Раскрестьянивание, проходившее в целом ряде стран, как правило, было связано с большой кровью — революцией и гражданской войной. «Классическим» примером стали огораживания пахотных наделов крестьян и общинных земель английскими лендлордами, особенно с конца XV века. В XVIII столетии английский парламент без всяких затей издал ряд законов, разрешавших крупным землевладельцам полностью присваивать общинные земли.
Массы людей были оторваны от привычных условий жизни, лишены не только прежнего хозяйства, но и крова. Быстро увеличивалась армия бродяг и нищих. А государства Западной Европы в этот период издавали законодательные акты, вводившие в практику жестокие наказания для тех, кто не имел дома и собирал милостыню без разрешения властей. Этих несчастных бичевали, клеймили, отдавали в рабство, при третьей поимке казнили. Парламентский «Акт о наказаниях бродяг и упорных нищих» 1597 года дал окончательную формулировку закона о бедняках и бродягах и действовал в таком виде до 1814 года. Только повешенных в период огораживания было более 70 тысяч человек. И это притом, что в XVII веке у Англии уже были колонии в Америке, и часть лишних людей можно было отправить туда!
К началу XIX века английское крестьянство исчезло как класс.
Аналогичные законы существовали и в других странах, вставших на путь капиталистического развития в XVI–XVIII веках (Нидерланды, Франция). Правда, «кровавые законы» не могли приостановить роста нищенства и бродяжничества, но позволяли подавить сопротивление экспроприированных, превращали согнанных с земли крестьян в людей, готовых к наёмному труду на любых условиях.
Сильно ускорила процесс первичного накопления капитала на Западе возможность выкачивать средства из колоний. Опираясь на поддержку своих государств, западноевропейские торговые компании диктовали колониальным странам грабительские условия коммерческих сделок, прибегали к прямым захватам земель, разграблению сокровищ, военным контрибуциям. В колониальных странах создавались крупные плантационные хозяйства, где людей эксплуатировали самым бесчеловечным образом, что было, кстати, характерно и на многих рудниках по добыче драгоценных металлов.
Возможность решать экономические проблемы военной силой дала мощный толчок расширению работорговли, которая обеспечивала колоссальные доходы, превышавшие прибыли от любых промыслов того времени. Крупные состояния многих английских и голландских капиталистов своим происхождением обязаны порабощению колониального населения и торговле невольниками.
Также и в США процесс первичного накопления в значительной степени опирался на обезземеливание местных индейских племен, работорговлю и хищническую эксплуатацию цветного населения.
Теперь, возвращаясь к российской истории, мы можем сказать, что именно исторически неизбежный процесс раскрестьянивания деревни определил железную логику социально-экономического развития России конца XIX — первой половины XX столетия. Пока крестьянская община была выгодна власти, последняя её поддерживала. А когда община стала формой коллективного протеста против дальнейшего удушения крестьянства, власть начала наступление на неё. Хотя, разумеется, возможны были и другие варианты решения проблемы, государственная идеология к этому моменту так закоснела, что эти варианты были заблокированы.
А община не только не желала «отмирать», её трансформация как хозяйственного механизма постоянно шла в сторону укрепления. После отмены крепостного права Александр II законодательно усилил права общины, впервые юридически сделав её собственником большей части крестьянской земли. Ещё более усилил права общины Александр III, который своим указом запретил даже простой раздел крестьянского двора без согласия общины. Да и Николай II до 1905 года придерживался той же позиции.
Одной из основных причин проводимого сверху усиления общины стало то, что властям было гораздо лете собирать выкуп за землю с неё, чем с каждой крестьянской семьи в отдельности. Но когда выяснилось, что та же община в критические моменты становится организатором захвата помещичьей земли и поджога дворянских усадеб, отношение к ней переменилось. И уж совсем она стала неинтересной дворянству после того, как указом Николая II были отменены «долги» крестьян по выкупным платежам за ранее полученную ими землю.
