Порой вопиющая нищета городков и деревень повергала Эмму в уныние. Им приходилось наблюдать похороны, нередко детей разного возраста, начиная с младенческого. Попадавшиеся на глаза животные – собаки, коровы, козы, лошади – вид имели самый жалкий. Контраст между бедностью и богатством назойливо лез в глаза. Индиец был либо безумно богат, либо – что бывало чаще – удручающе беден; середины почти не существовало.

Однажды они побывали в небольшом дворце династического периода, поразившем Эмму бесценной резьбой, украшавшей каждый квадратный дюйм. Великолепное сооружение, хранившее следы могольского влияния, было целиком выстроено из мрамора и ценных пород дерева, вокруг зеленели сады и журчали фонтаны. Дворец походил на драгоценность среди груды мусора и только подчеркивал пропасть между высшими и низшими классами, всегда существовавшую в индийском обществе.

– Я не могла представить себе подобной роскоши, – призналась Эмма, глядя на массивный золотой трон, на котором некогда восседал монарх.

– Но даже это не сравнится с дворцами и захоронениями, которыми мне доводилось любоваться в других местах. Погодите, вот побываете в Тадж-Махале в Уттар-Прадеше… Наверное, вы о нем слышали?

– Как и всякий оказывающийся в Индии. Говорят, это очень красиво.

– Это само совершенство. Чтобы в этом убедиться, надо увидеть его своими глазами.

– Простите, я забыла, по какому Случаю его возвели.

– Это мавзолей могольской императрицы Мумтаз, любимой жены Шах-Яхана, умершей в 1631 году. Шах с, женой покоятся в двухэтажном восьмиугольном здании с куполом и четырьмя башнями-минаретами. Все это построено из кирпича и выложено мрамором.

– Наверное, Шах-Яхан очень сильно любил жену, раз построил ей такой памятник. – Покосившись на Кингстона, Эмма увидела, что он задумчиво смотрит в сторону. В его синих глазах застыло мечтательное, ностальгическое выражение, рот на этот раз не был искривлен обычной циничной усмешкой.

– Говорят, их любовь бессмертна. Неужели кто-то верит в подобную чушь? – Его тон снова стал саркастическим, и романтическое выражение глаз исчезло. – Вы верите в такую сильную любовь, мисс Уайтфилд?

– Я… Мне еще никогда не приходилось этого испытывать, – созналась она.

– Мне тоже. Разумеется, я любил мать своих детей и оплакивал ее смерть, но мне как-то не пришло в голову воздвигать в память о ней мраморный мавзолей. Наверное, я не способен на столь сильное чувство.

– Видимо, я тоже. Не могу даже представить, что это такое.

Эмма заглянула в синие глаза Кингстона и задержала взгляд чуть дольше, чем позволяли приличия. Потом оба потупились. В это мгновение в Эмме произошла перемена. Она поймала себя на дурацком желании, чтобы их путешествие по железной дороге длилось вечно; возможно, тогда она сумела бы заглянуть в самую глубину души Кингстона и обрести подлинную духовную близость с ним, а то и любовь, не гаснущую в веках…

Однако их путешествию не суждено было длиться вечно. Оно внезапно прервалось. Дело было ранним утром. Эмма завтракала за маленьким столиком, инкрустированным слоновой костью и опиравшимся, помимо ножек, на резного деревянного слона с блестящими камешками вместо глаз и бивнями из искусственной слоновой кости. Эмма не сомневалась, что камни и слоновая кость поддельные: кому пришло бы в голову подвергать опасностям путешествия подлинные драгоценности!

Поставив чашку на столик, она проговорила:

– Хотелось бы мне иметь заслуживающую доверия карту, чтобы следить по ней за движением нашего поезда. А то ведь я так и не представляю, где, мы сейчас находимся!

Неожиданно раздался душераздирающий скрежет. Столик ударил Эмму по ноге и перевернулся, облив ей платье горячим чаем и испачкав рисом. Слоновий бивень уколол ее в бедро, и в следующее мгновение она отлетела к противоположной стене купе. Все произошло так стремительно, что Эмма не успела ни за что схватиться, чтобы удержаться на ногах. Раздался звон разбиваемого стекла и лязг металла. Эмме показалось, что у нее затрещали кости. Она проехалась щекой по чему-то твердому и холодному, из глаз брызнули искры.

– На помощь!.. – едва слышно пролепетала она.

