Но сам Фолкон внезапно понял, в чем дело. Джезмин видела, как он выходил из зала с женщинами, и решила устроить сцену. Стараясь оставаться невозмутимым, он подошел к ней, взял из рук факел, отдал Жервезу и прошептал:

– Дорогая, ты снова пришла разделить со мной постель!

Услыхав это намеренно подчеркнутое «снова», Джезмин вспыхнула; Жервез залился краской.

– Ничего подобного я не делала, – защищалась она.

– Жервез никому не скажет, что ты явилась сюда в ночном одеянии, – проворковал он.

– Ночном одеянии? – растеряв от возмущения слова, повторила Джезмин.

– Но ведь эта прозрачная штука ничем иным быть не может, правда ведь? – вкрадчиво спросил Фолкон, сильными пальцам приподнимая тонкий белый шелк.

Жервез мгновенно скрылся, не ожидая, пока разразится буря.

– В обычных обстоятельствах я был бы рад угодить тебе, любовь моя, но, к сожалению, должен уведомить моих людей, что завтрашняя охота на оленей превратилась в охоту на человека.

– Ты самодовольный тщеславный неисправимый болван, которого надо бы утопить при рождении, – взвизгнула девушка, но тут смысл сказанного дошел до нее. Холодный ужас охватил Джезмин. – Охота на человека? – пролепетала она.

– Король решил позабавиться, – с брезгливым презрением бросил Фолкон.– Приказано завтра очистить лес от разбойников.

– О нет, – выдохнула Джезмин, схватившись за горло. Нужно немедленно пойти в условленное место, предупредить Робина, но успеет ли она вовремя?!

В мерцающем свете факелов девушка выглядела, словно фея, волшебное существо. Фолкон забыл о том, как подшучивал над ней: желание охватило все его существо, нежный аромат, исходивший от девушки, ударил в голову.

– Любимая, я постараюсь не задержаться. Подождешь меня?

Нежно сжав лицо Джезмин в ладонях, он приподнял ее подбородок. Горячие требовательные губы впились в розовый ротик, могучие руки прижали стройное тело к мускулистой груди. Джезмин, затерянная в его объятиях, перестала быть отдельным существом. Фолкон подавлял ее. Она ощущала каждый стук сердца, каждый удар крови в висках. Ужас сковал девушку. Он был слишком силен, слишком огромен, слишком возбужден, слишком кипел вожделением.

Фолкон подхватил девушку на руки, отнес на меховые покрывала. Джезмин неожиданно поняла, что все женщины в его пестром прошлом были готовы на все, чтобы угодить ему. Фолкон нес ее с привычной легкостью, словно любуясь собственной силой. Положив Джезмин на меха, он долго жадно всматривался в соблазнительно-чувственную картину, которую представляло ее видневшееся сквозь тонкую ткань тело. Фолкон возвышался над ней, полностью одетый, в сапогах, темный, словно Люцифер. Она чувствовала себя так, будто его сильное огромное орудие мужественности уже разрывает ее плоть.

Джезмин лежала, не сопротивляясь, покорно, в надежде, что Фолкон позволит ей остаться в шатре после своего ухода. Он наклонился, поспешно снимая сапоги, отбросил тяжелый плащ и лег рядом с ней.

– Нет, Фолкон, женщины слишком легко достаются тебе! Во всем, что касается женщин, ты совершенно избалован и испорчен, и, поскольку к тому же очень красив и силен, дамам не терпится забраться к тебе в постель. Ты должен понять, что я совсем другая! – вскрикнула она.

– Дело не во внешности, дорогая, – покачал головой Фолкон, – просто женщины всегда хотят то, что не могут иметь. Я служу для них вызовом.

Горящие зеленым огнем глаза переливались в темноте, словно драгоценные камни.

– Понимаю, любимая, ты не такая, как они. Джесси, дорогая... ты постоянно бросаешь вызов мне.

Он едва дотронулся кончиками пальцев до ее щеки и тут же почувствовал, как кровь бросилась в голову, пульсирует в висках, глотке, даже в ногах. Однако все это было ничто по сравнению с силой его желания. Напряженное копье, ожившее и встрепенувшееся, словно само искало жаркое потаенное местечко, куда жаждало вонзиться. Джезмин ощутила, как напряженный ком через замшу штанов прижимается к ее Венериному холму, и поспешно просунула ладонь между их телами, пытаясь защитить потаенную расщелину. Фолкон дернулся словно от удара и понял, что, если немедленно не овладеет этой девушкой, не возьмет ее, попросту опозорит себя и тут же кончит, как зеленый мальчишка.

