— Может, вы не к дементорам привыкли, а к другим заключенным. Сейчас весь ваш факультет в Азкабане. Столько заключенных, и преимущественно все — ваши бывшие ученики. Как же они там без декана обойдутся?

Мой выпад попал в цель. Он напрягся и еще больше побледнел. А у меня шевельнулась совесть. Постоянное напряжение, в котором я находился все это время, сыграло со мной неприятную шутку. Бить ниже пояса я не привык. Нужно бы извиниться. Но пока я искал слова, Снейп заговорил первым:

— Мистер Лонгботтом… Ах нет, как же я забыл? Доктор Лонгботтом! — Снейп растягивал мое имя в своих лучших традициях, — передайте, пожалуйста, следователю, что я здоров и могу вернуться в тюрьму.

Вот ведь! Не сказал ни одного оскорбительного слова, но сколько же презрения было в его голосе!

— Или я должен сам обратиться к аврору? Где там мой стражник?

Он резко спустил ноги на пол. Но ему мешал встать я: мой стул был слишком близко придвинут к кровати. Профессор попытался встать, чтобы немедленно уйти и больше никогда меня не видеть. Видимо, я сейчас был для него похуже дементоров. Те могли лишить его только магии, а я покушался на святое — на его самолюбие! Но… эффектный уход не состоялся, вместо этого мы оказались сидящими нос к носу. А голосу моей совести стал вторить тихий шепоток привычного страха. Вслед за ним появилось почти непреодолимое желание сжаться и стать меньше ростом. Был бы сейчас в классе — запаниковал. Но мы же не в классе… И вообще, что такого я сказал? Я решительно задвинул свое малодушие подальше. Не буду отодвигаться! Если он захочет, пусть попробует меня спихнуть со стула.

— А что вы так вскинулись? Не привыкли правде в глаза смотреть? Или думаете, что в Азкабане кроме ваших еще кто-нибудь есть? Что-то мне в это не верится.

Буравящие меня яростные глаза были слишком близки. Я смотрел в них как зачарованный — бездонные провалы, через которые невозможно увидеть ничего.

— Да как вы смеете говорить мне это? — Снейп зашипел, как змея.

Вчера я его видел слабым, разбитым. Сегодня он уже готов бить безжалостно. Я тяжело вздохнул и отодвинулся.

— Да, идите вы… куда хотите! Аврор за дверью… Ждет — не дождется… Можете заодно рассказать, что я вас специально задерживал.

Я отвернулся и облокотился о спинку стула. На Снейпа я не смотрел, но чувствовал волны гнева, исходящие от него.

— Кто бы сомневался, что вам ваша гордость важней всего. Важней правды, важней справедливости, важней памяти профессора Дамблдора. Идите… Что же вы сидите? Лучше бы я вас совсем не видел, — мне было так горько, так обидно. Получилось как-то по-детски.

Профессор снова попытался и не смог встать с кровати. А я все не успокаивался:

— Конечно, вы правы. Кто я такой? Как я посмел сказать вам в глаза то, что все и так видят?

Я встал, взял его за руку и рывком поднял на ноги. Как я ни старался вырасти, до него мне было далеко. Он возвышался надо мной, полный праведного гнева. Темная пижама его и в больнице оставляла тем же черным человеком.

— По-вашему, это я виноват в том, что Азкабан переполнен? — сквозь гнев и ярость, захватившие Снейпа, я неожиданно почувствовал его обиду, — Я виноват, что все мои ученики из чистокровных семей с традициями? Я виноват, что Волдеморт воспользовался этими традициями и привлек чистокровных магов на свою сторону?

Профессор стоял, тяжело опираясь на меня. Мое плечо под его весом жалобно заныло. И так же жалобно хотелось пискнуть и мне. Я впервые встречал гнев Снейпа в лицо. Если бы он не цеплялся за меня, возможно, я бы отступил.

— Не всех, а только потомственных слизеринцев, — в его рассуждениях была брешь, чем я и воспользовался, — Уизли чистокровные волшебники, моя семья тоже, МакГонагалл — чистокровная, директор был тоже чистокровным. Поэтому не надо… В Гриффиндоре не все полукровки и маглорожденные. — Я подумал и вспомнил, что в школе было еще два факультета. — Я уж не говорю о Рейвенкло и Хаффульпаффе.

