Гостиная, куда их проводили, была большой, с высоким потолком, центральным эркерным окном и двумя боковыми, поменьше, выходящими на лужайку, из которых открывался вид на вересковую пустошь. Что-то от эдвардианской официальности и плюшевого уюта еще оставалось в аксминстерском ковре,^[19] тяжелых диванах, поставленных под прямыми углами к камину, и в самом открытом камине под резной полкой, где «жарились» синтетические угли. Стивен Лампарт устоял против искушения соединить домашний уют этой комнаты с функциональностью смотрового кабинета. Кушетка для осмотра пациенток была тактично спрятана за ширмами, нигде не было видно умывальника. В этой комнате легко на время забыть, что находишься в клинике. Лишь письменный стол красного дерева напоминал посетителю, что это также и деловое помещение.

Дэлглиш обвел взглядом картины. Над камином висел Фрит,^[20] и он подошел поближе, чтобы рассмотреть в деталях его мастерскую романтизацию викторианской жизни. Картина изображала лондонский железнодорожный вокзал. Герои в военных мундирах возвращаются после небольшого колониального приключения. На переднем плане — вагоны первого класса. Дамы, все в лентах и богатых накидках, со своими благообразными дочерьми в выглядывающих из-под платьев панталончиках, благообразно же приветствуют своих вернувшихся мужчин, между тем как на периферии полотна разыгрывается сцена менее сдержанной встречи простых солдат. На противоположной стене были размещены макеты декораций, рисунки и костюмы к каким-то, скорее всего шекспировским, спектаклям. Дэлглиш предположил, что среди наиболее знатных пациенток Лампарта была театральная звезда и это благодарственное подношение от нее за оказанные услуги. Приставной столик возле дивана занимали фотопортреты с посвящениями в серебряных рамках. Два, с самыми вычурными подписями, — от дальних родственников бывших европейских монархов. Остальные — от безукоризненно ухоженных мамаш, полных надежд, сентиментальных, ликующих или меланхоличных, держащих новорожденных младенцев в неумелых руках. На заднем плане безошибочно угадывалось присутствие няни. Эта материнская фаланга в комнате, которая во всем остальном была сугубо мужской, вносила в атмосферу некоторый диссонанс. По крайней мере он не выставил напоказ свои многочисленные дипломы, подумал Дэлглиш.

Оставив Кейт далее изучать Фрита, он подошел к окну. Огромный каштан в центре лужайки все еще был густо покрыт летней листвой, зато шеренга берез, частично закрывавшая вид на пустошь, уже покрылась налетом осенней бронзы. Утренний свет просеивался сквозь небо, которое сначала было опаловым, как водянистое молоко, а теперь стало серебристым. Солнце не пробивалось сквозь слой облаков, но его тепло ощущалось, хотя дул легкий бриз. По аллее медленно прогуливались две фигуры: медсестра в белой форменной шапочке и халате и женщина с копной белокурых волос, в тяжелом меховом пальто, которое казалось слишком теплым для ранней осени.

Стивен Лампарт появился ровно через шесть минут. Он вошел без спешки, извинился за задержку и приветствовал их со сдержанной любезностью, как если бы это был просто светский визит. Если его и удивило, что Дэлглиша сопровождает женщина-детектив, то он успешно это скрыл. Но когда Дэлглиш представлял их друг другу и они обменивались рукопожатием, от него не укрылся острый оценивающий взгляд Лампарта. Ведь он, возможно, знакомился с будущей пациенткой и, основываясь на многолетнем опыте, уже при первой встрече пытался определить, не будет ли с ней хлопот.

Лампарт был дорого, но неофициально одет. Темно-серый, в едва заметную полоску костюм со светло-голубой рубашкой, без сомнения, предназначался для того, чтобы создать образ, не имеющий ничего общего с внушающим страх ортодоксальным образом знаменитого и процветающего консультанта. Этого, подумал Дэлглиш, можно принять за банкира, академика или политика. Но какова бы ни была его профессия, он в ней, безусловно, дока. Лицо, одежда, уверенный взгляд — на всем лежала безошибочно узнаваемая печать успеха.

Дэлглиш думал, что хозяин сядет за стол, чтобы иметь психологическое превосходство. Вместо этого Лампарт усадил их на низкий диван, а сам сел напротив, в кресло с прямой спинкой и чуть более высоким сиденьем. Это давало ему менее очевидное преимущество, однако низводило опрос до уровня уютной, даже интимной, беседы о некоей общей проблеме.