Он поднял ее шелковое одеяние, скользнув пальцами по ноге, отодвинул застывшую ладошку, и одним резким движением сорвал тонкие панталоны, так что теперь она осталась почти обнаженной. Джезмин испуганно охнула, но Фолкон лишь удовлетворенно вздохнул – теперь он держал в руке драгоценность, которой так долго добивался.

«Потише, потише, – настаивал внутренний голос, – не лиши ее девственности жадными пальцами». Больше всего на свете он хотел, чтобы она была с ним сегодня ночью, но долг повелевал оставить ее, хотя бы ненадолго. Мужское высокомерие подсказывало ему: единственный способ удержать Джезмин в постели – возбудить ее желание, превратить в огненную лихорадку, чтобы она прождала его всю ночь и он, возвратившись, подарил ей блаженство экстаза.

Фолкон мгновенно убедился в том, что Джезмин девственница, понял, как она боится нетерпеливых рук, и поэтому придется очаровать ее магией страстных поцелуев, которыми он осыплет ее с ног до головы.

– Милая... милая, – хрипло шептал он, прикасаясь губами к ее губам, проникая языком в душистый ротик.

– Неужели ты не умираешь от наслаждения? – пробормотал он, снова накрывая губами ее рот, только на этот раз поцелуй становился все более варварски-безумным, так что Джезмин ничего не оставалась, как подчиниться подавляющему волю сладостному насилию Крохотная доля самообладания вернулась к Фолкону, когда он заставил себя как можно осторожнее ласкать девушку. Опыт научил его, что вполне возможно подарить ей наслаждение, не лишая девственности, хотя ни в коем случае нельзя действовать поспешно и грубо. Но как суметь касаться Джезмин едва заметными движениями, легкими, как крылья бабочки, когда все инстинкты требовали, чтобы он превратился в распаленного быка?

Рот Фолкона пересох, корень мужественности, набухший горячей кровью, подергивался от нетерпеливого ожидания. Подушечка пальца нежно обводила горящие сухие губы между ляжками. Фолкон гладил ее бережно, нежно, снова и снова, затаив дыхание, ожидая появления крохотной капельки как верного знака того, что его ласки возбуждают Джезмин. Напрасно. Она, как и раньше, оставалась совершенн сухой – так не похоже на остальных женщин, которыми он обладал. К этому времени любая уже истекала бы любовным соком.

Фолкон чуть усилил давление пальцев, увеличил скорость трения.

– Тебе хорошо, дорогая? – прошептал он. Джезмин плотно сжала ноги, чтобы помешать Фолкону продолжать ласки.

– Нет! – гневно выпалила она.

Но Фолкон не отнял руки, по-прежнему сжимая шелковистый холмик. Чуть пошевелив пальцами, он вновь ощутил ее жар, опаливший его. Фолкон невольно представил, как это будет, когда его копье пронзит кружащую голову сладость, и тихий стон вырвался из горла. Такого с ним никогда не бывало. До сих пор отношения с женщинами были всего лишь приятной забавой, игрой, приносящей удовольствие, но ни к чему не обязывающей. Теперь же чувство, охватившее его, было непонятно требовательным, настойчивым, сводящим с ума, возбуждающим ненасытный голод к этому изящному телу, к этой восхитительной девушке. И как бы Фолкон ни старался, не мог потушить сжигающего вожделения, скорее оно вело и управляло им. Жарким, хрипловатым шепотом Фолкон, ничего не скрывая, подробно объяснил девушке, что собирается сделать с ней, когда вернется, сколько раз будет любить ее и какое блаженство она испытает после ночи любви.

– Милая, милая, подожди меня, обещай, что не уйдешь. Первое, что я хочу сделать, войдя в шатер, – подарить тебе твой первый поцелуй.

– Не будь глупым, де Берг, ты целуешь меня всю ночь, – задыхаясь, пролепетала она.

– Очаровательная невинность, – усмехнулся он, – я собираюсь поцеловать тебя там... в другие губки.– Жадные пальцы вновь слегка зашевелились в потаенной глубине.– Дорогая, когда я возьму твою невинность, тебе будет больно. Мое орудие слишком велико и может до предела растянуть твои маленькие ножны. Знаю, ты хочешь подождать первой ночи, пока брак не будет заключен, но отныне я буду любить тебя ртом, и к тому времени, когда состоится свадьба, клянусь, ты будешь всей душой стремиться отведать чего-то гораздо длиннее и тверже, чем мой язык.