И они припали, лицом к мерзлой, заснеженной земле: – Воистину благослови! Во веки веков! Аминь!

Дровосек рассказал им, что их уже ждут в городе, там внизу, совсем близко. Еще утром туда пришел их проводник, спешивший привести людей на помощь гусарам, чтобы спасти солдат от гибели.

Пурга ушла в сторону, и как только снежная завеса приоткрылась, гусары увидели с высоты то, ради чего они проделали весь этот далекий и страшный путь: прекрасный венгерский край!

Ясно ли они его увидели? Пусть об этом скажут их слезы.

У подножья горы лежал маленький городок. Пологая дорога вела прямо к нему. По этой дороге навстречу отряду уже двигалась торжественная процессия с флагами и оркестром, чтобы приветствовать героев. Гусары издали заметили флаги и услышали музыку.

Рихард и шедшие с ним впереди солдаты выстрелами дали знать отставшим, куда держать путь. Капитан ждал подхода всего отряда. Теперь уже некуда было спешить.

Наконец весь отряд оказался в сборе. Гусары построились в колонну и пошли навстречу своим соотечественникам.

Что это была за встреча! Ее невозможно описать, это могут понять только те, кто пережил что-либо подобное!

В городе для героического отряда гусар был устроен торжественный пир. И венгерские солдаты, шесть дней и шесть ночей не смыкавшие глаз, танцевали на этом пиру до утра.

Все описанное – не поэма, не плод вымысла: тот самый молодой гусар, ныне – старик ветеран, сохранил свой дневник до наших дней; воин этот жив еще сейчас и свидетельствует, что все именно так и происходило в действительности.

Полно сказки рассказывать» Разве в жизни так бывает?

Как могло случиться, что народ небольшой, изолированной страны, подвергшейся нападению со всех сторон, оказался в состоянии доблестно и победоносно защищать свою родину против вражеского нашествия, опираясь лишь на собственные вооруженные силы? Чем объяснить, что колосс, перед которым он очутился один на один, не одолел его? А когда на эту страну натравили и другого европейского колосса, она померилась силами и с ним! Так что оба исполина затратили немало усилий, пока им удалось одолеть эту маленькую страну.

Откуда у маленького народа взялось столько богатырской, поистине сказочной мощи для этой эпической борьбы, которую можно было бы назвать песней о Нибелунгах нового времени?

Попробую вам рассказать так, как понимаю сам. Всеобщее стенание пронеслось по Венгрии и эхом прокатилось от края ее и до края, от горного склона до горного склона, от вершины до вершины. А когда эхо повторилось, оно было уже не криком боли, а боевой тревогой.

Взвились в воздух национальные знамена, и народ стал собираться вокруг них.

Землепашцы бросали плуги, школяры оставляли училища, отцы покидали счастливые семейные очаги и становились под боевые знамена.

Тринадцати – четырнадцатилетние подростки брали в руки тяжелые ружья, от которых сгибались их еще детские плечи, а белые как лунь семидесятилетние старцы вставали бок о бок с ними.

Никого не приходилось соблазнять высоким жалованьем. Трехцветная национальная кокарда – вот единственное вознаграждение, которого добивался каждый, кто вступал в ряды народного ополчения.

Балованные отпрыски знатных фамилий, земельные магнаты и мелкопоместные дворяне добровольно вставали в строи рядом с крестьянскими парнями, чтобы вместе с ними месить дорожную грязь в грозу и в дождь, спать на соломе, ходить в отрепьях, – словом, делить и мытарства и славу.

Некий присяжный поверенный, бросив свою контору, перепоясался саблей и с трехцветным знаменем з руках, в первой же битве при Швехате, двинулся впереди всех под градом картечи на врага. Позднее он стал полковником, хотя никогда не обучался военным наукам.

А некий молодой помещик, охваченный чувством патриотизма, едва успев отпраздновать свадьбу, на другой же день покинул юную жену и пошел сражаться. Он участвовал в атаке на римские редуты[60] и, неся знамя, первым взобрался на бруствер, где его и настигла пуля; а ведь поцелуй молодой жены не успел еще остыть на его губах.

