Роксана в молчании взирала на сестру. Потом ощупала свое лицо и обнаружила на скуле большой синяк.

– Больно?- участливо спросила Ниса и осторожно дотронулась кончиками пальцев до синяка, но тут же отдернула руку, едва Роксана поморщилась от боли. Ниса печально вздохнула и сообщила:- Митридат отсылает нас завтра в Амис. Тебе разрешено взять с собой Евпатру, а мне моего Ксифара взять не разрешили.

И чувствительная Ниса снова заплакала.

«Уж лучше уехать в Амис, чем делить мужа с бывшей блудницей!»- подумала Роксана, закрывая глаза.

Она была даже благодарна Митридату за побои, это поможет ей разлюбить его.

Пристыженный Роксаной Митридат всю зиму занимался подготовкой войска к войне с Римом. Он раздражался из-за того, что все его начинания продвигаются слишком медленно; новобранцы из азиатских племен никак не могут выучиться слаженному взаимодействию, построившись в фалангу; не хватает вооружения и панцирей греческого образца. Закупать оружие в большом количестве в соседних государствах Митридату отсоветовал Тирибаз, дабы не привлекать к Понту внимание Рима. Изготовлением оружия были заняты оружейники в Синопе и других эллинских городах побережья. Но судя по объему заказов и темпам их выполнения, должно было пройти не менее трех лет, чтобы этим оружием вооружить войско более ста тысяч человек. С меньшей армией, по мнению Тирибаза, воевать с Римом было бессмысленно.

Корабельные верфи в Синопе, Амисе и Трапезуйте не справлялись с объемом возложенных на них работ. К тому же местные корабелы не имели опыта в постройке больших пятипалубных судов, и Митридату пришлось посылать доверенных людей за такими мастерами в Сирию, Египет и на Кипр.

В довершение всего приходилось еще заниматься каждодневными заботами обширного царского хозяйства, поскольку увеличивающуюся армию надо было чем-то кормить. Поэтому в местах расквартировки войск строились дополнительные хранилища для зерна, оливкого масла и прочих припасов.

Страна жила ожиданием большой войны. Никто толком не знал, с кем намерен воевать понтийский царь – с Римом или Парфией. Или с Римом и Парфией одновременно. Народ в городах и селениях Понтийского царства одинаково побаивался и грозных римлян, и воинственных парфян.

Рим с бесцеремонностью мирового владыки перекраивает владения азиатских правителей, навязывает договоры, требует заложников. Римское войско, стоящее в Пергаме, всегда готово вторгнуться на территорию наиболее несговорчивого царя. Парфяне, отразив вторжение саков, за последние годы завоевали огромные пространства на юго-востоке: Дрангиану, Маргиану, Ариану. Подчинили греческие города Месопотамии, отняв их у Селевкидов. Царь Великой Армении, потерпев поражение от парфян, был вынужден отдать в заложники парфянскому царю своего сына.

Тирибаз и Сузамитра подбадривали Митридата, говоря, что теперь, когда римское посольство вернулось в Рим, у них будет достаточно времени для подготовки к войне. До Понта доходили слухи о раздорах в Риме между оптиматами и популярами; в эту борьбу был втянут и Гай Марий. Приближенные Митридата и он сам тешили себя надеждами, что Рим ослабеет в междоусобной вражде своих сограждан, тогда у римлян не хватит сил, чтобы держать в повиновении Азию.

События в Каппадокии нарушили замыслы Митридата.

Едва прошла зима, каппадокийцы подняли восстание. Они перебили понтийский гарнизон в Мазаке и пленили Махара, объявив Митридату, что если он не выведет из Каппадокии свои войска, вместо живого сына ему пришлют его голову. Дабы поддержать мятежных каппадокийцев, римский наместник в Пергаме Луций Сцевола отправил в Мазаку римский отряд под началом своего легата.

Митридат, трепеща за сына, рожденного ему самой любимой женщиной, вывел из Каппадокии своих воинов.

Махар вернулся в Синопу.

Отец и сын встретились в присутствии Тирибаза и Моаферна, которые ездили за Махаром в Мазаку и оберегали его на пути домой.

Митридат со слезами на глазах прижал Махара к себе и долго не выпускал из объятий. Они не виделись без малого восемь лет. Теперь Махару было почти восемнадцать.