Во рту Эмма ощущала вкус крови, в ушах стоял звон и скрежет, через которые прорывались неразборчивые крики людей. Она почувствовала запах гари. В следующую секунду перед ней возник Кингстон. Он пытался поставить ее на ноги, но это было нелегко: что-то придавило ее, не позволяя подняться.

– Вставайте! – крикнул он, перекрывая шум. – Соседний вагон горит! Надо как можно скорее убираться отсюда!

Эмма уже слышала треск пламени. Она оперлась обеими руками, чтобы оторваться от пола, и поняла, что это не пол, а разбитое окно: осколки вонзились ей в ладони, так что из-под пальцев стала сочиться кровь. Но боли Эмма не чувствовала: единственным ее ощущением была тяжесть в груди. Она оперлась о стену, но это оказалась не стена, а пол.

Вагон лежал на боку; бывшая стена с дверью превратилась в потолок. Кингстон пинком распахнул дверь, сорвав ее с петель. Эмма поняла, что придется пролезать в дверной проем у них над головами.

– Скорее! Другого пути нет!

– Сикандер! Сикандер! – В проеме появилось испуганное лицо Сакарама, испачканное сажей. – Вы живы?

Обращение «Сикандер» вызвало у Эммы недоумение. Но ее мысли были сейчас заняты другим. Сможет ли она выбраться отсюда? Руки и ноги, казалось, не желали ей повиноваться. Стоило Эмме привстать, как у нее подогнулись колени; левая лодыжка была как чужая. Тем не менее она умудрилась подняться и стояла, опершись о руку Кингстона.

– Сакарам вам поможет. Подайте ему руку! – крикнул Кингстон.

Неожиданно Сакарам отдернул смуглую ладонь:

– Не могу, Сикандер. Мэм-саиб неприкасаемая.

– Делай, что тебе велят, черт возьми! Мне наплевать, неприкасаемая она или нет. Нам надо выбраться отсюда, прежде чем огонь сожрет весь поезд и мы зажаримся заживо.

– Вам тоже нельзя до нее дотрагиваться. Вы утратите право принадлежать к своей касте, – невозмутимо отвечал Сакарам.

Отовсюду доносились детский плач, женский визг, мужские проклятия. Дым повалил еще гуще. Эмма протянула Сакараму дрожащую, окровавленную руку. Слуга по-прежнему с сомнением глядел на них в дверной проем. При виде ее беспомощно растопыренных пальцев он покачал головой:

– Простите, мэм-саиб. Я приведу вам на помощь человека из низшей касты. Среди слуг саиба есть несколько уборщиков. Вас вытащит кто-нибудь из них.

– Сакарам! – В следующую секунду Кингстон разразился бранью, превосходившей все, что Эмме доводилось слышать в английских доках. Затем он обхватил ее обеими руками за талию, приподнял и просунул в дыру в потолке.

Первое, что увидела Эмма, оказавшись снаружи, была пара удаляющихся смуглых ног. Почувствовав себя спасенной, она попыталась было помочь Кингстону, но у нее не хватило ни сил, ни проворства. К счастью, он не испытывал недостатка ни в том, ни в другом и вскоре оказался рядом с ней. Эмма выпрямилась во весь рост, но от боли в лодыжке едва не рухнула вниз. Чтобы не расплакаться, она изо всех сил стиснула зубы.

Они находились в узком коридоре, среди других пассажиров, отчаянно пытающихся спастись. Кто-то сильно толкнул Эмму, и если бы не Кингстон, снова обхвативший ее за талию, она не удержалась бы на ногах.

– Сейчас… – пробормотал он. – Вот сюда.

Эмма удивлялась, как ему удается находить дорогу среди дыма и неразберихи. Густая пыль вызвала у нее приступ кашля. Позади них бушевало пламя, его языки уже прорывались сквозь деревянную перегородку соседнего вагона. Остановившись, Кингстон сказал:

– Придется выбраться вот здесь и спрыгнуть с вагона. Это наш единственный шанс.

Снизу, из вагона, раздался крик. Эмма, обезумев от страха, уцепилась за рукав Кингстона.

– Люди не могут выбраться! Он крепко сжал ее пальцы.

– Когда вы будете в безопасности, я попробую им помочь. Снизу забарабанили. Кингстон нагнулся и распахнул еще одну дверь, потом дверь над головой. Окна в следующем вагоне уже были выбиты, его пассажиры успели спастись.