Убедившись, что ними все в порядке, если не считать клочьев мыла, он вышел разобраться с разбушевавшимся угольщиком.

— Как быть с углем, черт бы вас побрал? — посыпался град ругательств.

— Советую убрать его с дороги, пока не решили, что столкнулись из-за тебя. — Услышав властный голос, угольщик проглотил ругательства. Сэвидж яростно взглянул на Тони. — Ты ему поможешь! — И направился в сторону поднимавшегося с земли Бернарда Лэмба.

— Что произошло? — потребовал Сэвидж. Бернард пожал плечами.

— Мы гнали наперегонки. На пути оказалась телега с углем, — ответил он, держась за бок.

— Сможешь править? — спросил Сэвидж. Бернард усмехнулся:

— Чтобы меня остановить, требуется больше, чем треснувшее ребро.

— Молодец, — одобрил Сэвидж. Он обернулся к девицам. Те, утерев слезы, выжидающе глядели на него. — Обе в порядке? — любезно спросил он.

— Ну, всю неделю придется пропускать спектакли, верно? — ответила Анджела, указывая на распухшую лодыжку.

Порывшись в бумажнике, Сэвидж сунул обеим девицам сложенные фунтовые бумажки. Проводил взглядом Бернарда и артисток. Тони с угольщиком все еще собирали уголь. По-прежнему держа бумажник в руках, Сэвидж сказал:

— Увези все это прочь, а за мной не станет Угольщик, приподняв запачканную углем шапку черной от угля рукой, ухватил грязными пальцами хрустящие бумажки. Когда обломки фаэтона были погружены, Сэвидж отрывисто бросил:

— Когда закончишь, явишься на Хаф-Мун-стрит, — и, не оглядываясь, пошел прочь.

В отсутствие Сэвиджа прислуга из Ланкастер-хауза принялась насмехаться над юным лордом, которому было приказано убирать с улицы уголь.

— Когда кончите, у нас трубы не чищены, — поддел ее лакей.

— Закрой свое хлебало, — плюнула Тони, замахнувшись блестящей глыбой антрацита

Потом она, волоча ноги, поднималась по парадной лестнице городского дома, твердо решив рассказать о грозившей ей опасности и о том, что Бернард Лэмб намерен убрать лорда Лэмба, чтобы унаследовать все.

Тони поднялась в библиотеку и была рада, что поблизости не было Слоуна. Сэвидж курил, прихлебывая бренди. Тони открыла рот:

— Мой кузен следовал за мной в Ричмонд с единственной целью…

— Не смей оправдываться. Тому, что ты натворил, нет оправдания, — оборвал ее Сэвидж. Тони покраснела.

— Знаю, что не должен был брать без разрешения ваших лошадей, но ведь если бы попросил, вы бы отказали.

В комнате повисло молчание.

— Если бы не перепил, не дал бы втянуть себя в гонки.

— Верно.

В комнате висели молчание и дым.

Тони следовало знать, что, как только она вытянула тринадцатый номер, день кончится несчастьем. Это был дурной знак. Однако она не смела сваливать на невезение, поскольку Сэвидж принадлежал к тем, кто считал, что каждый кует свое счастье сам. Не было смысла и обвинять кузена в том, что тот замышлял убийство, поскольку и это будет встречено с презрением. К чертям Сэвиджа, самодура не ублажишь.

Задрав подбородок, Тони достала из кармана тяжелый кошелек и бросила на стол.

— Можете думать, черт возьми, что угодно, можете верить мне или не верить, но гонку я все-таки выиграл, а это многого стоило. — И насмешливо добавила: — Здесь хватит расплатиться за ваш драгоценный фаэтон.

Сэвидж погасил сигару.

— Ты опять упустил главное, если вообще способен понимать. Ты рисковал лошадьми, не говоря уж о девушках. К счастью, лошади невредимы, чего нельзя сказать о дамах.

— Дамы, — сказала она, с насмешкой делая ударение на этом слове, — не получили никаких увечий, если не считать вывихнутых коленок. Думаю, не помрут!

И взгляд и голос Адама оставались ледяными:

— В отличие от тебя им приходится самим зарабатывать на жизнь. По крайней мере, неделю они не смогут выйти на сцену. — Он посмотрел на лежавший на столе кошелек. — Это спасет их от голода. Тони сердито поджала губы:

— Они пока еще могут зарабатывать, лежа на спине, болят одни паршивые ноги.

— Больше всего ненавижу в тебе твой снобизм, — процедил сквозь зубы Сэвидж.