– Как ты вырос и возмужал, сын мой,- со счастливой улыбкой произнес Митридат и обернулся к Тирибазу и Моаферну:- Помните, каким он уехал в Мазаку и каким вернулся!

– А как Махар похож на тебя, царь!- восхитился Моаферн.

– Ты был точно таким же в семнадцать лет, Митридат,- согласился с Моаферном Тирибаз.- Природа повторяет тебя в твоих детях.

Меж бровей Митридата вдруг пролегла печальная складка, в глазах появилась грусть. Он вспомнил себя семнадцатилетним, когда его, плененного, привезли в этот дворец, где после долгой разлуки состоялась его встреча с матерью, такая волнительная и незабываемая. Собственно, с той встречи и началось его трудное восхождение на трон. Сначала Митридат, подобно Эдипу, попрал материнское ложе, потом совратил старших сестер, Статиру и Антиоху, затем были скитания и битвы со сторонниками его младшего брата… Как давно это было. И как нелегко достался Митридату царский трон. Уже давно ушли в страну мертвых старшие сестры Митридата, его брат-тезка, любимая мать…

Митридат пожелал, чтобы Махар сходил вместе с ним в усыпальницу двух цариц Лаодик, матери и дочери. Ему вдруг захотелось показать той, что одновременно была ему и женой, и матерью, их возмужавшего сына, как будто забальзамированное тело могло видеть и слышать.

Тирибаз мягко возразил против этого.

– Царь, не стоит ворошить прошлое. Будет лучше, если Махар не узнает об этом.

Тирибаз сделал ударение на последнем слове.

– Отпусти сына, царь,- сказал Моаферн,;- ему нужно отдохнуть с дороги.

Митридат отпустил Махара и отправился в усыпальницу один.

Там все так же царил прохладный полумрак. У стены, расписанной вереницами скорбящих мужчин и женщин, на мраморных подставках стояли два золотых саркофага. В них лежали две женщины с закрытыми глазами, будто спали. Одна – та, что постарше,- в длинном белом платье, облегающем ее слегка располневшую фигуру, в черном парике и золотой диадеме с головой сокола. Другая- та, что помоложе,- в лиловом греческом пеплосе с прической эллинки.

Митридат приблизился сначала к саркофагу матери и по привычке поцеловал ее мертвые уста. Он несколько минут вглядывался в это навеки уснувшее лицо, словно хотел постичь смысл того небытия, в каком пребывала его красивая мать.

– Прости, что я долго не приходил,- прошептал Митридат и ласково погладил мумию по щеке,- столько дел навалилось сразу. Помнишь, я рассказывал тебе, что собираюсь воевать с Римом. Так вот, замыслы мои пошли прахом! Восстала Каппадокия, и римляне сразу же поддержали каппадокийцев, а я не готов к войне… Вдобавок мне пришлось вызволять Махара, оказавшегося в заложниках у восставших. Теперь Махар в безопасности, но я потерял Каппадокию.

Митридат еще долго делился с бесстрастной мумией своими горестями и дурными предчувствиями. Ему казалось, мать слышит его, только не может ответить.

Потом царь подошел к саркофагу сестры и тоже запечатлел на ее неживом лице поцелуй. С сестрой он разговаривал о том, каким хочет сделать свое войско, и сетовал, что азиатские воины плохо воспринимают эллинскую военную тактику.

Не мог Митридат не упомянуть и о Клеопатре, о том, какой резвой и очаровательной она растет, что скоро девочке исполнится десять лет. Когда Клеопатра станет постарше, Митридат непременно приведет ее сюда.

– И ты сама убедишься, Лаодика, как сильно Клеопатра похожа на тебя,- молвил Митридат, не отрывая задумчивого взгляда от алебастрово-белого лица усопшей сестры.- Заодно пусть Клеопатра увидит и свою красивую бабушку. Хотя, если принять во внимание моего сына Махара, который доводится Клеопатре единокровным братом, то наша мать, Лаодика, для нее скорее тетка, чем бабушка. Ведь так?

Митридат покинул усыпальницу в мрачном расположении духа. Он вдруг осознал, что своим необдуманным жадным сластолюбием загнал себя в такой лабиринт, из которого нет выхода. Родственная кровь его матери и сестер, смешавшаяся, благодаря ему, в их детях, породила такое положение вещей, когда не на всякий вопрос о родстве легко дать ответ сыну или дочери.