— Предполагается, что счет они к тому времени оплатили? — уточнил Дэлглиш.

— О да, в этом смысле все было в порядке.

— Кто платил?

— А вот это вас удивит. Доминик Суэйн, брат Барбары Бероун. Это была его вечеринка. Он бронировал столик, он и рассчитывался.

— У молодого человека, должно быть, куча денег, если он может оплатить стол на шестерых в «Черном лебеде». А почему он не участвовал в праздновании дня рождения сестры?

— Ну, задавать этот вопрос Уинифред сочла нецелесообразным. Однако ей пришло в голову, что, возможно, он и устроил свою вечеринку в тот же вечер на той же площадке, чтобы смутить сестру или, скорее, ее спутника.

Дэлглишу это тоже приходило в голову. Он припомнил запись в полицейском протоколе. В компании было шесть человек: Дайана Траверс, Доминик Суэйн, две студентки театрального училища, чьих имен он не запомнил, Энтони Болдуин, сценограф, и Лайза Галлоуэй, которая училась в Сити-колледже на режиссерском факультете. Ни у кого уголовного прошлого нет, да было бы и удивительно. В участке Темз-Вэлли никого не допрашивали, что тоже неудивительно: в смерти Дайаны Траверс, по крайней мере на первый взгляд, не было ничего подозрительного. Раздевшись, она нырнула в густо поросшую водорослями воду и утонула на глубине двенадцати футов самым заурядным и неэффектным образом в теплую летнюю ночь.

— Очевидно, ее спутникам хватило здравого — с точки зрения ресторанного штата — смысла не нести утопленницу через главный вход и обеденный зал, — продолжал тем временем свой рассказ Акройд. — Ближайшей, к счастью, оказалась боковая дверь, ведущая на кухню. Девушки ворвались туда, бессвязно блея: «Утонууула, утонууула!..» — а Болдуин, который, судя по всему, вел себя более благоразумно, чем остальные, пытался сделать пострадавшей искусственное дыхание рот в рот — не слишком, впрочем, успешно. Потом прибежал хозяин и сменил его, он действовал более умело и не оставлял усилий вплоть до прибытия «скорой помощи». К тому времени она была мертва уже по всем показателям. Вероятно, она была мертва и в тот момент, когда ее вытащили из воды. Но все это вы уже знаете. Только не говорите мне, что не ознакомились с полицейскими протоколами.

— Уинифред не спрашивала, был ли в тот вечер в ресторане Пол Бероун?

— Да, спросила, с максимально возможным тактом. Выяснилось, что его ожидали. Какое-то дело помешало ему присоединиться к остальным с самого начала, но он обещал приехать к кофе. А незадолго до десяти позвонил и сказал, что задерживается и приехать не сможет. Самое же интересное состоит в том, что он там был… Во всяком случае, была его машина.

— Как Уинифред это узнала?

— Я бы сказал, благодаря незаурядному уму, а еще больше — везению. Вы, наверное, знаете, как выглядит парковка «Черного лебедя»?

— Нет, я никогда там не бывал. Это удовольствие мне еще предстоит. Расскажите.

— Так вот. Хозяин терпеть не может шума подъезжающих и отъезжающих машин, за что я ничуть его не осуждаю, поэтому стоянка располагается ярдах в пятидесяти от ресторана и окружена высокими березами. Парковщиков у них нет, предположительно потому, что это слишком дорого. Посетителям приходится эти пятьдесят ярдов проделывать пешком, а если идет дождь, их высаживают у входа, после чего водитель отгоняет машину на стоянку. Таким образом, стоянка у них изолированная и, разумеется, частная. Но даже при этом швейцар постоянно приглядывает за ней, поэтому Уинифред резонно решила, что Бероун едва ли оставил бы там свой автомобиль — ведь кто-нибудь из гостей мог захотеть уйти вскоре после его звонка и наверняка узнал бы его машину. Вот Уинифред и поинтересовалась ею у окрестных жителей. Неподалеку от съезда на шоссе А-3, напротив фермерского дома, расположенного чуть в глубине от дороги, есть придорожная площадка для остановки транспорта. Там она и поспрошала.

— Под каким предлогом?

— О, она сказала, что является частным детективом и ищет украденный автомобиль. Люди расскажут вам почти все, если задавать вопросы с достаточной уверенностью. Вам это должно быть хорошо известно, дорогой Адам.

— И ей повезло, — пропустив последнюю реплику мимо ушей, продолжил его предыдущую фразу Дэлглиш.

— Действительно повезло. Мальчик четырнадцати лет делал уроки на верхнем этаже того самого фермерского дома, заметил черный «ровер», припаркованный неподалеку, и как мальчишка, разумеется, заинтересовался. Насчет марки он совершенно уверен. Машина стояла там приблизительно с десяти часов и все еще оставалась на месте, когда он ушел спать.

