– Найдётся, – отвечал Тишка, не выражая никакого удивления по поводу такой просьбы барчука.

Он втянул обратно в окно свою голову и через минуту протянул Васе краюху кислого чёрного хлеба.

Вася взял хлеб, поспешно отломил большой кусок и сунул его в рот. Хлеб оказался вкусным.

Вася повернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал тихие всхлипывающие звуки, идущие откуда-то из глубины неосвещённой избушки вместе с запахом птицы и кислой хлебной закваски.

– Кто это у тебя там хлюпает? – спросил он с удивлением.

– Лушка ревёт.

– Почему?

– А я её оттаскал за волосья. Кабы не она, так никто и не узнал бы про твой рублёвик.

– Так ей и надо. Не доноси!

Вдали послышались людские голоса. Это, должно быть, из деревни уже шёл народ разыскивать его, Васю. Он перелез через изгородь и, прыгая по грядкам Степанидиного огорода, разбитого позади избушки, слышал, как хлопнула подъёмная рамка оконца, спущенная рукою Тишки, и всё стихло. Только далеко где-то без устали скрипел колодезный журавель.

Из-за ближнего леса показалось пылающее зарево. Вася знал, что это восходит луна и что надо спешить.

Он побежал.

Когда Вася добрался до гумна, луна уже подымалась над лесом, и стало светло, как днём. Омёты[6] старой соломы стояли здесь длинными порядками, как дома в городе. В узких проходах между омётами было сыро, темно, но от соломы отдавало приятным дневным теплом и запахом спелого зерна.

«Вот омёт, из которого берут солому для хозяйства, – на него можно без труда влезть»… Вася зарывается в солому по горло, достаёт из-за пазухи остатки Тишкиной краюхи, доедает её и смотрит на луну, которая незаметно для глаза, а всё же довольно быстро поднимается кверху, что видно ещё и по тому, как укорачивается тень от омёта.

Где-то в соломе шуршат мыши. Между омётами носятся совы, которые то падают на землю в погоне за шныряющими там мышами, то снова поднимаются. Медленно движется луна по безоблачному небу, бесшумно снуют совы. Над головой Васи проносятся со звонким криком невидимые кулички.

В соломе тепло. Сонная истома охватывает Васю, и он быстро засыпает, подложив локоть под голову.

Вася слышит сквозь сон какие-то странные звуки. Солома вокруг него начинает двигаться. Его лица касается что-то холодное и сырое. На грани сна и яви он не может понять, что это. Но ему делается страшно, и он просыпается.

– Пегас!

Огромный, серый в чёрную крапинку, отцовский лягаш[7] Пегас вертится вокруг него, видимо, очень довольный тем, что разыскал так хорошо спрятавшегося Васю. Ему не впервой такая игра, хоть, правда, на этот раз пришлось искать дольше обыкновенного. И Пегас лижет Васю в самые губы.

Вася укладывает Пегаса рядом с собой и прижимается к собаке, которую теперь считает своим единственным товарищем в бегстве, своим сподвижником и другом.

– Только молчи, Пегас, никому не рассказывай, где я, – говорит он собаке.

Луна уже склоняется к горизонту. В той стороне, где находится деревня, слышится пение предрассветных петухов. Уже можно различить бурые массивы соседних омётов и бесшумно вертящихся между ними сов. Поля курятся лёгким туманом. Должно быть, скоро рассвет. Вася прижимается покрепче к собаке и снова засыпает. Он не слышит, как Пегас осторожно оставляет его, спускается с омёта и исчезает.

Пёс бежит крупной деловитой рысью, где по дороге, где прямиком по луговине, направляясь к господскому дому и стараясь ничем не отвлекаться. Но иногда его носа касаются такие завлекающие запахи, что никак нельзя не остановиться и не порыться носом в росистой траве, отчего, впрочем, все запахи сразу исчезают, и хочется только чихать.

Но вот из-под его ног выпрыгивает холодный мокрый лягушонок. Этого Пегас никак не может пропустить. Он на ходу ловит его передними лапами и, брезгливо подбирая свои брудастые губы, прихватывает лягушонка одними зубами, трясёт головой изо всей силы и забрасывает его куда-то в траву.

