– Завтра днем?! А как же быть с остальными моими требованиями?

– Я их удовлетворю. Можете встретиться с Тулси и решить, подходите ли вы друг другу.

– Тулси?

– Так зовут айю, которой как будто предстоит защищать вашу добродетель.

– В каком смысле «как будто»?

Он усмехнулся. То была нехорошая усмешка, от которой у Эммы побежали мурашки по спине.

– Дело в том, мисс Уайтфилд, что даже десяток таких, как она, не спасет вашу репутацию, если британское общество в Калькутте узнает о вашем поступке. Все до одного английские дома будут для вас закрыты. Напрасно вам не объяснили этого раньше.

– Я уже сказала, что мне безразлично, что обо мне думают другие!

– Это потому, что вы еще не давали им повода для сплетен.

«Еще как давала!» – подумала про себя Эмма, но не решилась сказать это вслух, боясь, как бы это не испортило ее репутации в глазах Кингстона.

– Я буду на вокзале к четырем. А сейчас я спешу – мне надо успеть сделать еще очень много дел.

Стоило ей развернуться и шагнуть к двери, как перед ней вырос высокий стройный слуга-индус. Неужели он прятался и подслушивал?

– Желаю вам всего наилучшего, мэм-саиб. – Он еще раз поклонился с таким видом, словно делал это только ради собственного удовольствия.

– Всего хорошего, – отозвалась она и бросилась к поджидавшему ее экипажу.

– Что вы натворили, Сикандер?

– Я сделал то, ради чего приехал сюда: нанял няню. – Не будучи в настроении вступать в спор, Алекс направился в кабинет.

Сакарам, желая продолжить разговор, последовал за ним.

– Почему ваш выбор остановился на этой даме, Сикандер? От нее можно ждать только одних неприятностей. Достаточно только посмотреть на нее!

– Это дело уже решенное, Сакарам, и я не хочу его обсуждать. – Алекс уселся за полированный письменный стол и принялся просматривать почту. Если он действительно собирался покинуть Калькутту на следующий день, то перед отъездом ему предстояло закончить немало дел. – Мы уезжаем завтра днем. Собирайся.

Сакарам упрямо не отходил от стола Алекса.

– Вы совершаете ошибку, Сикандер. Не берите с собой эту англичанку.

Алекс раздраженно взъерошил себе волосы.

– Придется, черт возьми! Если я оставлю Эмму Уайтфилд в Калькутте, она не выйдет из земельного управления, пока не убедит их там всех до одного, что хозяйка моих земель – она!

– Ваших земель? Вы говорите о Парадайз-Вью? Алекс вздохнул и рассказал другу все.

– Конечно, ее документ нельзя признать действительным, но она все равно представляет для меня большую опасность.

– Почему бы для устранения этой опасности вам не пожертвовать некоторой суммой, саиб? Она не знает, сколько может стоить эта земля, ведь она даже ни разу ее не видела! Скажите ей, что это всего лишь никому не нужные джунгли, и предложите купить у нее землю. Пусть она назовет свою сумму.

– Не хочу, чтобы она вообще знала, кому какие земли принадлежат! Во-первых, она не кажется мне разумной особой, готовой продать свое наследство, сколько бы ей за него ни предложили. Во-вторых, у меня сейчас нет необходимых средств, чтобы от нее откупиться. Вся моя наличность уходит на еду и одежду для моих мало на что пригодных слуг, а также на добычу древесины. К тому же набобзада, клявшийся мне в дружбе, требует теперь двадцать пять процентов от дохода, который я получаю с каждого срубленного дерева, угрожая в противном случае поставить перед властями вопрос о подлинности моих документов на Парадайз-Вью. Ведь он знает, что после пожара в земельном управлении я не могу подтвердить право на свою собственность.

– Это мне известно, Сикандер.

– Но дело обстоит еще хуже, – мрачно продолжил Алекс. – Как среди британцев, так и среди моих соотечественников всегда были завистники, которым не давал покоя мой успех. Стоит им узнать о моем уязвимом месте, как они постараются меня уничтожить. А самый верный способ достичь этого – отнять у меня лучшую часть владений. Наверняка найдутся люди, готовые заплатить мисс Уайтфилд втрое-вчетверо больше, чем могу себе позволить я, чтобы завладеть ее проклятой бумагой.

