Нилан схватила Мерика за руку.

— Ты более чем кто-либо другой должен понимать. Это определенно знак Болезни. Я бы предпочла, чтобы Родрико умер, чем был искажен той болезнью, которая поразила дерево. Ты видел, что случилось с моими сестрами. Я не хочу увидеть, как это случится с моим сыном. Я лучше сама возьму в руки топор и срублю дерево, — она не выдержала и разрыдалась.

Потрясенный, Мерик опустился на колени рядом с мальчиком. Родрико прятал лицо в полах материнского плаща. Мальчик мог не понимать их слов, сказанных шепотом, но он знал о страданиях матери. Мерик взглянул на Нилан и увидел отчаяние в ее глазах. За то время, что они провели на севере вместе, они сблизились, связанные общей историей их народов и их собственными невзгодами и потерями. Во многих отношениях здесь была часть его новой семьи, и, потеряв мать и брата, Мерик не желал терять больше никого.

Тайрус прошептал у них за спиной:

— Возможно, нам следует обдумать это, когда мы успокоимся и мысли станут яснее.

Мерик поднялся, его плащ взметнулся вокруг него.

— Нет, здесь нечего решать. Никакого вреда не будет причинено дереву, если это опасно для Родрико, — он мягко коснулся Нилан. — Я не позволю тебе действовать в спешке, подгоняемой страхом перед единственно возможным исходом. Мишель из Дроу использовала яд, чтобы спасти стихий от превращения в гибельных стражей. Но она уничтожила все нити вариаций их возможного будущего, потому что одна могла привести к искажению. Я не позволю тебе пойти по ее стопам.

Лорд Тайрус хрипло проговорил:

— Мерик прав. Мишель не пожелала бы этого пути больше никому.

Нилан взглянула на пиратского принца, затем повернулась к Мерику:

— И что же нам делать?

Мерик поднял руку и положил ее на голову мальчика.

— Встретить будущее. Близится полночь, и мы увидим, что судьба приготовила для мальчика и его дерева.

За полкоролевства отсюда Грешюм колотил по столу, отстукивая ритм барабанного боя вслед за барабанщиком. «Иди за пятью! Иди за пятью!» — пел он пьяным голосом вместе с другими завсегдатаями гостиницы «Лунное озеро».

Жонглер подхватил пятую горящую головню, подбросив ее высоко в воздух кувыркаться среди прочих. Вспотевший актер крутился на сколоченной из досок сцене, установленной в общем зале гостиницы, борясь за то, чтобы удержать пылающие головни от падения на устеленный соломой пол. Два парня-актера стояли наготове с ведрами воды.

Грешюм мутным взглядом смотрел на выступление. Повсюду в окрестностях Лунного озера праздник Первой Луны шел полным ходом: выступления менестрелей, дрессированных животных и демонстрация удали. Этим вечером празднества должны были достигнуть высшей точки на берегах Лунного озера, когда первая полная луна этого лета осветит тихие воды крупнейшего в Западных Пределах озера. Легенды утверждали, что духи леса исполнят желания тех, кто искупается в залитых лунным светом водах.

Грешюм мог не придавать значения подобным историям. У него было все, что он хотел: графин эля, полное брюхо и силы наслаждаться всеми страстями жизни. Официантка подошла наполнить его опустевшую кружку. Он схватил ее за пухлый зад.

Она завизжала:

— Мастер Дисмарум! — и, ругаясь, но не забыв подмигнуть, высвободилась.

Он провел несколько последних ночей в ее комнате. Горстки меди было достаточно, чтобы и открыть ее дверь, и раздвинуть ей ноги. Воспоминания об этих долгих ночах в ее объятиях заставили его утратить интерес к жонглированию и пылающим головням.

Грешюм заметил свое отражение в темном зеркале над стойкой бара. Его волосы сияли золотом в свете ламп грязной гостиницы; его глаза сверкали юностью; его спина была прямой, а плечи широкими. Он мог бы поспорить, что и без тех нескольких монет сумел бы попасть в постель официантки. Но ему не доставляло удовольствия ждать, пока ее интерес разгорится желанием — не тогда, когда то же самое могло быть достигнуто намного быстрее при помощи горстки монет.

Терпение — не главная добродетель юности.

