— С тобой был нормандец. Я лишь хотел воспользоваться слабой возможностью возвратить в аббатство одно из потерянных сокровищ. Я сожалею, что мне пришлось обмануть тебя, но все это только ради монастыря.

«Нет!» Бренна открывала и закрывала рот, не в силах произнести ни звука, словно ее ударили в живот. Не доверяя своим трясущимся ногам, она опустилась на трехногий табурет у стола аббата.

— У него не было ни малейшего шанса выжить, а учитывая, кто был его отец, я не мог дать свое благословение. В это сложное время нельзя забывать…

Аббат продолжал и продолжал монотонно бормотать о милосердии Божьем и мистерии его замыслов, но Бренна ничего не слышала. В ее ушах эхом отзывался первый крик родившегося ребенка. Что-то в этом крике было от наполовину забытых воспоминаний, что-то от ее бесконечных ночных грез.

Неожиданно что-то тяжелое легло на ее плечо, и она сразу поняла, что это была рука Йоранда. Он хотел утешить ее, но Бренна понимала, что, подобно Рахили из Рамаха, не успокоится теперь никогда.

— Это был мальчик или девочка? — спросила она, прерывая речь святого отца, начинавшую превращаться в проповедь.

— Не надо тревожить себя… — начал аббат.

— Синид принесла парня, — ответил за него Муртог. — Красивого крошечного малыша с пучком рыжих волос на маленькой голове.

— Хватит! — оборвал церковного сторожа отец Амброзии и хмуро посмотрел на него.

— Но как он умер? — спросила Бренна.

Глаза аббата предупреждающе сверкнули в сторону Муртога. Затем аббат снова возвратился к Бренне:

— Пусть прошлое уйдет безвозвратно, дитя мое. Поверь мне, не будет ничего хорошего от того…

— Где он?! — потребовала ответа Бренна. — По крайней мере это вы должны мне сказать. Где он похоронен?

Пухлые губы аббата сжались в неприступную твердую линию.

— Весь нищий люд у нас хоронится в одном месте, — ответил он. И, обернувшись, словно не мог больше переносить вида Бренны, продолжил: — Вся скорбь у нас на Гончарном поле.

Гончарное поле, кладбище монастыря Клонмакнойз, было тихим местом. Ряды надгробий чередовались с проходами, словно рыбацкой сетью брошенными на поле. Некоторые надгробья были настолько иссечены дождями и ветрами, что наполовину покрытые мхом надписи превратились в нечитаемый выщербленный узор.

Но было и много свежих захоронений. Глинистая почва, темная и голая, островками разрывала бесконечное зеленое море травы и мха. Похоронами тех, кто не был предан огню, занимался старый Муртог. «Брат Бартоломео, сестра Мэри Патрик», — рассеянно читала Бренна надписи на камнях, проходя вдоль рядов. Многие из этих людей были захоронены совсем недавно и были при жизни Бренны в монастыре ее друзьями. Но она не могла думать об этом теперь.

«Одна на всех печаль», — вспомнила Бренна слова из какой-то рукописи и невольно произнесла эти слова вслух. Если бы она только могла представить себе весь масштаб горя и бед, этого хватило бы ей до конца жизни.

Бренна остановилась перед могилой Синид. Еще тогда, год назад, она лично проследила за тем, чтобы на ее могиле был установлен не простой крест, а красивый, украшенный завитками. Теперь могильный холмик густо порос травой.

— О Синид, — рыдая, произнесла Бренна. — Я так сожалею.

Чувство вины не покидало Бренну, и она совершенно не представляла, что она может сделать для сестры. Цветов у нее с собой не было. Не было ничего, что она могла бы оставить на могиле. Бренна сняла принадлежавший ее матери серебряный крестик и сжала его в ладони. Затем с любовью положила его на надгробный камень.

— Среди нас ты первой была невестой, — тихо сказала она. — Это тебе от матери.

Повернувшись, Бренна продолжила дальше свой печальный путь. Когда показался дальний угол Гончарного поля, она замедлила шаг.

Огромной заплатой на зеленом кладбищенском ковре смотрелась, большая могила, куда, зашив в простой саван, клали тела бедняков и неопознанных. Из этой ямы шел резкий запах, к которому примешивался другой — сладковатый и зловонный. Миазмы гниения не скроет до конца никакой запах. Около ямы Бренна опустилась на колени.

