Джезмин застыла, пытаясь осознать жестокую правду слов Эстеллы.

– Я предупреждена. И сумею вселить в нее страх перед дьяволом.

– Сейчас зажгу свечи, а ты надень прозрачное одеяние, – наставляла Эстелла.

Они все подготовили к ритуалу и стали молча ждать. Зеленые свечи догорели до половины, прежде чем они услыхали шаги на каменных ступеньках.

Морганна поднялась по тускло освещенной лестнице, протянула веревку поперек верхней ступеньки, надежно закрепила клиньями в выбоинах каменных стен. Потом, проверив, туго ли натянут канат, удовлетворенно улыбнулась и уже хотела спуститься вниз, как дверь открылась. На площадку выступила Эстелла и резко приказала:

– Иди сюда... – мы ждем тебя.

Бывали минуты, когда ослушаться госпожу Уинвуд было невозможно, совсем как сейчас. Морганна словно зачарованная ступила через порог и с замирающим от ужаса сердцем увидела Джезмин в круге света, образованном пламенем зеленых свечей. Сквозь прозрачную, как паутина, мантию просвечивало обнаженное тело, в высоко поднятых руках она держала чашу с каким-то зельем и громко, нараспев, произносила заклинания. Странно пахнувший дым горящих благовоний наполнял комнату, такой густой, что Морганна начала задыхаться.

Джезмин отпила из чаши, провела рукой по хрустальному оку, внутри которого сразу же начали клубиться тучи, словно при грозе, и провозгласила:

– Я, Джезмин де Берг, призываю Силы Вселенной наложить проклятие на Морганну из Уэльса. Если ты, о Морганна, еще раз поднимешь руку на мое дитя, Господь иссушит тебя!

Джезмин подняла клинок, указала острием на валлийку. Та, с задушенным криком, бросилась из комнаты и, совсем забыв о веревке, которую сама же натянула, со страшным воплем полетела с лестницы головой вперед. Фолкон, распахнув дверь, выскочил на площадку.

– Они пытались убить меня! – рыдала Морганна.– Ведьмы! Колдуньи! – Она показала наверх.

Фолкон, ужаснувшись, увидел Джезмин в ритуальном одеянии и, слегка опомнившись, попытался помочь Морганне подняться. Лицо и ладони девушки были изрезаны, исцарапаны и кровоточили, пальцы – одной руки скрючились наподобие птичьей лапы.

– Не могу двинуть рукой... они меня искалечили...

Большая Мег, услыхав крики, тут же прибежала, и де Берг поспешно приказал отвести девушку вниз и перевязать раны, а сам, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел наверх. При виде искаженного гневом лица обе женщины поспешно отступили.

– Больше никаких колдовских церемоний в моем замке! Сегодня вы в последний раз занимались черной магией! Я понятно говорю? – прогремел он; в зеленых глазах сверкнула холодная ярость. Круто повернувшись, он быстро ушел, словно не в силах вынести присутствия жены.

«Почему он так враждебно настроен против магии? – разозлилась Джезмин.– И почему принял сторону этой дряни, не пожелав выслушать жену?» Ей хотелось бежать к мужу, объяснить, какое зло замышляла валлийка против нее и их нерожденного младенца, показать протянутую поперек ступенек веревку, ведь падение с лестницы наверняка закончилось если бы не смертью, то выкидышем. Но гордость не позволяла Джезмин объясниться. Она не станет умолять, и если на то пошло, с этого момента не удостоит Фолкона ни единым словом и перестанет уделять ему внимание.

Дня через два стало окончательно ясно, что Мор-ганны в Маунтин-Эш больше нет, но никто не знал, куда она девалась. По-видимому, только де Бергу все было известно, но спросить его не осмеливался ни один человек. Джезмин, однако, удавалось полностью игнорировать мужа, но хотя она отворачивалась от него во время ужина или когда они оказывались в одной комнате, перед мысленным взором постоянно всплывало смуглое зеленоглазое лицо. Когда Фолкон с рыцарями уезжал на охоту, Джезмин казалось, что она вот-вот сойдет с ума от невыносимого одиночества, зато возвращаясь, они издавали такие громкие победные крики, что стены замка тряслись.