У парадного подъезда Пегас видит стоящих в нерешительности женщин, бурмистра[8] Моисея Пахомыча и кучера Агафона, которых узнаёт по запаху ещё издали. Он приветствует их усиленным помахиванием хвоста.

Нянька Ниловна, завидев собаку, говорит:

– Вот и Пегас. Где ты гонял, непутёвый? А ну-ка, поищи барчука! Ищи, ищи!

Пегас любит эту привычную для него игру. Он поднимает морду кверху и издаёт глухой басистый лай:

– Гав! Гав!

– Ищи, ищи, Пегасушка, барчука.

Пегас продолжает гавкать, поворачиваться в сторону, откуда только что прибежал, а Ниловна всё подзадоривает его:

– Ищи, ищи!

«Чего там искать!» – хочет сказать ей Пегас, но не может. «Гав, гав!» – и он устремляется в сторону гумна.

Вася просыпается от громкого лая и от горячих лучей солнца, бьющих прямо в лицо. Вокруг него стоят на омёте нянька Ниловна, Жозефина Ивановна, бурмистр Моисей Пахомыч, сама тётушка Екатерина Алексеевна.

Приснится же такая чепуха!

И он снова закрывает глаза, но солнце мучительно жжёт, и Пегас продолжает лаять в самое ухо. Плеча Васи касается чья-то рука, и он слышит голос няньки:

– Батюшка, Василий Михайлович, проснись! Разве здесь место почивать?

Вася в тревоге вновь открывает глаза. Теперь тётушка, поддерживаемая под руку Жозефиной Ивановной, стоит рядом с ним. У неё встревоженное, посеревшее лицо и воспалённые глаза. Как и нянька, она не спала всю ночь.

– Ах, – говорит она ему по-русски, – какие огорчения причиняете вы мне, какой же вы упрямый, Базиль! Немедленно идите домой!

– Иди, батюшка, иди, – вторит ей Ниловна, беря Васю за руку.

– Идите, Базиль, домой, идите, – говорит по-французски Жозефина Ивановна.

– Иди, барин, иди, – повторяет за всеми кучер Агафон.

И даже Пегас, который так легко предал Васю, смотрит теперь на него с укоризной своими ясными золотистыми глазами, прыгает вокруг него и лает.

Вася спускается с омёта на землю.

Хотя солнце жжёт и роса на соломе давно уже высохла, и нет больше сов и тумана, но Васе холодно. По всему телу разливается дрожь, голова мутна и хочется лежать.

Вася покорно следует за Ниловной, которая не выпускает его руки.

А впереди всех шагает тётушка Екатерина Алексеевна в своём чёрном плаще с капюшоном. Шаги её решительны и против обыкновения быстры.

Она думает о Васе. Она думает о том, что уже давно решено. Мальчику надо учиться. Правда, больше приличествовало бы отпрыску столь славного рода служить в гвардии, но Гульёнки давно уже не дают таких доходов, как прежде. Пусть мальчик идёт в Морской корпус. Не только в гвардии, а и во флоте служить царю для дворянина почётно. Да и покойный Михаил Васильевич того желал, и дядюшка Максим не против. Быть по сему!

И тётушка Екатерина Алексеевна решила не медлить далее и сегодня же отправить нарочного в Москву к дядюшке Максиму Васильевичу, чтобы ждал Васю к себе, а кузнецу Ферапонту наказать, чтобы приготовил к дальнему пути старый матушкин тарантас.

Однако не так скоро, как предполагала тётушка, пришлось Васе покинуть родные Гульёнки.

Холодная весенняя ночь, проведённая им в омёте, не прошла для него даром.

Вот уже три дня, как Вася лежит в постели, в жару и полузабытьи.

В господском доме стоит тревожная тишина.

В комнатах пахнет аптечными снадобьями.

Уездный лекарь Фердинанд Фердинандович, немец в огромных очках, с золотыми кольцами на всех пальцах, поставил Васе пиявки, положил на голову лёд в воловьем пузыре, дал выпить бальзама и велел настежь открыть окна в комнате больного.

На четвёртый день Васе стало лучше. Температура упала. Он сбросил пузырь со льдом и спросил сидевшую около него няньку, что с ним было.