Грешюм собирался попробовать все многообразие ощущений и желаний, которые предлагала жизнь. Не запертый больше в гниющей форме, он хотел использовать это новое тело на всю катушку. Так что он поднялся на ноги и взял посох, прислоненный к столу. Ему больше не нужно было использовать его как опору, только для фокусировки своей силы.

Он провел пальцем по кости, прямому бедру выбога, долговязого лесного охотника. Пустотелая кость, запечатанная с обоих концов пробкой из сухой глины, была заполнена кровью новорожденного ребенка лесного жителя. Жизненная сила найденыша, старое заклинание, зарядило его посох.

Повернувшись назад к сцене, Грешюм наклонил свой посох к актерам. Жонглер споткнулся. Факелы отправились в свободный полет друг за другом мимо сцены. Водоносы кинулись тушить их, прежде чем покрытый соломой пол займется пламенем.

Грешюм улыбался, когда позади него комната запылала ярче. Пламя взревело. Крики поднялись среди завсегдатаев и актеров. Он тихонько засмеялся. Это было пустяковое дело — превратить воду в масло.

Ревущее пламя заполнило весь общий зал. Грешюм слышал крики о помощи и по ту сторону двери.

За дверями гостиницы перед ним раскинулся простор Лунного озера, обращенный в медь садящимся солнцем. Клены и сосны обрамляли озеро и тянулись до горизонта. Среди деревьев в последние несколько дней появилось множество ярко раскрашенных палаток, словно летние цветы, как приготовление к церемонии этой ночи. Люди со всей Аласии съехались сюда, предвкушая ночь, когда тысячи желаний купающихся людей будут прошептаны полной луне.

Сам Грешюм прибыл на Лунное озеро две недели назад и оставался на празднествах, исследуя все грани жизни. Он намеревался использовать эту священную ночь в своих целях. Он смотрел на сотни празднующих, гуляющих по улочкам маленькой деревни и торгующихся с жестянщиками и продавцами специй. Так много жизни, чтобы исследовать ее снова.

Он прогулялся в глубь леса за околицей деревни, почти вращая своим костяным посохом. Его ноги двигались уверенно; его легкие втягивали воздух без хрипа и одышки. Даже простая прогулка была радостью.

В таком хорошем расположении духа Грешюм направил свой посох на человека, дразнившего рычащего на цепи сниффера. Хищник с пурпурной шкурой неожиданно освободился от ошейника и откусил три пальца дразнившему.

Грешюм прошел мимо, когда хлыст щелкнул, отгоняя сниффера от кричащего человека.

— Пожелай себе новые пальцы этой ночью, — пробормотал Грешюм.

Затем он пришел в леса. Он ускорил свой шаг, наслаждаясь упругими мускулами и гибкостью суставов. После веков заключения в том старом немощном теле чудеса и радости этого юного тела никогда не приедались. Юность слишком легко растрачивалась молодыми.

Вокруг него освещение в лесу становилось тусклее, а тени сгущались, по мере того как деревья становились гуще и выше.

В сумраке обоняние опередило зрение: зловоние козлиного пота и вспоротых кишок. Грешюм вышел на расчищенное место, чтобы найти своего слугу, Рукха, распластавшегося на земле посреди берлоги чарнела. Туши бесчисленных лесных созданий заполняли все пространство. Коротышка гоблин зарылся мордой в брюхо оленихи, рыча и с удовольствием разрывая внутренности.

— Рукх! — рявкнул Грешюм.

Существо с копытами подпрыгнуло, словно от удара молнии, завизжав по-поросячьи. Его крошечные заостренные уши трепетали.

— Х-хозяин!

Грешюм смотрел на кровь, покрывавшую все вокруг. Большинство туш было наполовину съедено — оказывается, не только он наслаждался всевозможными удовольствиями, которые предлагала эта ночь.

— Я вижу, ты был занят, пока меня не было.

Рукх вновь повалился на землю, съежившись.

— Хорошо здесь… хорошее мясо, — одна рука потянулась к оленихе. Когти вспороли заднюю ногу животного. Рукх предложил Грешюму кровоточащее бедро:

— Х-хозяин, есть?..

Грешюм решил, что он слишком доволен, чтобы разозлиться. По крайней мере, тупой гоблин оставался там, где он оставил его. Он не был уверен, что его заклинание принуждения продержится так долго без обновления.