– Прости, – прошептала она, чувствуя на глазах слезы.

– Тебе не за что просить прощения. Просто ты еще не готова к этой ласке. Ничего, все еще впереди.

Ей хотелось крикнуть: «Я никогда не буду к ней готова! Никогда, если мы не поженимся». Однако вместо крика она выдавила жалкую улыбку и сказала:

– Я обещаю, что стану штудировать «книжку из-под подушки», пока не подготовлюсь.

– Наши усилия не пропадут даром, любимая. – Сикандер нежно коснулся губами ее виска. – Каждую ночь мы будем преодолевать новый рубеж.

Он снова стал целовать ее и ласкать грудь. Забыв про слезы, она быстро достигла состояния полной готовности. Он чуть помедлил, делая что-то в темноте со своим лингамом, а потом одним рывком проник в нее. Нависнув над ней, он горячо прошептал:

– Ты хочешь меня, Эмма? Скажи, что ты меня хочешь.

– Я хочу тебя, Сикандер. О, как же я тебя хочу!

Он со стоном задвигался. Его лингам заполнил ее без остатка. Каждый его могучий толчок заставлял ее возноситься на недосягаемые прежде высоты сладострастия. Помогая ему, она все больше приходила в неистовство. О, как она его хотела! Она царапала ему спину, пытаясь превратить его в одно целое с собой. В тот момент, когда ей показалось, что больше она не вынесет, в ее теле произошел взрыв наслаждения. Она превратилась в море, по которому ходят штормовые валы. Именно тогда он ворвался в нее последний раз, с силой, превзошедшей все предыдущие толчки… Это было подобно уходу в небытие и вторичному рождению на свет. Она лежала неподвижно, совершенно обессиленная, все еще содрогаясь от только что испытанного удовольствия.

– Я люблю тебя, Сикандер, – выдохнула она, не сумев сдержаться.

Он поднял голову. В темноте было невозможно увидеть выражение его лица: луна светила ему в спину.

– Подожди давать название тому, что ты ко мне испытываешь, Эмма. Все это для тебя ново, ты только начинаешь познавать восторг. Я подарил тебе удовольствие, и ты решила, что любишь меня. Ты тоже дала мне удовольствие, и мне кажется, что я испытываю к тебе… то же самое.

– То же самое… – Его признание доставило ей огромную радость, хотя это было не совсем то, что она хотела бы услышать. – Это правда? – Ее настойчивость заставила Сикандера улыбнуться.

– Да, это так. – Он утвердительно кивнул. – Но я слишком циничен, чтобы признаться в своих чувствах. Никогда не следует доверять словам, звучащим в спальне, в павильоне любви, вообще где бы то ни было. Слова бывают лживы.

– Верно, ты слишком циничен. Видимо, твой прошлый опыт по части пылких признаний был весьма печальным, и теперь ты полон сомнений и подозрений.

Он провел пальцем по ее щеке и сказал тихо, как бы смеясь над самим собой:

– Однажды, когда я был еще совсем маленьким, отец сказал мне, что любит меня. Я свято поверил в его слова и решил, что стал неуязвимым: отец не позволит, чтобы кто-то причинил мне боль. Но вскоре после этого мой отец ушел. Он бросил нас с матерью, потому что мы были индийцами – моя мать была стопроцентной индианкой, а я – полукровка. Правители более не поощряли англо-индийские связи, и отец решил не рисковать.

– Какой ужас! Где же он сейчас? Может быть, он сожалеет о своем поступке и с радостью признал бы тебя своим сыном.

– Он мертв, Эмма. Погиб через несколько лет после того, как нас бросил. Услышав о его смерти, я не зарыдал и не надел траур: для меня он уже давно умер. С тех пор я перестал доверять признаниям в привязанности. Семья моей матери клялась, что любит меня, но все они, каждый по-своему, отреклись от меня, пока я рос. Даже родная мать бросила меня, снова выйдя замуж и нарожав еще детей, уже чистокровных индийцев. Она умерла, прежде чем я успел встать на ноги и обрести независимость. Сама видишь, оснований для цинизма у меня предостаточно!

Эмма прижала его голову к своей груди.

– Я заставлю тебя снова поверить в любовь, Сикандер. Мы не должны отворачиваться от жизни и от любви только потому, что в прошлом у нас были боль и страдания.