— Он запомнил номер?

— Нет, для этого пришлось бы выйти из дома, а ему было не настолько интересно, чтобы утруждать себя. Ему показалось любопытным, что в машине приехал только один человек. Он припарковал ее, вышел, запер и пошел пешком в сторону «Черного лебедя». Вообще-то в том, что машина остановилась в этом месте, не было ничего удивительного — автомобили там часто останавливаются, но обычно в них бывают влюбленные пары, которые никуда не выходят.

— Мальчик смог описать человека?

— В самых общих чертах, но то, что он сказал, более-менее соответствует портрету Бероуна. Мне оказалось вполне достаточно того, что это была его машина и что он, следовательно, скорее всего там был. Но, должен признать, надежные доказательства отсутствуют. Когда мальчик его заметил, было уже десять часов вечера, а фонарей там нет. Я не уверен, что Бероун был в «Черном лебеде», когда утонула Дайана Траверс, и, как вы наверняка заметили из моей статьи, предусмотрительно не написал об этом.

— Вы советовались со своими адвокатами, прежде чем напечатать статью?

— Да, советовался. Восторга они не проявили, но были вынуждены признать, что клеветнической ее назвать нельзя. В конце концов, она строго основывается на фактах. Наши сплетни всегда на них основываются.

А сплетни, подумал Дэлглиш, такой же рыночный товар, как и любой другой. Ты получаешь его только в том случае, если у тебя есть что-то взамен. Акройд, один из самых известных лондонских сплетников, пользовался репутацией человека, тщательно проверяющего точность информации и знающего ей цену. Он коллекционировал пикантные сведения так же, как другие тайно собирают шурупы и гвозди: они могут не пригодиться в текущей работе, но рано или поздно им найдется применение. Ему нравилось ощущение власти, которое давало владение информацией. Возможно, так он сводил для себя огромный аморфный город к управляемым пропорциям, к нескольким сотням людей, значимых в его мире и создающих иллюзию жизни небольшой деревни, где все хорошо знакомо и в то же время существует большое разнообразие событий, отнюдь не лишенных увлекательности. И он вовсе не был злобен по натуре — любил людей, ему нравилось доставлять удовольствие друзьям. Просто он, как паук, сидел в своем кабинете и оттуда плел сеть почти безобидных интриг. Ему было важно, чтобы хоть одна нить соединяла его со старшим офицером полиции, как другие, более крепкие нити соединяли его с парламентским лобби, театром, Харли-стрит,^[23] адвокатурой. Он почти наверняка платил своим источникам и Дэлглишу тоже был готов предложить небольшой бонус в виде информации. Дэлглиш решил, что пора закинуть удочку.

— Что вы знаете о Стивене Лампарте? — спросил он.

— Не так уж много, поскольку природа милостиво избавила меня от опыта деторождения. У двоих моих близких друзей младенцы были произведены на свет в его хэмпстедской клинике Пембрук-Лодж. Все прошло очень хорошо; наследник герцогского титула и будущий банкир благополучно «разрешились» мальчиками, которые явились долгожданным исполнением надежд после череды дочерей. Лампарт пользуется славой отличного гинеколога.

— А что у него с женщинами?

— Дорогой Адам, как вы похотливы. Профессия гинеколога чревата искушениями. Женщины бывают готовы выразить свою благодарность единственно известным некоторым из этих бедняжек способом. Но Лампарт умеет защитить себя, причем не только в интимных отношениях. Восемь лет назад было возбуждено дело о клевете — вероятно, вы его помните. Некий журналист, Микки Кейс, опрометчиво высказал предположение, что Лампарт в своей клинике делает нелегальные аборты. В те времена ситуация в этой области была несколько менее либеральной. Лампарт подал в суд и получил возмещение за моральный ущерб. Микки был раздавлен. С тех пор не возникало и намека на скандал. Чтобы защититься от клеветы, нет средства лучше, чем репутация сутяжника. Порой можно услышать, что они с Барбарой Бероун больше чем кузен с кузиной, но не думаю, что у кого-либо есть тому реальные доказательства. Они вели себя очень осмотрительно, и Барбара Бероун, разумеется, превосходно играла роль обожающей красавицы жены члена парламента, когда это требовалось, что бывало, впрочем, не очень часто. Бероун никогда не был светским львом. Небольшой ужин время от времени, скромные ежегодные обеды в избирательном округе, создание фондов и тому подобное. В остальное время ее не утруждали просьбами демонстрировать себя в этой конкретной роли сколько-нибудь часто. Главная странность Лампарта состоит в том, что он, посвятив жизнь родовспоможению, страстно не любит детей. Но в этом я с ним солидарен. До месячного возраста младенцы вполне милы. После этого единственное, что можно сказать в их пользу, — то, что рано или поздно они вырастут. А насчет продолжения рода он принял меры предосторожности — подверг себя вазэктомии.