Кельвин, пытаясь понять, зачем они вышли, выразительно посмотрел на Адриана, а тот охотно объяснил: «Я хочу показать вам море. В море – наша радость, оно бесконечно.»

Все еще не до конца понимая, Кельвин проследовал за Адрианом к морю по глинистой дорожке, которая внизу прервалась и начался пляж, усыпанный белым мелким песком.

Они подошли к самой кромке воды, их ноги несколько раз заливали самые стойкие, самые упрямые волны – и здесь, на берегу вечного океана, Кельвину открылась одна вечная истина – каждый человек предназначен для чего-то одного, большого, и сделать это большое дело человек обязан, чего бы ему это ни стоило, иначе на закате жизни он почувствует ее пустоту и бессмысленность. Кельвин понял также, что мудрый Мистраль, оправдывая свою фамилию, ведь так называется ветер в Африке, неспроста привел его на морской берег, где в этот час, кроме них, никого не было. Море тоже было пустынным, даже па горизонте не видно было ни единого рыбачьего суденышка. Стараясь перекричать грохот волн, Кельвин стал объяснять Мистралю суть постигшего его озарения, и, по мере того, как менялось от недоверчивого к восхищенному лицо композитора, понял, что попал в точку – Адриан теперь его надежный друг и партнер. Под влиянием нахлынувших чувств Кельвин вдруг понял, что в глубине его души рождается какая-то торжественная музыка, и он не может больше носить ее в себе. Он набрал полную грудь воздуха, и неожиданно для себя запел мелодию, которая, как он думал, точно отражает его состояние. Мистраль подхватил песнь, потом выхватил из футляра скрипку и яростно заиграл, с огромной скоростью водя смычком по струнам.

Так продолжалось минут десять, а потом вдруг волшебство прошло, и два человека на берегу еще некоторое время стояли, не в силах поверить тому, что только сейчас произошло.

После этого, не сговариваясь, они развернулись и отправились в обратный путь, истощенные, но необычайно богатые духом. Адриан отказался ехать в Розхэвен, Кельвин посадил его в проезжавшее такси и отправил назад в Колдминстер, а сам отправился пешком к жене и детям.

Придя туда, он неожиданно почувствовал сильную усталость, едва успел рассказать жене о случившемся и тут же заснул.

Наутро Кельвин проснулся не сразу, некоторое время он пребывал в полудреме, из которой его вытащили дети, требовавшие заслуженного внимания. Кельвин с удовольствием повозился с детьми после завтрака, а потом, оставив детей с нанятой нянькой по имени Эйлин, ушел с Грейс к старому замку на холме у берега моря, долго ходил с ней вокруг старинных башен у спокойного озера и рассказывал жене о смутных ощущениях нового, бродивших в его голове под впечатлением от встречи с Мистралем. Он чувствовал необходимость обновления, ухода от ставших привычными успеха, почитания – он был очень доволен тем, что приехал сюда, и даже не вспомнил ни разу, что ехал по совсем другому поводу.

– Но, дорогой, что тебя не устраивает в тех романах, которые ты сейчас пишешь? – недоуменно спросила Грейс.

– Да то, что никакой пользы для людей от этих романов я не вижу, то есть мне казалось, что я – мудрый, я все знаю, а оказалось, что этого мало.

И знаешь, что, я думаю, мне надо уехать на время, разобраться и в себе, и в своих отношениях с окружающими – тут он краем глаза увидел, как жена нахмурилась, но ничем этому помочь не мог.

– Если ты так считаешь, то, конечно, я не могу тебя отговаривать, – заметила Грейс, но если этот твой Замысел вдруг окажется не тем, что ты о нем думаешь, ты не будешь жалеть, что даром потратил время?

– Нет, – твердо ответил Кельвин, – не буду.

Проведя ночь в Розхэвене, Кельвин с утра уехал поездом в Колдминстер, а оттуда, едва успев позвонить Григ и сказать ей, что его примерно неделю не будет, уехал в Лондон, а оттуда катером на маленький пустынный остров Крок Бэй, где поселился в единственной на острове гостинице. Первые два дня Кельвин приходил в себя, принципиально не работал, только ходил по холмам, которых было на острове в изобилии, распугивая чаек, считавших эти места своей вотчиной. Постепенно он почувствовал, как напряжение последних недель выходит из него, он обрел способность размышлять спокойно, лицо Григ уже не виделось ему в каждом женском лице, поэтому Кельвин принялся за детальную разработку того замысла, который в общих чертах задумал в разговоре с Адрианом Мистралем.

