился во тьму.

— Вы знаете, я пытался, — резко сказал он. — Я пытался вернуться к своему прежнему занятию. После того как меня увезли оттуда. Мое ремесло — смерть. Я только это и умею. Но никто не наймет меня. Рядом со мной не будет никого, кроме них. — Он показал головой на двери, подразумевая монахов.

— Что значит — никто не наймет тебя?

— Они сидели и говорили со мной. Они рассказывали мне о своих обидах, о тех, кого они хотели бы видеть убитым, о том, где найти обидчика… и постепенно им становилось все труднее говорить. А потом они замолкали и уходили. И такое было не раз. Такое случалось раз десять. Не знаю. Я потерял счет.

— Что же дальше? — мягко подбодрила Иридаль.

— Они продолжали говорить мне о том, кого надо убить, о том, как они ненавидят его, как они хотят его смерти и что он должен страдать так же, как он заставил страдать их дочь, или их отца, или кого там еще. Но чем больше они говорили со мной, тем беспокойнее они становились. Они зыркали по сторонам, говорили шепотом, путались в том, что говорили. Они заикались и кашляли и наконец, не сказав ни слова, выбегали прочь. Можно было подумать, — угрюмо добавил он, — что они сами закололи своего врага и попались с окровавленным ножом в руках.

— Ну, в душе своей они так и делали, — сказала Иридаль.

— Да? Никогда прежде чувство вины не обременяло моих нанимателей. А сейчас-то почему? Что изменилось?

— Ты, Хуго. Прежде ты был подобен коралиту, впитывая все их зло, накапливая его, принимая в себя, освобождая их от ответственности. Но теперь ты стал подобен кристаллам Небесной Тверди. Они смотрят на тебя и видят в тебе отражение всего того зла, что они носят в себе. Ты стал нашей совестью.

— Нерадостное известие для наемного убийцы, — сказал он с презрительной усмешкой. — Чертовски осложняет поиски работы!

Хуго уставился невидящим взглядом на бутыль с вином, так потом поддал ее ногой, что она завертелась на полу. Устремил свой мутный взгляд на Иридаль.

— Но на вас-то я так не действую?

— Действуешь, Хуго, — вздохнула Иридаль. — Потому и знаю. Я смотрю на тебя и вижу все мое безумие, всю слепоту, всю мою глупость и слабость. Я знала, что выхожу замуж за бессердечного и злого человека, и все же вышла за него в несбыточной надежде изменить его.

Когда я узнала правду, я уже безнадежно запуталась в сетях Синистрада. Еще хуже, я родила ребенка и допустила, чтобы это невинное дитя угодило в те же сети. Я могла бы остановить мужа, но я боялась. Как просто было говорить себе, что он изменится, что все будет хорошо… А затем появился ты и привез мне моего сына, и наконец я увидела самый горький плод моей глупости. Я увидела, что сделала с Бэйном моя нерешительность. Я увидела это… И теперь вижу это, глядя на тебя.

— Я-то думал, что это они, — сказал он так, как будто не слушал ее. — Мне казалось, что весь мир сошел с ума. Затем я стал осознавать, что спятил-то я сам. Сны… — Хуго вздрогнул, тряхнул головой. — Нет, я не хочу говорить о снах.

— Почему ты пришел сюда?

Он пожал плечами. В голосе его сквозила горечь.

— Я был в отчаянии, без гроша. Куда еще мне было идти? Монахи говорили мне, что я вернусь. Да вы и сами это знаете. Они всегда говорили, что я вернусь.

Хуго затравленно огляделся, встряхнулся, словно отгонял прочь воспоминания.

— Короче, настоятель сказал мне, что со мной было не так. Он только глянул на меня и сразу же рассказал, что произошло. Я умер. Я ушел из этой жизни… и меня затащили в нее снова. Воскресили.

Хуго снова пнул бутылку.

— Ты… не помнишь? — прерывистым голосом спросила Иридаль.

Он молча смотрел на нее мрачным гневным взглядом.

— Сны напомнили мне обо всем. Напомнили о невообразимо прекрасном месте, которое не опишешь словами, не увидишь в… во сне. О понимании, о сочувствии… — Он замолк, сглотнул, закашлялся, прочистив горло. — Но дорога туда ужасна. Боль. Вина. Осознание моих преступлений. Моя душа рвалась из тела. И теперь я не могу вернуться. Я пытался/ Иридаль в ужасе смотрела на него.

— Ты пытался покончить с собой…

— Не вышло. — На его лице была жуткая усмешка. — Оба раза. Слишком страшно.

— Мужество нужно для того, чтобы жить, а не умирать, — сказала Иридаль.

— А вам-то откуда знать, госпожа? — глумливо усмехнулся Хуго.

Иридаль отвела взгляд, уставилась на свои зажатые в коленях руки.

— Расскажите мне, что там было, — сказал Хуго.

— Ты… ты сражался с Синистрадом. Ты ранил его, но не насмерть. Ему хватило сил превратиться в змея и наброситься на тебя. Его магия… яд в твоей крови… Он умер, но прежде…