Здесь он закончил свой жизненный путь — малыш, так и не получивший имени. Как она могла позволить ребенку Синид разделить такую судьбу? Конечно, по отцу у этого малыша было плохое наследство, но в его жилах текла кровь и дочери королевского рода. Если бы тогда она бросила вызов аббату и боролась за ребенка…

— Прости меня, Господи, — прошептала она, обращаясь к тому маленькому призраку, который не оставлял ее весь прошедший год. Бренна вспоминала любимую сестру и приносила ей свою молитву. В отчаянии она обхватила себя руками, в ее ушах барабаном бил пульс, и она в такт ему начала раскачиваться. Слезы текли из ее глаз, а с губ срывались рыдания. Выходила печаль.

Неожиданно для себя Бренна оказалась в сильных объятиях Йоранда. Нормандец тоже встал на колени и теперь, обхватив руками, держал ее. Его горячее дыхание успокаивающе согревало шею Бренны. Она чувствовала его запах — запах нагретой на солнце шерсти и соленого морского бриза. Мир вокруг Бренны становился все ярче, и она почувствовала, что постепенно оживает сама.

Внезапно Бренна разразилась новым взрывом отчаяния.

— Бренна, любовь моя, — сказал Йоранд, поглаживая ее волосы и прижимая к своей широкой груди. — Сейчас ты уже ничего не можешь сделать для ребенка сестры. Это принесет тебе только боль.

— Да, эта боль сидит в моем сердце! — вновь зарыдала девушка и принялась бить себя кулаками по бедрам. Йоранд поймал ее руки и прижал их.

— Ну почему я тогда не боролась за этого ребенка! — воскликнула она.

— Неужели ты думаешь, что можешь побороть саму смерть? — спросил Йоранд.

Бренна от удивления обернулась и встретилась с пристальным взглядом синих глаз нормандца. Он высказал то, о чем она подумала только что.

— В Норвегии верят, что смерть человека предопределена свыше, — произнес Йоранд, — еще до рождения. Предопределена Норнами, тремя сестрами, которые держат в своих руках нити судьбы человека. Тот, кто избежит смерти в море, найдет ее в лесу. Неужели христиане думают, что могут обмануть смерть?

— Нет, — уже спокойно ответила Бренна. — Мы не думаем, что ее можно обмануть. — Она вытерла слезы со щек. — Но мы живем надеждой. И я должна была жить надеждой, что мне позволят подержать на руках малыша, помочь ему. Именно я должна была вручить его Синид, если бы она выжила.

На лице Йоранда промелькнуло страдание. В эту минуту Бренна поняла, что Йоранд действительно с ней и душой, и сердцем. Она видела, что нормандец чувствует и разделяет ее печаль.

— Давай уйдем отсюда, Бренна, — сказал Йоранд, прикрывая сжатые в молитве ладони девушки своими ладонями. — Мир больше, чем ты можешь себе представить. Вместе мы сможем забыть печаль этого острова и начать все сначала на новом месте. Если хочешь, мы уплывем на новые земли или просто возвратимся в Согнефьорд, где я родился. Я подарю тебе много детей — полный дом, обещаю. Только скажи, что поплывешь со мной хоть на край света.

Бренна погладила щеку нормандца. Что было сейчас в его глазах? Страх? Не может быть, чтобы в этих глазах был страх. В этот момент внезапная догадка острием пронзила ей сердце.

— Ты боишься, что я, подобно своей матери, уйду в пучину глубокой печали из-за потери ребенка? — спросила она.

Мгновение посмотрев куда-то вниз, нормандец быстро кивнул.

— Ты должен понимать, что часть меня всегда будет здесь. Иначе и быть не может. Я слишком многим обязана Синид, — сказала Бренна. Она выразительно прижала руку к груди, чувствуя, как быстро под ладонью бьется ее сердце. Она вдруг подумала, что, несмотря на все эти испытания, она все еще жива и может дышать и слушать стук своего сердца. — Моя душа не столь тонка, как у моей матери, чтобы потеря ребенка могла уничтожить меня. У меня больше упорства от у-Ниалла, чем чувствительности от рода Коннахтов, откуда происходит моя мать.