Его очень заботила проблема Пространства и Времени, особенно после разговора с Кристофером, когда ему показалось, что за его словами стоит что-то огромное, непознанное, но тем не менее очень важное, и не только для него, но и для всего человечества.

На этом безлюдном острове он вдруг более, чем где бы то ни было ощутил себя частью огромной человеческой семьи, населяющей планету – он много думал об эволюции людских рас, даже нашел в маленькой местной библиотеке несколько томов исследований по проблемам антропологии, и пришел к выводу, что все войны, столкновения и конфликты, которыми сопровождалась вся мировая история, происходят от неумения и неспособности людей объяснить суть переживаемых ими проблем, от недалекости правителей и покорности подданных.

И судьбу свою он теперь видел в воплощении своего Замысла, в том, чтобы объяснить людям природу их бед, в том, чтобы раскрыть перед ними тайны противоречий, раздирающих испокон веков все народы.

Больше десяти дней потребовалось ему на то, чтобы окончательно установить очередность следования элементов его Работы, и основные черты каждого раздела. Когда наконец, он сложил вместе все разрозненные страницы, то с облегчением откинулся на спинку кресла и, увидев перед собой внушительную пачку мелко исписанных листов бумаги, вдруг понял, что обрек себя на каторжный труд до конца дней своих. Подумав, Кельвин решил, что, даже если ему не суждено выполнить весь объем работы, и лишь часть Великого, как он теперь понимал, замысла, ляжет на бумагу, его существование на Земле уже будет оправдано. Он аккуратно сложил листы в чемодан и набрал номер порта. Ближайшим катером он приехал в Лондон, откуда, ни минуты не задерживаясь, поспешил в Колдминстер.

Добравшись до пансиона, он первым делом позвонил Григ, и, узнав, что она еще не вернулась из Дорсета, погрустнел, но, быстро совладав с собой, набрал номер Розхэвена. Подошедшая к телефону Эйлин сказала, что Грейс подойдет через минуту – пока Кельвин ждал ответа Грейс, он сгорал от нетерпения. Наконец Грейс ответила своим нежным голосом:

– Алло, Грейс Спринг слушает.

– Здравствуй, моя милая, я уже вернулся.

– Очень рада, надеюсь, ты не зря провел время в Крок Бэй.

– Что ты, конечно не зря, я столько всего придумал нового, мне теперь работы хватит до конца жизни.

– Тогда возьми машину и скорее приезжай.

– Мне еще надо здесь кое-что сделать.

– Тогда зайди прямо сейчас к миссис Гэррик, тебя ждет сюрприз.

– Что ты говоришь? – радостно воскликнул Кельвин.

Повесив трубку, он спустился к миссис Гэррик – она молча ушла в свою комнату и скоро вернулась с папкой из отличной кожи, на обложке которой была прикреплена медная пластинка – на ней изящными буквами было выведено: ЗАМЫСЕЛ.

Кельвин тут же кинулся наверх, набрал номер Грейс и, задыхаясь от любви, прокричал: «Спасибо тебе, я тебя люблю. Еду прямо сейчас.»

По пути в Розхэвен он радостно мечтал о встрече, и вдруг странное ощущение кольнуло его в бок – он вспомнил про локон волос, достал его из кармана и повертел на летнем солнце. Как странно, ведь эти волосы никогда не поседеют, не рассыплются, не потеряют красоты и блеска. Удивляясь тому, что делает, он покрыл волосы поцелуями – то, что сказал ему Кристофер, больше не было тайной. Он бережно вложил прядь в записную книжку. Он уже понял, что прядь – неизмеримо больше, чем просто талисман, это символ, значение которого он только что понял, и он поведет его по дороге любви и красоты. Он посмотрел в окно на солнце. Его больше не страшило время, которое отбивало свой такт в смятенных сердцах местных жителей и меряло жизненный ход по воскресным колоколам.