Упрек больно уколол Антонию. Она знала, что Антони никогда не заплакал бы в присутствии Сэвиджа, однако обида сдавила горло. Чтобы удержать слезы, она пренебрежительно утерла рукой нос, размазав по лицу угольную пыль.

Сэвидж покачал головой:

— Два сопливых пижона рисуются друг перед другом, чтобы произвести впечатление на дам. Убирайся с глаз моих.

В этот самый час еще один юный пижон старался произвести впечатление на даму. Его королевское высочество находился в тесной карете, остановившейся у Марбл-хиллз. Прижавшись обтянутой в голубой атлас ногой к пышному бедру Марии Фитцгерберт, он гладил ее золотистый локон.

— Кисуленька, позволь мне остаться на ночь, а? — умолял он.

Кошечка прикинулась оскорбленной:

— Принц Георг, как вы можете позволить себе такое?

— Кисуленька, будь добра, не называй меня принцем Георгом. То, что я предлагаю, не оскорбление, а честь. Я окажу тебе честь своим телом, — нашептывал он, прижимаясь теснее и беря ее за руки.

— Это же брачный обряд. Умоляю, не надо осмеивать брак, Ваше высочество.

— Я не осмеиваю брак, Мария. Если было бы можно, я бы сделал тебя своей женой. У Марии подскочило сердце.

— Увы, Ваше высочество, нельзя. Уже поздно, мне пора.

— Не называй меня Высочеством, кошечка. Неужели в твоем сердце нет ни капли жалости? Если не пускаешь в Марбл-хиллз, то хотя бы побудь немного здесь.

— Еще немножко, — уступила она. — Как вы хотите, чтобы я называла вас? Не могу же я просто называть вас по имени, это неуважение.

— Кошечка, мне не нужно твое уважение, мне нужно твое сердце, — пылко произнес он, обвивая ее талию и добираясь пальцами до ее соблазнительной груди.

— Можно звать вас Принни? — предложила Марин.

— О да, замечательно! Пусси [9]и Принни! У меня для тебя маленький подарок. — Он достал медальон, сожалея, что это не драгоценные камни. — Прости мою сентиментальность, кисуленька, но ты знаешь, что завладела моим сердцем. Носи этот медальон как золотой символ твоей благосклонности ко мне.

— Вы оказываете мне честь, которую я не заслужила. Она подняла свои прелестные золотистые локоны, чтобы он мог надеть на шею маленькое сердечко. Он застонал от страсти, когда его пальцы коснулись ее теплого тела. Ей было не удержать его сильных рук. Он расстегнул верхние пуговицы платья и зарылся лицом в ее набухающие полушария. Мария понимала, что не может закатить сцену. Если только кучер и форейторы узнают, чем она занималась в карете, ее опозорят как шлюху.

— Принни, не надо! — прошептала она.

— Кошечка, надо, — хрипло пробормотал он, прижимая ее к спинке сиденья, держа в ладонях предметы ее гордости и требовательно целуя рот.

Мария задыхалась, чувствуя, что может не устоять перед его любовными ласками. Ею овладевало желание, и это было для нее новым приятным ощущением.

— Кисуленька, ты меня мучаешь. Только посмотри, что ты со мной сделала. — Он приложил ее руку к своему мужскому орудию.

Мария поразилась его твердости. Она попробовала его сжать, но оно было как камень. Внезапно она отдернула руку. Еще минута, и юбки будут задраны на голову, а это совсем не входило в планы Марии. Она застегнула пуговицы на платье и заплакала.

— Я позволила вам такие вольности, что краска стыда теперь не сойдет с моих щек. Я такая распутница, что теперь буду вам противна.

— Кисуленька, не плачь, ты разрываешь мое сердце. В тебе нет ничего распутного, любимая. Это я дурной и развратный.

Она позволила ему смахнуть с щек слезы и поцеловать на прощание. Хороший был вечер, решила она. Очень хороший вечер.

У Тони, наоборот, вечер был испорчен. Она сидела в ванне, смывая с рук и лица угольную пыль. Вспомнив, как осторожно Сэвидж переносил Анджелу и Долли, она прикусила губу. Он обращался со шлюхами как с дамами, а с ней, настоящей леди, обошелся как с прислугой. Особенно ее уязвило обвинение в снобизме. Оно было совершенно несправедливым, и виной всему был этот хам Бернард Лэмб. Он был воплощением зла. Она сердцем чувствовала, что это он повредил «Чайку» и был причиной гибели Антони.