Все семинаристы при монастыре цистерцитов, за исключением трех малодушных, ушли в солдаты. Когда они садились на подводы, сам настоятель принес им провизию на дорогу. Возвратившись в трапезную, он увидел «праведников», не пожелавших покинуть монастырь, и крикнул им со слезами в голосе:

– Трусы! Как у вас хватило совести остаться здесь!

На войну уходили адвокаты – никто больше не занимался тяжбами. Уходили судьи – в суд больше не поступало исков.

Инженеры превращались в артиллеристов и саперов. Врачи становились полевыми хирургами – умирать в постели в ту пору было не в моде.

Завзятые кутилы делались прославленными героями. Люди кроткого нрава обращались во львов.

Даже разбойники раскаивались в своих преступлениях. Главарь одной шайки, испросив амнистию для себя и своих головорезов, сколотил целую рать в сто шестьдесят всадников и повел их на поле брани. Защищая родину, почти все они сложили головы, которые, впрочем, уже давно должны были слететь за вред, причиненный ими обществу.

Один вельможа снарядил на собственные средства целый полк гусар, другой гусарский полк в несколько недель выставил исправник Яскунского комитата.

Не было оружия. Что ж, его отнимали у врага! Правда, вырывать приходилось его чуть не голыми руками, пуская в ход колья и косы.

Простои трансильванский хлебопашец научился сам отливать пушки и просверливать в них дула; он обеспечил повстанцев и боевыми ядрами, В каждой чугунолитейной мастерской отливали ядра и пули. Когда пришли к концу запасы ружейных пыжей и не было никакой возможности их достать, в войсках нашлись фармацевты, которые стали изготовлять их из бумаги, и пыжи оказались вполне пригодными в бою.

Церкви жертвовали на орудия свои колокола.

Один только полководец захватил у врага в нескольких боях ста десять пушек!

Крестьяне из окрестностей города Сабадка голыми руками отобрали у противника здоровенное орудие, прозванное «дядей» и бившее на расстояние полумили.

Едва сформировавшись, каждый новый батальон тут же приступал к учениям, а уже через неделю получал боевое крещение.

Под сенью трехцветного знамени люди становились братьями. Никто не произносил с издевкой: «немчура», «валах», – единое знамя сплотило всех, все считали себя сынами единого отечества.

Офицеры были боевыми Товарищами солдат. Вместе и ели, и мокли под дождем, и спали на общей соломенной подстилке, учили друг друга патриотизму.

Дезертиров не было вовсе. Да и куда могли бы они бежать? Дверь каждого дома немедленно захлопнулась: бы перед трусом.

Если какая-нибудь воинская часть и терпела поражение, она не рассеивалась во все стороны, а, напротив, стремилась заново собрать силы и продолжать борьбу.

Воевали не только те, у кого в руках было оружие, воевала каждая живая душа. Матери воодушевляли сыновей. Знатные дамы перетаскивали землю для укреплений и брались за самые опасные поручения, с которыми лучше всего справляются женщины, и они оказывались наиболее ловкими лазутчиками. После сражения они ухаживали за ранеными. Все барские усадьбы поблизости от поля битвы превращались в лазареты.

Священники прославляли с амвона, как высшую добродетель, воинскую доблесть и геройство. В проповедях не упоминались папские энциклики, не предавались анафеме ереси: борьба за независимость была одинаково священна и для креста и для звезды.[61]

И пламенный поэт,[62] метеором сверкнувший на нашем небосводе, воспевал, в своих стихах эту священную войну зa независимость родины. Его призыв к освободительной борьбе прозвучал с поднебесных высот, то было последнее его слово перед тем, как на наших глазах закатился он за неведомый горизонт. Быть может, он не упал на землю! Кто знает, не вернет ли его нам новый поворот земного шара и не увидим ли мы его опять над своей головой – искрометным, мечущим громы и молнии!