Уже до этого выявилось: отмена крепостного права привела к ухудшению экономического положения крестьянского хозяйства. Ряд официальных(!) исследований с несомненностью установил ужасающий факт крестьянского разорения за 40 лет, истекших со времени освобождения. Размер надела за это время уменьшился в среднем до 54 % прежнего (который тоже нельзя было считать достаточным). Урожайность уменьшилась до 94 %, а в неблагоприятной полосе даже до 88–62 %. Количество скота упало (с 1870 года) в среднем до 90,7 %, а в худших областях до 83–51 % прежнего. Недоимки поднялись с 1871 года в среднем в пять раз, а в неблагоприятной полосе и в восемь, и в двадцать раз. Ровно во столько же раз увеличилось и бегство крестьян с насиженных мест в поисках большего простора или за дополнительными заработками. Но и цена на рабочие руки, в среднем, почти не поднялась, а в неблагоприятных местностях даже упала до 64 %.
И одновременно цены вывозного хлеба (преимущественно пшеницы), главного продукта производства и источника богатства населения, сильно падали. В 1881 году пуд хлеба разных родов вывозили за 1 руб. 19 коп., в 1886-м уже за 84 коп., в 1894-м — за 59 коп. Количественный рост вывоза едва навёрстывал снижение его денежной ценности. Итак, в стране периодически бывал голод, что не удивительно при нашей урожайности, а Россия оставалась крупнейшим экспортёром хлеба, цены на который на мировом рынке в 1870—1880-е годы сильно упали. Россия вывозила продовольствие не от избытка, а от недостатка средств на индустриализацию, потому что больше просто нечем было торговать. «Продавая немцу нашу пшеницу, мы продаём кровь нашу», — писал А.Н. Энгельгардт.
Министр финансов академик И.А. Вышнеградский говорил: «не доедим, но вывезем». Вряд ли лично он недоедал. А вот крестьяне недоедали, имея на питание 17–20 пудов хлеба в год, вместо нормы в 25, и при крайне недостаточном употреблении мяса.
Академик князь Тарханов в статье «Нужды народного питания» дал таблицу потребления пищевых продуктов крестьянами различных стран в денежных единицах на человека в год:
При введении всеобщей воинской повинности в 1873 году доля признанных негодными к военной службе не превышала 6 % призывников; до 1892 год этот показатель держался около 7 %. Но с 1892 года, когда начались финансово-экономические реформы, эта доля стала быстро повышаться. В 1901-м доля негодных к службе призывников достигла уже 13 %, несмотря на то, что именно в это время требования, предъявляемые к новобранцам в отношении роста и объёма грудной клетки, были понижены. Показательно, что смертность в российской деревне была выше, чем в городе, хотя в европейских странах наблюдалась обратная картина.
И вот в этих условиях власть получил Столыпин.
Общину начали ликвидировать, чтобы наделить землёй новоявленных «фермеров». Однако общинной земли на всех крестьян европейской части России просто не могло хватить для того, чтобы появилось в империи то самое «мелкое землевладение, которое является на Западе опорой общественности и имущественного консерватизма», о чём писал Николаю II Столыпин. Ликвидировать помещичье землевладение и за счёт этих земель решить земельную проблему крестьянства было нельзя, так как их тоже кто-то обрабатывал. Властям оставалось либо раскрестьянить основную часть сельскохозяйственных производителей, превратив их, например, в рабочих, либо каким-то способом сократить их численность в Европейской России, переселив их на иные земли.
Ликвидация общины тянула за собой ликвидацию чересполосицы, введение принудительного севооборота и прочие меры, которые, как предполагалось, позволят улучшить обработку земли и тем самым уменьшат потребность крестьян в дополнительных угодьях. О том, что ликвидация общины «должна была» дать увеличение сельскохозяйственного производства, заложить основы устойчивого экономического развития и роста государственных доходов, приходится слышать даже сегодня, а уж тогда-то учёных обоснований реформе было тем более немало.