— Я знаю, разумеется, по какой причине вы здесь, — сказал он. — Чудовищное событие. Мне все еще трудно поверить в его реальность. Догадываюсь, что то же самое говорили вам все родственники и друзья покойного. Жестокое убийство — это то, что обычно случается только с посторонними, но ни в коем случае не с кем-то, кого ты знаешь.

— Как вы узнали об убийстве?

— Леди Бероун позвонила мне вскоре после того, как ее навестили ваши люди, и я, как только освободился, поехал к ним. Хотел предложить любую помощь, какая в моих силах, ей и леди Урсуле. Подробности мне до сих пор неизвестны. У вас уже есть хоть какая-то ясность: что именно случилось?

— У обоих перерезано горло. Мы пока не знаем, почему и кем.

— Это я понял из газет и теленовостей, но информация дается крайне ограниченная — похоже, намеренно. Насколько я понимаю, вы рассматриваете это как убийство?

— Нет никаких свидетельств того, что это был сговор о коллективном самоубийстве, — сухо ответил Дэлглиш.

— А дверь, ну та, что ведет в ризницу или где там нашли тела… Могу я спросить, была ли она открыта, или это вопрос, на который вы не должны отвечать?

— Она была не заперта.

— Что ж, это по крайней мере хоть как-то утешит леди Урсулу. — Он не стал прояснять смысл своего замечания, да в этом и не было нужды. Помолчав, он спросил: — Что вы хотите от меня, коммандер?

— Я бы хотел, чтобы вы нам рассказали о лорде Бероуне. Это убийство может оказаться тем, чем оно кажется на первый взгляд: он впустил кого-то, и этот кто-то — незнакомец — убил их обоих. Но если все не так просто, то нам нужно знать о нем как можно больше.

— В том числе: кому было известно, где он собирался провести вчерашний вечер и кто ненавидел его настолько, чтобы перерезать ему горло?

— В том числе все, что вы знаете и что может иметь хоть какое-то отношение к делу.

Лампарт помолчал, словно собираясь с мыслями и приводя их в порядок. На самом деле в этом не было никакой необходимости: они оба знали, что его мысли давно уже в полном порядке.

— Не думаю, что я могу существенно вам помочь. Ничто из того, что я знаю о Поле Бероуне или о чем догадываюсь, не имеет ни малейшего отношения к его смерти. Если бы вы спросили меня о его врагах, я бы сказал, что они могли у него быть политические противники. Но думаю, что у него их было меньше, чем у любого другого члена правительства, и в любом случае они не убийцы. Мысль о том, что это преступление политическое, абсурдна. Если, конечно… — Он снова сделал паузу, Дэлглиш ждал. — Если, конечно, у кого-то на крайнем левом фланге не было личной неприязни. Но это сомнительно. Более чем сомнительно — смешно. Саре, его дочери, активно не нравились его политические взгляды, но у меня нет никаких оснований полагать, что люди, с которыми она связана, и даже ее друг-марксист, способны дойти до кровопролития.

— Что это за люди?

— О, какая-то малозначительная революционная группа, левые экстремисты. Вряд ли о них пишут в «Лейбор».^[21] Я думал, вы это уже выяснили. Разве в обязанности специальной службы не входит слежка за такими людьми? — Взгляд его был открытым и лишь отчасти вопросительным, но Дэлглиш уловил нотку презрения и неприязни в его хорошо контролируемом голосе и подумал: интересно, уловила ли ее и Кейт?

— А кто ее друг?

— О, помилуйте, коммандер, я его не обвиняю. Я вообще никого не обвиняю. — Дэлглиш молчал, ему было интересно, какой длины паузу Лампарт сочтет убедительной, прежде чем выдаст информацию. — Его зовут Айвор Гаррод. Знаменосец всех модных радикальных сборищ. Я видел его лишь однажды, на Камден-Хилл-сквер. Месяцев пять назад Сара привезла его туда на ужин — полагаю, специально, чтобы позлить отца. Это было застолье, о котором я предпочел бы не вспоминать. Но из тогдашних его высказываний можно было понять, что насилие, которое он проповедует, — это нечто гораздо более грандиозное, чем всего лишь убийство одного экс-министра-консерватора.