Эти слова она адресовала не только ему, но и себе самой: ее юность тоже была полна горьких разочарований. Теперь она знала, что любовь есть: ведь она нашла Сикандера.

– Мне тоже хотелось бы верить, что любовь возможна, Эмма, но меня сжигают сомнения. Я стараюсь быть любящим отцом своим детям; я никогда их не брошу, как бросил меня мой собственный отец. Но сказать «я тебя люблю» – выше моих сил. Я просто не способен на это.

– Так ты никогда не говорил своим детям, что любишь их? – Эмма застыла от изумления.

Она вспоминала, как в детстве молилась, чтобы сэр Генри заметил ее, сказал доброе слово, как мечтала, чтобы он показал свою любовь к ней при всех, на лужайке Уайтфилд-Холла…

– Они и так знают о моей любви.

– Откуда такая уверенность? Нет, ты обязан сказать им об этом, Сикандер, иначе они тебе не поверят. Ты должен многократно повторить им это, не ограничиваясь случаями, когда они заслужили похвалу.

Он поднял голову:

– Хочешь, чтобы я остановился и прямо сейчас побежал признаваться им в любви?

– Не сейчас, конечно…

– Это хорошо. – Он засмеялся. – Ведь я все равно не послушался бы. Я только начал любовную игру, Эмма. И надеюсь, что ты ко мне присоединишься.

– Но…

– Никаких «но». – Он оторвался от нее и лег рядом, положив ее руку на свой лингам.

– Что это у тебя надето? – спросила она со смесью страха и любопытства.

– То самое приспособление, о котором я тебе рассказывал, – чехол из мочевого пузыря овцы.

– Мочевого пузыря овцы?! – в ужасе переспросила Эмма.

– Да. Но ты не пугайся. – Он ласково засмеялся. – К моменту, когда у нее позаимствовали пузырь, овечка была уже мертва. К тому же это приспособление не помешает мне получить удовольствие от твоего прикосновения. Вперед, Эмма! Я хочу тебя!

Эмма хотела того же, и никакой овечий пузырь не мог стать преградой. Она приступила к неторопливым ласкам, добившись его полного возбуждения.

– Так ли тебе необходимо это приспособление? Зачем нам отгораживаться друг от друга?

– Необходимо, Эмма, ты сама знаешь.

– Знаю, но это не вызывает у меня восторга. Я хочу ощущать твою кожу, а не мочевой пузырь бедной загубленной овечки. – В ней проснулась бунтарка: она попробовала стянуть с лингама тесно облегавшую его пленку.

– Прекрати, Эмма! – Сикандер поймал и отбросил ее руку, потом приподнялся на локте.

– По-моему, на сегодня достаточно.

– А мне недостаточно! – Она почувствовала смесь разочарования и тоски.

Он встал с кровати:

– Хватит, моя ненаглядная. Мне пора тебя покинуть. Но я снова приду завтра и опять надену защитное приспособление.

Он быстро поднял халат и ловко его накинул на плечи. Эмма откинулась на подушки, с горечью наблюдая за ним.

– Спокойной ночи, любимая. – Подарив ей на прощание легкий поцелуй, он исчез за дверью.

«И это все?» – подумала Эмма. Незаметное появление – и стремительное исчезновение. Она боролась со слезами. Ей надо приучить себя довольствоваться малым. Но способна ли она на это? Она хотела обладать Сикандером целиком, хотела вобрать в себя его семя и, что еще важнее, знать, что он ее любит, что он предан ей и не скрывает от других своих чувств.

Сейчас ей казалось, что все кончено, что у них ничего не выйдет. По ее щекам текли слезы. Она уткнулась лицом в подушку, хранившую его запах, и залила ее слезами. Счастливой она себя не чувствовала, но покинуть Парадайз-Вью не могла: ведь она любила Александра Кингстона всем своим существом.

– Боже мой! – простонала она, перевернувшись на спину и уставившись на луну, стоявшую высоко в ночном небе. – Что же теперь делать?

«Уайлдвуд! Найти Уайлдвуд!» – подсказал ей внутренний голос. Уайлдвуд будет ее собственностью. Все, что у нее было сейчас: возлюбленный, дом, одежда, дети, – принадлежало не ей. Завтра же она примется за поиски.