– Вы имеете в виду вашего кузена, Хидерхана?

– Не только его. Мои сводные братья тоже хороши. Им всегда хотелось отнять у меня то, что я нажил упорным трудом и смекалкой.

– Псы из подворотни! Кто не работает, тот пускай и не ест. Валяются на своих шелковых диванах и мечтают, как бы сделать вам гадость за то, что в ваших жилах смеет течь их голубая кровь!

Сакарам намекал на то обстоятельство, что мать Алекса, умершая от лихорадки пятнадцать лет назад, принадлежала к привилегированной касте брахманов и имела родственные связи с семьей махараджи Гвалияра в штате Мадхья-Прадеш.

– Если бы был жив ваш отец, он бы, несомненно, помог вам, – продолжал Сакарам. – Он бы это сделал, я знаю. Тайком, разумеется.

– Сомневаюсь. В свое время он занимал высокий пост в британской Ост-Индской компании, но теперешняя Индия уже не та, что тридцать лет назад, когда он был всемогущ.

– Знаю; я хорошо помню те годы… – Сакарам вздохнул. – Тогда никто не видел ничего постыдного в союзе ваших родителей. Только когда из метрополии стали прибывать белые женщины, смешанные браки стали преследоваться. Ваш отец был в полном отчаянии, когда ему пришлось отказаться от вас обоих. Вам следовало бы это помнить, Сикандер.

– Тем не менее он так поступил, верно? Родители матери были готовы принять ее, но только ее одну, отказавшись от меня наотрез. – Воспоминания о старых обидах заставили Алекса задохнуться от гнева. Его мать вернулась в семью, словно никогда ее не покидала, и зажила одинокой затворницей. Он же был подвергнут остракизму: двери в высшее общество были для него закрыты, и он был вынужден сносить насмешки кузенов.

– Не вся родня вашей матери вас ненавидит, Сикандер, – тихо напомнил ему Сакарам.

– Не вся, – согласился Алекс. – Я помню о Сантамани… Сантамани была его теткой, матерью Хидерхана. Она была приветлива с Алексом и часто делала ему ценные подарки вроде столика со слоном. Правда, несколько лет назад Алекс поссорился с Сантамани и тяжело переживал, лишившись ее дружеского расположения. Ведь она была единственным человеком в семье, кто не отвернулся от Алекса. Для всех он был напоминанием о пережитом стыде, на нем лежало клеймо отверженного. Если бы отец не спас в свое время жизнь Сакараму и не вверил затем Алекса его заботам, мальчик был бы обречен на полное одиночество. Алексу было восемь лет, когда его бросил отец.

Да, он помнил, как тот плакал, прощаясь с сыном. Но Алекс так и не простил его и не пролил ни слезинки, когда спустя несколько лет узнал о смерти отца.

– Значит, мы берем эту английскую мэм-саиб с собой, чтобы она не поднимала шум в Калькуттском земельном управлении?

Алекс кивнул, возвращаясь мыслями в сегодняшний день:

– Да. Может быть, по дороге в Парадайз-Вью мы сумеем устроить так, что она потеряет свой драгоценный документ. Тогда ей нечем будет подтвердить законность своих требований. Ну как она докажет, что ее мать некогда владела земельным участком под названием Уайлдвуд, а потом завещала его ей? Без документа мне не важно, к кому она станет обращаться за помощью – к набобзаде, Хидерхану или в земельное управление. Да и сам ее документ – жалкий клочок бумаги, но мне будет спокойнее, если он исчезнет.

– Доверьте это мне, Сикандер. Я обо всем позабочусь. – Сакарам низко поклонился.

– Сегодня ты обходишься без «саиба»? А я грешным делом решил, что будет неплохо, если ты станешь обращаться ко мне более почтительно. Тебе не помешает потренироваться. И поклонись-ка пониже!

Сакарам выпрямился, сверкая темными глазами.

– Не желаете ли, чтобы я в поклоне вылизал вашу обувь, саиб?

– Почему бы и нет? Тебе не повредит научиться настоящему смирению.

– Смотрите, как бы я при этом не откусил вам большой палец, – предостерег его Сакарам.

Алекс засмеялся, снова придя в хорошее настроение.