Снейп тяжело сел на кровать. Его бурная реакция сменилась усталостью.

— Лонгботтом, вы жестоки, — профессор и не пытался скрыть свою подавленность. Он закрыл глаза. Но даже сейчас он не согнулся, а остался таким же прямым, как всегда.

— Вы думаете, это легко: видеть своих учеников там? Дементоры отбирают у них то, что еще не отобрали люди. Там не остается ни чести, ни достоинства. Люди там превращаются в воющие тени. А вокруг призраки, призраки всего самого ужасного.

Профессор не открывал глаза и говорил очень тихо. Я как-то сразу отошел на второй план. У него были другие враги, гораздо безжалостней меня.

— А я их всех помню. Помню каждое распределение… Они сами забыли. Только в моей памяти они остались теми малышами. Гриффиндорцы обычно храбрятся на распределении, а мои… они другие. Они знают… Никакая Шляпа за них не решит их судьбу.

Я стоял рядом и был невольным свидетелем демонов, съедающих душу профессора Зельеделия. Вот что он видел, когда рядом были дементоры. Своих учеников на распределении. А потом видел тех, кем они стали — «воющими тенями без прошлого».

Сейчас я был бы и рад отступить, но это ничего бы для него не изменило.

— Профессор, но почему?

Он открыл глаза и уже явно сожалел о том, что был свидетель его слабости.

— Что, почему? Говорите ясней, Лонгботтом. Я не собираюсь разгадывать ваши шарады.

На меня он отказывался смотреть. Я для него был чуть больше, чем ничто: я не слизеринец.

— Почему вы ведете себя так? В школе…

Его брови удивленно поднялись. Как и раньше, когда он показывал всем, как поражен моей тупостью. Он ничего не ответил на мой вопрос. Но я и не ждал ответа. Сейчас я сам хотел говорить.

— С первого урока вы подчеркиваете, что в школе есть слизеринцы и еще какие-то недоумки. К которым в первую очередь относятся гриффиндорцы. Если недоумками их назвать нельзя — Грейнджер в нашем выпуске была всегда самой умной — вы находите у них другие, отвратительные на ваш взгляд, черты.

Снейп все еще не отвечал, но уже смотрел на меня. А я чувствовал удивительную легкость, обильно сдобренную горечью.

— Даже если это ваше мнение: что слизеринцы на голову выше всех, зачем вы внушаете это им самим? Противостояние в школе между нашими факультетами и без того сильное. Но вы его подчеркиваете первым. На первом же уроке! Межфакультетское соревнование давно переросло во что-то большее, оно ведет к разлому в школе. И вы этому первый помощник.

— Зачем? — удостоился я его ответа. — То, что слизеринцы всегда были врагами гриффиндорцев, этого не изменить. Это традиция… Кто первым ударит, тот и выиграет. А Хаффульпафф и Рейвенкло всегда присоединяются к тем, кто сильней. Так всегда происходит в жизни.

Профессор явно передергивал… Или обманывал сам себя.

— А вот и не правда. Когда Амбридж была в школе, все факультеты объединились против нее и… Слизерина. А сила была на стороне директрисы и вашего факультета! — я опять напрягся. Но ведь я прав — так все и было!

Снейп прищурился:

— Лонгботтом, вы слишком мало знаете, чтобы об этом судить.

— Да я и не хочу ни о чем судить. Я знаю одно: гриффиндорцы составляют основной костяк авроров. Они всегда стояли на защите государства от темных сил. А это дурацкое противостояние приводит ваших слизеринцев в противоположный лагерь. Им неважно, кого поддерживать, пусть даже такого полукровку, как Темный Лорд, лишь бы против Гриффиндора…

У них нет другого выхода. За семь лет в школе позиции определяются точно: все слизеринцы более или менее замаскированные враги! И не только моего факультета, но и Хаффульпаффа с Рейвенкло. И это клеймо они получают еще в школе.

Профессор молчал, он обдумывал мои слова. И я рад был, что он с ходу их не отмел.

— Значит, вы обвиняете меня в том, что, поддерживая своих ребят, я готовлю им место в Азкабане?

Снейп лег прямо поверх одеяла. А я снова сел напротив.

— Вы слишком упрощенно смотрите на ситуацию и в школе, и в жизни. Не всегда слизеринцы бывают врагами гриффиндорцев. Иногда приходится только делать вид.