Время от времени Джезмин чувствовала на себе взгляд мужа, задумчивый, угрюмый, из-под полуприкрытых век, и древним инстинктом Евы понимала, что его страсть с каждым днем становится сильнее, а время их поединка приближается. Она знала – он подкрадывается к ней, как к добыче; скоро самообладание изменит ему, и Фолкон возьмет ее, неизвестно только где и когда.

Фолкон де Берг с железной решимостью боролся с неотступным желанием, глодавшим внутренности, и тянущей болью в чреслах, но песня сирены неотступно звучала в мозгу. Дни, когда он мог видеть жену, слышать ее голос, ощущать нежный аромат, были адом, но по ночам приходилось еще хуже. Эти ночи представлялись Фолкону бесконечным, одиноким, бессонным испытанием на выносливость. Он допивался до бессознательного состояния, но когда просыпался наутро и вспоминал непередаваемо эротические сны, преследовавшие его всю ночь, краснел от стыда. Если Джезмин находилась с ним в одной комнате, Фолкон не мог оторвать от нее глаз. Она с каждым днем становилась все прекраснее, но хотя не была уже такой худенькой, он, возможно, по-прежнему мог охватить ее талию пальцами обеих рук. Джезмин была одновременно невинной и чувственно-земной, а ее груди налились и стали похожи на спелые плоды.

Приближался Новый год, и Фолкон все яснее сознавал, что дальше так продолжаться не может. Он обезумеет, если не овладеет ею, попросту умрет, если Джезмин не будет принадлежать ему.

Фолкон тряхнул головой и горько усмехнулся. Он и вправду глупец, если до сих пор не воспользовался их уединением и не заставил Джезмин хотеть его.

Он велел принести в спальню побольше еды, воды и вина и завалил дровами все пространство сбоку от камина. Потом, хорошенько обдумав, что может понадобиться жене, послал Большую Мег в комнату Джезмин за щетками для волос, алмазами и большим овальным зеркалом.

– Зачем ему понадобились мои алмазы и зеркало? – всполошилась Джезмин.

– Понятия не имею, миледи, знаю только, что лучше мне без них не возвращаться.

– Я сама узнаю, – бросила Джезмин, всегда готовая броситься в битву.

Пролетев мимо Жервеза, она вбежала в комнату де Берга, на миг остановилась, величественно подплыла к мужу и, остановившись прямо перед ним, уперлась кулачками в сверкающий серебряный пояс на бедрах, в полной уверенности, что на этот раз победа останется за ней.

Но Фолкону удалось принять вид воплощенной невинности.

– Объясни, к чему тебе мои алмазы и мое зеркало? – требовательно спросила она.

– Не мне, Джезмин, просто показалось, что без них тебе будет трудно обходиться по крайней мере следующие три дня.

– Три дня? – переспросила она, оглядывая комнату, забитую едой и дровами, запаса которых должно было хватить по меньшей мере на неделю.

По спине Джезмин пробежал неприятный озноб, верный признак того, что она в опасности. В этот момент Большая Мег внесла зеркало и вручила де Бергу драгоценности и щетки. Тот молча положил все на столик у огромной кровати.

– Это все, Мег. Можешь идти, – сказал он. Служанка, бросив тревожный взгляд в сторону Джезмин, нерешительно направилась к двери.

– Ключ у тебя? – спросил Фолкон Жервеза. Джезмин, не веря ушам, широко открыла глаза.

– Собираешься запереть меня? – охнула она.

– Совершенно верно, – вкрадчиво ответил муж. Джезмин тщетно пыталась сообразить что к чему.

– Считаешь, что через три дня я покорюсь? Плохо ты меня знаешь, де Берг!

– Ты правильно определила причину всех бед, дорогая. Я действительно не очень хорошо тебя знаю.

Он знаком велел Жервезу уйти и бесшумно закрыл дверь.

– Но теперь, надеюсь, все изменится, любовь моя. Все эти дни мы проведем в постели и познакомимся получше. К концу третьего дня я собираюсь узнать о тебе все, что возможно, и ты тоже узнаешь меня в полном смысле слова.

Внезапно замысел мужа стал предельно ясен.

– Ты не оставишь меня одну... запер нас вместе! – Фолкон только улыбнулся взбешенной жене.– Ты просто смешон! Я ни за что не останусь! – закричала Джезмин и рванулась к двери. Но она не поддалась.

– Слишком поздно, Джезмин, но, может быть, еще не поздно для нас.